«У нас нет задачи завышения цен на нефть — есть задача балансировки»
Цена на нефть марки Brent может подняться выше $80 на фоне роста потребления энергоносителей летом. Такой прогноз в интервью «Известиям» дал вице-премьер Александр Новак. Он также отметил, что страны ОПЕК+ по итогам встречи 4 июня вряд ли существенно изменят договоренности, альянс продолжит обеспечивать баланс спроса и предложения на рынке. По его словам, российская энергетика оказалась готова к санкциям Запада, ключевые проекты продолжают выполняться. Среди них — и газификация страны, которая в 2023 году достигнет уровня 74–75%.
«Почти 90% в России — это чистые источники энергии»
— Если говорить о мировом рынке энергетики, как вы сегодня оцениваете энергобаланс, есть ли какие-то перекосы или всё достаточно сбалансировано?
— Что касается энергетического баланса, мы видим, что его структура постоянно меняется. Это зависит в первую очередь от изменений, которые происходят в науке и технологиях. Напомню, что еще в начале XIX века основу энергетического баланса составлял уголь — примерно 95–99%. Потом, когда начала появляться нефть, в конце XIX – начале XX века, она стала очень резко замещать уголь и где-то к середине века вышла на первое место в структуре потребления. Потом появился газ, далее атомная энергетика, и она тоже заняла свою нишу. Сегодня происходит четвертый технологический энергопереход, возобновляемые источники энергии (ВИЭ) начали занимать свою нишу в энергетическом балансе, вытесняя из него традиционные. И с каждым годом мы видим, что всё более распространяется ввод в эксплуатацию солнечной энергетики и ветровой.
В 2022 году от общего количества введенных объектов энергетики 80% были на основе возобновляемых источников — энергии солнца, ветра, атомной энергии и гидрогенерации. На сегодня доля углеводородов составляет где-то 81%. Через 20 лет, по оценкам аналитиков, снижение составит примерно до уровня 65–70%. Основная доля, конечно, будет у углеводородов, но свою нишу займут возобновляемые источники энергии уже в большей части.
— А насколько мы готовы к этому переходу?
— Наш российский энергобаланс, наверное, один из самых диверсифицированных и самых чистых из всех. Например, у нас доля угля составляет в балансе всего 12%, а в Европе — более 25%. Если посчитать солнце, ветер, гидрогенерацию, атомную генерацию — у нас их более 40%, и плюс в балансе примерно 50% газа. То есть почти 90% в России — это чистые источники энергии.
В США, например, доля таких источников всего 65%, в Германии — 57%. То есть независимо от того, что происходит энергетический переход, мы, в принципе, всегда диверсифицированно формировали свой энергобаланс.
К 2035 году Россия выйдет примерно на долю ВИЭ в 10%, а к 2050-му — в 20%. Хотя, честно сказать, мы не ставим перед собой такие амбициозные задачи, как те же европейские страны. Потому что в нашем балансе и так достаточно много чистых источников энергии, таких как газ, много атомной генерации, гидрогенерации. Поэтому солнечная и ветряная генерации у нас развиваются для того, чтобы мы могли создать в нашей стране свою собственную производственную базу, промышленность, которая могла бы независимо от внешних условий самостоятельно выпускать оборудование для солнечных и ветровых электростанций. И скажу, что задача, которая была поставлена президентом, фактически решена — за последние 10 лет в стране создана промышленность ВИЭ, организовано 11 тыс. рабочих мест. На сегодняшний день в стране уже есть мощности в 1600 МВт производства от солнца и ветра ежегодно. Продаем продукцию солнечных электростанций и на экспорт. С точки зрения климата и экологии это правильное направление, мы будем продолжать, но, конечно, не в ущерб потребителям дешевой генерации, которая у нас есть.
— То есть это естественный процесс? Потому что иногда можно услышать мнение о том, что рынок альтернативной энергетики искусственно накачивается.
— Искусственность присутствует в тех решениях, которые принимает, например, ЕС, поскольку у них отсутствуют дешевые источники энергии. Есть лишь небольшие запасы угля, совершенно мало газа — в основном Европа держится на покупных источниках энергии. По атомной энергетике отдельная история — примерно 50 на 50 делятся страны, которые поддерживают ее и кто выступает категорически против. Германия в последнее время закрыла все свои атомные электростанции, в то время как Франция их активно развивает, 70% энергобаланса этой страны представлены атомной энергетикой.
