«Первые заражения могли быть и в сентябре 2019-го»
В международной группе DRASTIC, объединившей расследователей истоков пандемии, сейчас состоит 25 человек, рассказал «Известиям» автор научной статьи о происхождении коронавируса, создатель компании по генной терапии Youthereum Genetics Юрий Дейгин. В группу входят специалисты из КНР, США, Италии, Австралии и других стран. Некоторые участники до сих пор не раскрыли своих имен. Основные факты, которые касаются лабораторной утечки, были добыты именно членами DRASTIC. Они установили, что в сентябре 2019 года Институт вирусологии в Ухане удалил базу геномов своих вирусов, что самый генетически близкий к SАRS-CoV-2 образец вируса был в коллекции Ши Чжэнли (директор института) начиная с 2013 года, а его геном был секвенирован еще в 2018-м. Они нашли две диссертации от 2013 и 2016 годов, в которых описывается похожая на COVID-19 болезнь, заразившая шахтеров в Юньнане в 2012 году. Юрий Дейгин поделился новыми гипотезами и перспективами дальнейшего расследования первопричины пандемии.
Расследование ведет DRASTIC
— На мировую арену вышла группа расследователей возникновения пандемии под названием DRASTIC. Вы в нее входите от России. Как образовалась эта группа?
— Когда я опубликовал свою статью на английском (речь о статье Lab-Made? SARS-CoV-2 Genealogy Through the Lens of Gain-of-Function Research — англоязычном варианте работы Юрия Дейгина «SARS нерукотворный? Генеалогия уханьского коронавируса» от 20 апреля 2020 года. — «Известия»), то параллельно запостил ее в Twitter, и там началось общение единомышленников. В течение месяца-другого собралась постоянная группа тех, кто постил что-то по теме происхождения SARS-CoV-2. В итоге мы сделали совместную чат-группу в Twitter. Закрытую. В какой-то момент Билли Бостиксон предложил назвать ее DRASTIC. Это ник одного из наших анонимов, мы до сих пор не знаем, кто это. У нас в группе и сейчас есть несколько анонимных участников. Всего в группе 25 человек.
Юрий Дейгин, создатель компании по генной терапии Youthereum Genetics
— Как они распределены по странам?
— Я представляю Россию и Канаду, есть Россана Сегрето — она итальянка, микробиолог, ранее работала в Австрии, сейчас переехала в Норвегию. Индию представляют человек под ником The Seeker, а также Монали Рахалкар со своим мужем. Жиль из Новой Зеландии, Франсиско из Испании, из Аргентины есть человек, из США, конечно же, несколько, пара человек из Австралии. Также у нас есть китаец, который живет не в Китае, и еще один из Америки. Они свободно говорят по-китайски. Есть несколько анонимов — изначально британцы, а живут где-то в Азии, может, в Таиланде.
— Все эти 25 человек — ученые?
— Нет. Исследователей, которые работают в каких-то научных организациях, университетах, институтах, наверное, человек пять-шесть. Остальных я бы назвал расследователями. Они умеют собирать пазлы, выискивать что-то в открытых данных. Это дата-майнеры, несколько программистов и специалисты, которые просто обладают хорошим логическим мышлением.
— Насколько активно эта группа обменивается сообщениями?
— Очень активно, каждый день сотни сообщений, особенно сейчас. Не успеваем даже за всем уследить.
— Это закрытая группа. Почему там сохраняется анонимность? Люди не хотят, чтобы их нашли в своих странах, институтах?
— Я бы не стал тут искать скрытые смыслы. Некоторые люди изначально анонимно пользовались Twitter. Когда они пришли в нашу группу, мы согласились на политику «не спрашивай, не говори». Никому не хочется знать лишнюю информацию, чтобы случайно не деанонимизировать человека. Например, вдруг завтра кто-то поругается и в отместку захочет выложить личную информацию. Лучше просто не иметь таких рисков.
— Были ли серьезные споры в этой группе? Вы там уже сколько существуете вместе?
— Год и три месяца. В апреле мы просто встретились, а в мае уже создали группу. Сначала она называлась Daszak's Fanclub — «Фанаты Дашака». Всех объединяло, что нас практически сразу из-за каверзных вопросов заблокировал Питер Дашак (президент EcoHealth Alliance — некоммерческой неправительственной организации, которая поддерживает различные программы по глобальному здравоохранению со штаб-квартирой в Нью-Йорке. С ней активно сотрудничала директор Института вирусологии в Ухане Ши Чжэнли. — «Известия»). Споры там были, но непринципиальные. Скорее они касались того, кто первым до чего додумался или открыл что-то. Но потом мы все договорились действовать командно.
