Революции не случилось
В то время как в других странах граждане мирно встречали наступление 2018 года, иранцы выходили на улицы, чтобы показать властям, насколько они недовольны жизнью. Лозунги у манифестантов были как чисто экономические, так и политические. В итоге многие эксперты поспешили сообщить о начале революции в Исламской Республике, а то и вовсе прочили начало конца существующего в Иране режима. Однако дальнейшее развитие событий показало: запала для столь серьезных преобразований у манифестантов было маловато, а запас прочности у действующей власти достаточно велик. Почему в Иране пока не сложились предпосылки для революционной ситуации — рассказывает iz.ru.
Последние дни уходящего 2017-го были отмечены в Иране волной антиправительственных выступлений, начавшихся в Мешхеде и прошедших более чем в десятке крупных населенных пунктов и городов. Некоторые западные и российские исследователи мгновенно начали предрекать стране новую и неизбежную революцию, ссылаясь на то, что в этот раз на улицы вышли не только представители среднего класса и интеллигенция, как это было в 2009 году, но и низы, традиционно составлявшие опору режима. Иными словами, социальная база протеста расширилась, в то время как правительство стало терять поддержку.
СМИ рапортовали о том, что очень быстро митингующие к экономическим требованиям начали прибавлять политические. Помимо призывов сменить власть зазвучали требования прекратить поддержку режима Асада в Сирии, отказаться от спонсирования палестинских движений и вмешательства в йеменские дела.
Параллели с 1917 годом в России напрашивались сами собой: якобы имели место та же усталость от войны, тяжелое экономическое положение и разложение правящей элиты, а часть блогосферы даже заговорила о том, что новая иранская революция станет прообразом сценария смены режима в Москве. Впрочем, последующие события показали, что «буревестники революции» явно поспешили с выводами. Волнения пошли на спад, режим отделался «легким испугом», продемонстрировав не только готовность применить силу при необходимости, но и определенную гибкость, а также способность вывести на демонстрации своих сторонников.
Протестная ситуация, сложившаяся в Иране, оказалась далека от революционной. Последняя, как правило, возникает при совпадении двух факторов: наличии у протестующих руководящей силы и практической реализации ленинской формулы, когда низы не хотят жить по-прежнему, а верхи не могут по-прежнему управлять. Ни того ни другого в Иране не было.
Во-первых, как уже отмечалось, власть продемонстрировала управленческую эффективность: выступления не вызвали у нее оторопи или паралича. Более того, правящий класс показал свое относительное единство и даже хладнокровие, использовав протесты, чтобы под шумок разобраться с наиболее проблемными представителями политической элиты.
Так, по некоторым данным, под домашний арест попал экс-президент Махмуд Ахмадинежад, который, хоть и был обвинен в разжигании среди народа недовольства деятельностью правительства, к нынешним выступлениям едва ли имел прямое отношение.
Одновременно как консервативное, так и условно реформаторское крыло иранского истеблишмента послали демонстрантам четкий сигнал: вы имеете право на выражение недовольства, но без погромов и агрессии. И в этом не было лукавства. Уже несколько месяцев в стране периодически проходили демонстрации людей, потерявших деньги из-за неэффективности иранской банковской системы и протестовавших против иных проблем иранской экономики. Они, конечно, не носили массового характера, но были мирными, и силу к протестующим никто не применял.
Во-вторых, основные элитные группировки постарались дистанцироваться от происходивших волнений. Это стало одним из главных отличий недавних выступлений от событий 2009 года. Тогда протестующие оказались в большей степени организованны и объединены. Причем главным и одним из консолидирующих центров антиправительственных протестов стали представители иранской политической элиты — Мехди Кярруби и Мир-Хосейн Мусави, ассоциировавшие себя на тот момент с реформаторским лагерем.
Однако в 2017-м элита не решилась до такой степени сблизиться с протестующими. Наоборот, реформаторы и консерваторы принялись обвинять друг друга в провоцировании народных выступлений. Не последнюю роль в нежелании руководить протестами сыграл тот факт, что к 2017-му разделение иранского политического истеблишмента на консерваторов и реформаторов стало весьма условным, превратив основную массу иранских политиков в прагматиков (недаром на последних парламентских выборах имели место случаи, когда кандидаты шли и по консервативным, и по реформаторским спискам), не мыслящих себя вне исламского режима. Лозунги о смене характера власти в стране, выдвигаемые протестующими, их не устраивали. В итоге желающих возглавить движение не нашлось, а сами демонстранты не смогли объединиться.
В-третьих, вышедшие на улицы люди представляли собой сборную солянку из традиционно чуждых друг другу социальных групп: низов, рабочего и среднего классов, студентов и интеллигенции. Протесты начались в Мешхеде как выражение недовольства экономической политикой действующего правительства, но не существованием самого строя. Причем участие в них приняли представители именно социально уязвимых слоев населения, ассоциировавшие себя с консервативными кругами (по одной из версий, митинг был спровоцирован словами близкого к верховному лидеру Ирана Хаменеи консервативного богослова аятоллы Ахмада Аламольхода, который подверг критике экономический курс президента Роухани). Позднее к ним присоединились представители других групп, которые сочли начавшиеся митинги подходящим поводом высказать свое недовольство ситуацией в стране.
В итоге демонстранты предъявляли властям претензии в широчайшем диапазоне — от социально-экономической до национальной повестки. Однако выражались они не всегда одними и теми же группами. Поэтому утверждения некоторых экспертов о том, что от экономических лозунгов протестующие быстро перешли к политическим, некорректны. Более похоже на то, что разные группы манифестантов выходили на улицы с разными требованиями: одни хотели экономических перемен, другие выступали за смену исламского строя как такового.