Многие страны бывшего социалистического лагеря тоже поддерживают и развивают атомную энергетику. Например, Венгрия, Словакия и так далее. Лично мое мнение, атомная энергетика — это будущее. Но каковы бы ни были в будущем источники энергии, рост потребления в мире идет достаточно высокими темпами. За последние 20 лет он составил 40%. Население увеличивается, появляются такие серьезные потребители, как центры обработки данных (ЦОДы), промышленные майнеры, электромобили и так далее.
Потребление энергии в мире будет и дальше значительно расти, а традиционные ее источники — сохранять большую долю. Ни солнцем, ни ветром не покрыть всю энергию, которая будет потребляться на Земле человечеством — транспортом, жилищно-коммунальным хозяйством, для отопления, для различных видов промышленности и так далее. Поэтому ядерная энергетика — это будущее, она на сегодня достаточно безопасная.
— В вопросе развития атомной энергетики наблюдается сложный политический фон, идет прессинг со стороны Запада, усиливается конкуренция. Насколько угрожающим вам видятся санкции для российской отрасли атомной энергетики?
— Понятно, что меры, которые введены против «Росатома», — это политические санкции. C точки зрения экономики они не имеют никакой логики, потому что фактически «Росатом» на сегодняшний день — единственная компания в мире, которая работает по всей технологической цепочке — от научной деятельности до производства оборудования. Больше никто в мире так не может — полностью локализовать строительство и эксплуатацию атомных электростанций. Могу отметить, что сегодня 70% тех атомных объектов, что строятся в мире, 35 блоков — заказы, которые осуществляет «Росатом». Трудно, наверное, вводить против такой компании санкции и потом говорить о безопасности эксплуатации действующих энергообъектов. Поэтому я уверен, что мы будем и дальше развиваться, сегодня одно из основных направлений в стратегии развития атомной энергетики нашей страны — это производство не только крупных блоков мощностью 1200 МВт, но и развитие малой атомной генерации, которая станет основой будущего развития атомной отрасли.
— Речь идет в том числе о плавучих АЭС?
— Плавучие АЭС — это, по сути, малая генерация. У нас есть единственная в мире плавучая АЭС, которая работает на сегодня. Она установлена на Чукотке, обеспечивает энергоснабжение Чукотского автономного округа и тех промышленных предприятий, которые там работают. Сегодня уже есть заказ на новые плавучие атомные блоки, атомные электростанции. Если говорить о сухопутной части, то здесь это в первую очередь снабжение изолированных, труднодоступных регионов нашей страны. Сегодня в атомной отрасли «Росатом» разрабатывает различные блоки малой мощности, от 5 до 200 МВт.
Плавучая АЭС «Академик Ломоносов» на Чукотке
«Мы занимались импортозамещением последние 10 лет»
— Вы уже начали говорить о тех ограничениях, которые были введены в отношении нашей страны. Насколько удалось российскому ТЭК противостоять санкциям? Возможен ли 100-процентный технологический суверенитет российской энергетики?
— Остановлюсь в первую очередь на том, как мы работаем в тех условиях, с которыми столкнулись, и на тех вызовах, которые в прошлом году увидели на мировых энергетических рынках. Беспрецедентные санкции были введены относительно нашей нефтегазовой отрасли. Если раньше, после 2014 года, это касалось только поставок оборудования и добычи на шельфе или трудноизвлекаемых залежей, то сейчас введены тотальные санкции относительно поставок оборудования и взаимодействия с иностранными компаниями. Мы к этому были готовы, занимались импортозамещением последние 10 лет. Многие технологии, оборудование, которое раньше было иностранным и использовалось у нас, мы научились выпускать сами. То есть наши предприятия стали делать технологии гидроразрыва пласта и наклонно направленного бурения, создали собственный флот, телеметрию, технологии производства СПГ.
Не до конца пока еще мы умеем производить буровые платформы, которые бы работали на Северном шельфе, в первую очередь ледостойкие. Обычные буровые платформы мы производим, в Каспийском море они используются компанией «Лукойл». Там на всех месторождениях собственные буровые платформы, которые выпускаются в нашей стране.
Основной вызов, который был в прошлом году и который повлиял в марте-апреле 2022-го на добычу (а я напомню, что она упала на 10% тогда в течение одного месяца, но потом восстановилась к лету), — это в первую очередь нарушение транспортно-логистических цепочек. Мы столкнулись с проблемой отсутствия флота и страхования, с нежеланием покупателей работать с нашими компаниями, и это потребовало перенастройки всей транспортно-логистической цепочки. С этим быстро справились наши компании. Они были готовы, и мы по итогам года даже получили прирост добычи на 2% по сравнению с 2021-м. То есть 2022 год был для нашей нефтяной отрасли нормальным, стабильным. Отрасли отработали и на внутреннем рынке, и поставки на экспорт были обеспечены, доходы бюджета — на 25% больше, чем в 2021 году, — мы получили больше почти на 2,5 трлн рублей. Поэтому я считаю, что справились, несмотря на то что каждый раз наши «партнеры» придумывают всё новые и новые санкции и ограничения.