Пропавшая база данных
— Каковы достижения вашей группы?
— Все ключевые открытия последнего времени по странностям происхождения SARS-CoV-2 сделали расследователи нашей группы. Именно мы нашли две диссертации, которые подтвердили, что RaTG13 (самый близкий к SARS-CoV-2 образец коронавируса с совпадением 96,2%. — «Известия» писали о нем) получен из пещеры в Модзяне. Ее нашел член группы DRASTIC The Seeker. Он уже раскрыл некоторые детали своей биографии: живет в Индии, ему около 25 лет, он из Западной Бенгалии.
Мы открыли, что RaTG13 секвенировали в 2017 и 2018 годах, а не в 2020-м, как изначально дал понять Уханьский институт вирусологии. Еще одно открытие: мы заметили, что удалили внутреннюю базу данных Уханьской лаборатории. Мы расследовали, когда именно эта база данных ушла в офлайн, какой был паттерн ее использования в другие годы.
— Что было в этой базе?
— По словам самой Ши Чжэнли (директор института вирусологии в Ухане. — «Известия»), у них там были тысячи неопубликованных геномов вирусов и их фрагментов. Это была их внутренняя база данных, которая была доступна для коллег из вирусологических лабораторий, ее можно было скачать. Но в определенный момент она стала недоступной для скачивания. Мы заметили это, когда посмотрели на историю правок описания этой базы данных. 30 декабря 2019 года, когда Ши Чжэнли вроде как возвращалась в Ухань поездом, поменяли описание этой базы, убрали какие-то ключевые слова про перескакивание вирусов с одних видов на другие, убрали упоминание каких-то векторов (метод доставки веществ в клетки. — «Известия»), попытались дистанцировать эту базу данных от потенциальных исследований, которые могли быть связаны с возникновением SARS-CoV-2. А потом мы заметили, что удалили и саму базу данных, и даже страницу с ее описанием. Доступа к ней больше нет.
— Так ее же в сентябре 2019 года удалили? Или позже?
— Как мы видим по серверным логам, с сентября был закрыт внешний доступ, но внутренний доступ к этой базе внутри Уханьского института вирусологии был буквально до февраля. Иногда на протяжении этого времени внешний доступ опять появлялся: в логах доступа между красными датами появляются зеленые «вспышки» на день-другой, например в декабре, но потом опять доступ пропадает.
— Зачем удалять базу в сентябре 2019 года? Может быть, уже кто-то заболел?
— Думаю, да.
— Лично вы на данный момент уверены, что вирус создали или доработали в лаборатории?
— Нет. Я до сих пор не исключаю природную гипотезу. Сегодня я считаю, что есть около 10% вероятности, что все это — случайность. Например, тайно привезли панголина на рынок, он заразил человека, а самого панголина уже съели. И лаборатория тут вообще ни при чем, просто это такое редкое совпадение, что вспышка произошла именно в Ухане, где располагается самая главная лаборатория по коронавирусам.
— А 90% — за лабораторную утечку?
— Да. 90% вероятности я отдаю различным сценариям лабораторной утечки. Тут сложно сказать, был ли это абсолютно природный образец вируса или он до утечки подвергался генной модификации или ускоренной эволюции в лаборатории, что мне видится более вероятным. Конечно, могли просто случайно привезти из очередной пещеры какой-то уже подходящий к человеку вирус и ничего с ним и не делали, а он взял и выпрыгнул. Но такой сценарий мне видится менее вероятным — слишком хорошо этот вирус адаптирован к нашим рецепторам и слишком плохо к летучим мышам.
Женщина — летучая мышь
— Так с чего же начинается история великой пандемии 2019–2021 (а может, и далее) годов?
— Если рассказывать это в виде саги, то надо сначала объяснить, кто такая Ши Чжэнли из Уханьского института вирусологии. Это Бэтвумен («женщина — летучая мышь»), которая прославилась тем, что нашла ближайшего родственника первого SARS (эпидемия 2002–2003 годов. — «Известия»). В 2011 году в очередной пещере в Юньнане, недалеко от Цзининя, она нашла вирус Rs3367, который на 96% совпадает с первым SARS. Это был успех: статья в Nature в 2013 году, Ши Чжэнли стали приглашать на китайские аналоги TED Talks, где она рассказывала, как активно борется с потенциальными новыми пандемиями. Всё это она делала в тесном сотрудничестве с EcoHealth Alliance. Несколько дней назад в Twitter всплыла фотография, где Ши Чжэнли запечатлена еще молодой студенткой с ребятами из EcoHealth Alliance 20–30 лет назад. Они эти работы проводили уже много лет, пытаясь подготовиться к возможному перескоку очередного вируса на человека.