Почему же протесты так и не переросли в революцию? Ответ следует искать в причинах волнений. Большинство наблюдателей выделяют два фактора: внешнее воздействие и экономическая ситуация. Однако это не совсем верно.
Внешнее вмешательство действительно имело место, но носило вспомогательный характер, принимая форму информационных вбросов и психологического давления на руководство ИРИ. В отличие от событий 2009 года недавние волнения не развивались по сценарию «цветных революций» (хотя и те волнения едва ли были вызваны зарубежными силами — занимавшая в то время пост главы Госдепа Хиллари Клинтон неоднократно сожалела о том, что не решилась оказать полноценную поддержку сторонникам оппозиционного «зеленого» движения в Иране): не было акций молчания, так называемого ненасильственного неповиновения, цветовых аллегорий, ярких оппозиционных лидеров. Наоборот, всё шло по «аутентичному», традиционному иранскому сценарию: спонтанно, с криками, стенанием и кровопролитием.
О том, что иностранные государства не были причастны к началу выступлений, высказался, по некоторым данным, и руководитель министерства информации (иранская служба разведки и контрразведки) Махмуд Алави. Внешние противники ИРИ, думается, вспышку гражданского протеста просто проморгали, а когда всё случилось, им осталось лишь морально поддерживать демонстрантов. На нечто большее времени им не дали: руководство страны предприняло шаги, чтобы успокоить протестное движение в самом его начале.
С экономикой также не всё однозначно. Не будем повторять неоднократно сказанные за последние дни фразы о высоких темпах роста цен, безработице, неустойчивом развитии экономики, растущем расслоении общества. Всё это правда, и тенденции в развитии основных макроэкономических показателей иранской экономики в 2017 году были неутешительны. Однако одного только роста тарифов ЖКХ и цен на продукты питания недостаточно для начала восстаний.
В прошлые годы Иран уже сталкивался с нехваткой или подорожанием риса, курятины, овощей и фруктов, но из-за этого люди не выходили на манифестации. Как не вели к протестам высокий уровень безработицы и социальное расслоение, при котором 40–60% населения живут за или около черты бедности. Эти факторы существовали в ИРИ и при Ахмадинежаде, и при его предшественниках. Это раздражало, но не было главной причиной, выводившей людей на улицы. В 2009 году для этого потребовались подозрения в подтасовке итогов президентских выборов.
Более того, экономические показатели Ирана на фоне региона не так уж и плохи. По данным Всемирного банка, безработица в стране близка к среднему уровню в странах Ближнего Востока (для сравнения: в Турции в 2016-м безработными были 11% граждан — лишь на процент меньше, чем в Иране, — но там волнений не было). Темпы роста экономики и показатель дохода на душу населения тоже не так уж плохи. Иранцы это учитывают, особенно имея перед глазами пример ближневосточных государств, где попытки бунтовать из-за экономических проблем быстро ввергали страны в политический хаос.
Думается, что катализатором в этот раз выступили отнюдь не экономические реалии, а ожидания улучшения уровня благосостояния. Руководство Ирана очень долго обещало населению благоденствие, ссылаясь на то, что отмена санкций, введенных против ИРИ в 2006–2012 годах, обеспечит процветание страны. Таким образом, правящая верхушка отказывалась признать, что в бедах экономики Ирана виноваты в первую очередь сама ее структура, отсутствие благоприятных условий для развития частного сектора и плохой менеджмент. Санкции были частично сняты в 2015–2016 годах, но мгновенного улучшения жизни не произошло. В итоге многие иранцы почувствовали себя обманутыми, а ответственность за случившееся они возложили на президента Роухани, с чьим правлением связывали надежды на скорые перемены к лучшему.
Разочарование это хорошо улавливается политической элитой страны, и она пытается использовать его в своей внутренней борьбе, которая сейчас идет по нескольким направлениям. В частности, сторонники Роухани активно пытаются потеснить экономические и политические позиции религиозных фондов и Корпуса стражей исламской революции (КСИР).
В начале декабря они вновь обрушились на указанные структуры с критикой, в том числе отметив попытку силовиков увеличить объем средств, получаемых ими из бюджета в 2018 году. Выступление Аламольхода в Мешхеде могло стать ответом религиозных фондов и КСИР, нацеленным на то, чтобы вызвать протесты против Роухани и напомнить ему, что он не так уж и популярен в народе.
Обращают на себя внимание еще два момента: начало выступлений совпало с визитом в Мешхед вице-президента Джахангири, а сам Аламольхода приходится родственником руководителю одного из крупнейших религиозных фондов «Астан-е Кодс-е Разави» Ибрагиму Раиси. Как говорит один российский телеведущий: «Совпадение? Не думаю». Однако, спровоцировав выступления, иранская элита не смогла их удержать под контролем, что привело к разрастанию протестов. Вместе с тем тот факт, что вызваны они были несколько искусственно, позволил властям быстро среагировать и не дал из искры возгореться революционному пламени.
И всё же волнения конца декабря 2017-го — начала января 2018-го станут важным уроком для иранских властей. Они наглядно показали, что расслабляться не стоит никому, как и провоцировать народ на митинги. У граждан имеется ряд серьезных претензий к официальному Тегерану, с которыми элите придется считаться.
Автор — доцент программы ENERPO Европейского университета в Санкт-Петербурге