Ши Чжэнли, вирусолог из Китая, в лаборатории Уханьского института вирусологии, 2017 год
— На данный момент она остается одним из самых известных знатоков коронавирусов во всем мире.
— Поэтому, когда в 2012 году в шахте в Модзян шесть шахтеров заболели пневмонией («Известия» писали об этом), образцы для анализа прислали именно Ши Чжэнли. Сначала забили тревогу куньминские врачи, позвали академика Чжун Наньшаня — главного специалиста по первому SARS, а тот порекомендовал Ши Чжэнли и Уханьский институт вирусологии, для того чтобы они проанализировали, чем же таким страшным заболели эти шахтеры.
Ши Чжэнли взяла анализы шахтеров и проверила на антитела к первому SARS. Четыре из них оказались положительными, а это значит, что шахтеры были заражены каким-то SARS-подобным вирусом. Тут, как я думаю, у Ши Чжэнли и «зажглась лампочка»: круто, новый вирус. Это может быть новая публикация в Nature, если мы поймем, из каких летучих мышей он перескочил на человека. То есть она поняла, что у них есть очень интересный новый источник для будущих исследований.
— Они ведь потом были в этой шахте были с экспедициями много раз?
— Да. Там было собрано несколько сотен образцов. В 2016 году они опубликовали статью про то, что в этой шахте было найдено много вирусов, но только два из них SARS-подобных. Одним из них был так называемый 4991-й образец. Геном так же назвали — Ra4991. Ra — это летучая мышь Rhinolophus affinis, подковонос, а 4991 — номер образца.
— В этот момент, как писали «Известия», Ши Чжэнли уже работала с Ральфом Бариком — выдающимся изобретателем метода бесшовных вставок в геномы вирусов.
— И очень тесно. Они занимались gain-of-function (приобретение функции. — «Известия»). Можно назвать это просто изучением того, что делает SARS-подобный коронавирус опасным для человека. Им было интересно, какие факторы в том же шиповидном белке отвечают за хорошее связывание с человеческим ACE2-рецептором. Она даже вроде как выделила пять аминокислот в рецептор-связывающем мотиве (Receptor Binding Motif), не в самом домене, а в мотиве — той части шиповидного белка, которая непосредственно контактирует с аминокислотами в рецепторе. Она выявила, какие именно аминокислоты делают это связывание лучше, какие хуже.
Исследование коронавируса в лаборатории
— Таких работ было много?
— Да. Все ее исследования в этой области были направлены на изучение того, что именно делает вирус опасным для человека. И как можно предугадать, какие именно мутации в дикой природе могут делать вирусы более опасными или менее опасными. Идея всей ее деятельности и организации EcoHealth была в том, что мы можем таким образом подготовиться к какой-то возможной пандемии, если заметим, что этот вирус уже близок к так называемому emergence, то есть к перепрыгиванию на человека. По крайней мере, такая сказка продавалась ими грантодателям. EcoHealth получал на это дело гранты от NIH (National Institutes of Health, грантовое агентство, ответственное за исследования проблем здравоохранения и биомедицины в США. — «Известия») и Фаучи, а также от DARPA (Агентство перспективных оборонных исследовательских проектов США) и выдавал субгранты на такие исследования группам Ши Чжэнли и Ральфа Барика. Идеологом gain-of-function исследований был главный эпидемиолог США — доктор Фаучи, который в 2012 году заявлял, что польза от таких исследований оправдывает риск, что сами они могут вызвать пандемию.
Опыты с мутациями
— Но ведь в какой-то момент, после статьи 2015 года («Известия» писали о ней) в США был введен мораторий на такие исследования?
— Обама им подложил свинью тем, что запретил финансирование такого рода экспериментов в США, хотя Барику потом всё равно выдали exception. Но в результате эти исследования переехали в Ухань, потому что на Китай этот мораторий не распространялся. Питер Дашак каждый год ездил в Ухань на все эти конференции.
Я думаю, параллельно Ши Чжэнли с большим интересом исследовала Ra4991 и, скорее всего, его каким-то образом пассировали либо в различных клеточных культурах, либо в гуманизированных мышах, либо в циветтах. Скорее всего, параллельно это делалось в присутствии какого-то либо мутагена, например препаратов рибавирин или тот же ремдесивир, который активно изучал Барик и вряд ли могла игнорировать Ши Чженли.
— Для чего добавлять ремдесивир?
— Такие противовирусные препараты вызывают большое количество мутаций. Таким образом они заставляют этот вирус очень быстро и сильно изменяться. В природе на это ушли бы годы.
— Почему вы решили, что они использовали ремдесивир? Этот препарат указан в какой-либо из их статей в «методах»?
— Я знаю, что это научное детище Ральфа Барика, он изучал ремдесивир много лет. Параллельно, как я знаю, Ши Чжэнли работала над своим китайским пептидом, призванным блокировать слияние шиповидного белка с мембраной, после того как смычка между субъединицами шиповидного белка расщепляется фурином или другим ферментом. Заявленной целью EcoHealth было создание универсальной коронавирусной вакцины, об этом говорит сам Питер Дашак. В ноябре 2019 года в интервью он заявил, что шиповидными белками легко манипулировать, поэтому зачем создавать вакцину только от SARSа, если можно попытаться создать универсальный препарат.
— Это гипотеза команды DRASTIC?
— Да, сейчас мы ее прорабатываем. Идея возникла еще в самом начале, когда мы спорили, может ли RaTG13 быть прародителем SARS-CoV-2. В научной литературе были описаны случаи, где показано, что при рибавирине наблюдается схожий паттерн мутаций, как между RaTG13 и SARS-CoV-2. Один тип мутаций превалирует над другим, что явно показывает, что они не случайны, как обычно происходит в природе, а именно чем-то вызваны. Каким-то дополнительным агентом. Рибавирин — нуклеозидный аналог, и ремдесивир тоже. Они могут вызывать особенный паттерн мутаций.
— То есть если пересаживать коронавирус из одной чашки Петри в другую, добавляя препарат, то на переход уйдет не 40–70 лет, как это было высчитано учеными, а меньше?
— Да. В пробирке накопить 4% различий между RaTG13 и SARS-CoV-2 вообще можно за пару лет пассирования, а добавление мутагена сокращает этот срок в разы. В 2019 году лаборатория Барика показала, как с помощью мутагена всего за 30 пассажей можно получить 100 мутаций в коронавирусе.
— Вы считаете, такие опыты проводились в Уханьском институте вирусологии и раньше?
— Вполне возможно. Вначале они могли экспериментировать с Ra4991, чтобы адаптировать его к мышам, как это сделал Барик с первым SARS-ом (тот самый MA15, который они потом вместе с Ши Чженли препарировали в 2015-м) — просто потому что с мышами удобней всего работать, ну а сам бог велел использовать «гуманизированных» мышей, которых вывел тот же Барик, у которых человеческий рецептор ACE2, и вообще химерные легкие, тимус, костный мозг и т.п. Потом, когда он достаточно далеко ушел от исходного Ra4991, они переименовали его в RaTG13. Думаю, это было одной ветвью работы, а SARS-CoV-2 мог быть параллельной ветвью в других животных или клеточных культурах. Этой работой, возможно, занималась какая-то другая команда или вообще другая лаборатория.
— В другом институте?
— Может, и в другом уханьском институте, но это пока лишь догадки. Они еще туда в какой-то момент вставили фуриновый сайт (из восьми аминокислот, необходимый патогену для проникновения внутрь клетки человека. — «Известия»), а может быть, еще и шиповидный белок от другого вируса — например, того, что нашли у панголинов еще в начале 2019 года. Но это еще более странная история.
— В чем ее странность?
— Потому что в одном из датасетов, опубликованных задолго до пандемии, с какой-то стати фигурирует рецептор-связывающий домен, идентичный тому, что мы видим в SARS-СoV-2, но идентичный на уровне аминокислот. Может, кто-то его увидел и захотел поэкспериментировать? Может, это была совместная работа между гуандунскими учеными, которые опубликовали этот панголиний датасет, с какими-то уханьцами, которые могли работать над пассированием Ra4991, который в итоге превратился в SARS-СoV-2?
Вырвавшийся вирус
— И в какой-то момент этот в целом безобидный вирус стал таким заразным, что проник в легкие сотрудника Уханьского института вирусологии или центра секвенирования?
— Думаю, так оно и было. Скорее всего, катализатором был именно фуриновый сайт, который в разы или на порядок снижает дозу, необходимую для заражения. Так как до этого считалось, что коронавирусы на человека плохо переходят, работали, скорее всего, в условиях BSL2 (второй уровень обеспечения безопасности лаборатории: маска + перчатки. — «Известия»), не сильно заморачиваясь с техникой безопасности.
Центр секвенирования — это параллельная версия. Ведь для работы требовалось постоянно секвенировать (читать геномы вирусов. — «Известия») образцы. Мы видим, что RaTG13, например, был секвенирован как минимум дважды: один раз в 2017 году и один раз в 2018-м.
— Для чего секвенировать два раза одно и то же?
— Это интересный вопрос. Нам кажется, что они периодически делали секвенирование, чтобы посмотреть, какие мутации накопились в процессе пассирования в животных клетках. Потому что сегодня полногеномное секвенирование не занимает много времени. Ну пару месяцев от силы, если никуда не спешить. А они это делали один раз летом 2017-го, один раз летом 2018-го. Это сразу вызывает подозрение. Вероятно, велась какая-то работа. Возможно, всё это делалось для того, чтобы в итоге сделать какую-то пан-коронавирусную вакцину.
— Вакцину от всех коронавирусов сразу?
— Ну хотя бы от нескольких: скажем, от SARS и MERS. Или, может быть, самораспространяющуюся животную вакцину от опасных для человека штаммов. По сути, вакцину-вирус. Это еще одна гипотеза.
— С вашей точки зрения, когда Уханьский институт вирусологии обнаружил у себя заболевших?
— Если что-то и произошло, оно произошло в сентябре–ноябре 2019 года. Есть новые данные от ЦРУ, что три исследователя Уханьской лаборатории заболели с какими-то симптомами непонятного респираторного заболевания и обратились в больницу в ноябре. Вполне возможно, что первые заражения могли быть и в сентябре. Или стало понятно, что есть утечка. Тогда и удалили базу. Есть еще данные по биллингу мобильных телефонов, хотя не очень понятно, насколько ему можно доверять. Согласно им, в октябре на пару недель резко упало количество регистрируемых телефонов в этой лаборатории, которые до этого регистрировались каждый день.
— Что же было дальше, согласно вашей гипотезе?
— Допустим, заразился кто-то в лаборатории. Думаю, это рядовая история, такие заражения периодически случаются. Если это произошло, ты 14 дней сидишь на карантине, и если болезнь не развивается, возвращаешься в строй. Допустим, сотрудники вернулись на работу, на тот момент не подозревая, насколько это опасная утечка. И так продолжалось некоторое время. Ну а в начале декабря уже пошли первые пациенты в уханьских госпиталях, а 30 декабря Ши Чженли уже срочно вызвали обратно в Ухань с какой-то конференции в Пекине. Думаю, еще месяц-другой власти и местные специалисты надеялись, что всё обойдется, никто особо не пострадает, особенно за пределами Уханя. Поэтому, наверное, первой реакцией было всё отрицать. Нулевого пациента отследить сложно — различные вспышки всего чего угодно бывают, в Китае тем более. Потом, когда стали секвенировать геном вируса у заболевших в Китае, запахло жареным. На тот момент не было понятно, насколько это опасно, и надеялись на то, что обойдется одним Уханем. «Сейчас быстренько введем локдаун, всё это задавим, никуда это дальше не пойдет, зачем нам себя выставлять в плохом свете перед миром, признавать, что это утечка». Допустим, они рассуждали так. Ну а потом, когда ты себя уже в этот угол загнал, всё сложнее признаться, что, может, и правда, «мы виноваты».
— С вашей точки зрения, можно ли будет когда-нибудь стопроцентно доказать, что события развивались именно так?
— Думаю, с большой долей вероятности скоро появятся более убедительные доказательства лабораторной утечки.
Ситуация возле Института вирусологии в Ухане, февраль 2021 год
— Что это должны быть за доказательства?
— Допустим, обнаружится копия той базы данных, которую удалил институт вирусологии. Может, она у Барика в лаборатории на компьютере или у финансировавшего создание этой EcoHealth-а в их штаб-квартире в Нью-Йорке? Может, мы найдем фрагменты SARS-CoV-2 в датасетах исходных данных секвенирования, которые были опубликованы до начала пандемии, и покажем: да вот же он! Допустим, параллельно секвенировались образцы Уханьской лаборатории и какого-нибудь сельскохозяйственного университета, которые используют один и тот же центр секвенирования, и произошла контаминация (в данном случае имеется в виду заражение образцов. — «Известия»). И уже не будет никаких сомнений в том, что Уханьская лаборатория работала, по крайней мере, над предшественником SARS-CoV-2. Вариантов много.
— Как думаете, на какой стадии сейчас находится это расследование?
— Мне кажется, мы где-то в середине футбольного матча. Пока неплохо ведем в счете, но у меня есть интуитивное чувство, что мы еще далеки от окончательной разгадки. Ведь жизнь, как и спорт, полна сюрпризов.