— Если говорить о технологическом суверенитете, то возможен ли выход на 100%? И если да, то когда?
— Всё возможно. Единственное, есть ли в этом целесообразность. Есть, например, критичные технологии, без которых невозможна работа отрасли. По ним, конечно, надо иметь 100-процентную независимость, технологический суверенитет. В конце прошлого года президент поставил такую задачу — технологический и финансовый суверенитет. Даны соответствующие поручения, наши компании и органы власти работают над его повышением до уровня независимости по всем критичным технологиям.
Что же касается обычных технологий, например оборудования, которые и мы, и иностранные компании умеем делать, то здесь просто вопрос конкуренции. Мы всегда исходили из того, что нельзя закрывать рынки, но в то же время нужно поддерживать в первую очередь нашу промышленность по тем технологиям, которые необходимы и которые критичны.
«Среди стран, куда пойдут дополнительные объемы нефти, — Китай и Индия»
— Мы сейчас говорим о новых рынках как уже свершившемся на 100% факте. А куда мы теперь перенаправляем свою продукцию? Насколько серьезно изменились эти направления?
— Если взять нефтяную отрасль, а именно экспорт нашей нефти и нефтепродуктов, то раньше на Запад мы поставляли примерно 225 млн т. Это в среднем. А в 2022 году в результате изменения логистики на восточные рынки примерно 40 млн т дополнительно перенаправили на азиатско-тихоокеанское направление с западного. В этом году будет перенаправлено 140 млн т, и всего лишь примерно 80 млн т останется на западных рынках.
Почему останется, несмотря на введение эмбарго на поставки нефти и нефтепродуктов в Европу? Дело в том, что для Венгрии, Словакии, Чехии сделан ряд исключений, есть исключения также для Болгарии, ну и плюс действуют очень интересные санкционные ограничения, касаемые нефтепродуктов. Например, что если наша нефть переработана на других рынках, то она может поставляться затем в Европу, либо если наша нефть и нефтепродукты смешиваются с какими-то другими нефтепродуктами, то применяется тот же принцип.
Наши «партнеры» оставили таким образом для себя лазейку. Среди стран, куда пойдут дополнительные объемы нефти и нефтепродуктов, — в первую очередь Китай, Индия. Раньше в Индию эту продукцию мы практически не поставляли, но в прошлом году экспорт туда составил 32 млн т, в этом году будет еще больше. Эти рынки для нас дружественные. Но, конечно, за счет удлинения транспортной составляющей появились большие издержки на доставку продукции.
— При увеличении спроса на восточных рынках, при попытке Запада влиять на них, что происходит с ценами? Что будет происходить дальше? Насколько существующая рыночная цена на энергоносители справедлива, на ваш взгляд?
— Цена формируется рыночным способом и наиболее это проявляется на нефтяном рынке. В основном это производная от баланса спроса и предложения. Могут быть какие-то риски, факторы, которые рынок учитывает, и всегда трейдеры либо участники биржи закладывают те или иные риски как вниз, так и вверх. Если посмотреть, например, за последние полгода на рынок нефти, то мы увидим, что средняя цена марки Brent за этот период составляла примерно $80 за баррель, она периодически колеблется плюс-минус $5–7 в одну или в другую сторону. Максимум в этот период цена достигала $87, минимум — $72. Сегодня примерно $75–76. Почему она ниже средней за этот период? Потому что рынок оценивает текущую ситуацию, в основном макроэкономическую, на мировом рынке. Мы видим очень высокие ставки рефинансирования центральных банков США — сегодня там, по-моему, выше 5%, Европы — 3,75%, и это то, что снижает инвестиционную активность и потребление — а это риски более низкого спроса.
Один из факторов, который мы видим, — это то, что все учитывают огромнейший азиатско-тихоокеанский рынок, и когда Китай вышел из COVID-19, были оценки того, что он будет более высокими темпами восстанавливать свою экономику. Хотя фактически мы видим, что идет более медленное восстановление, это тоже рынок оценивает. Как только Китай начнет больше потреблять энергетических ресурсов, рынок будет реагировать по-другому.
— Правильно я понимаю, что это компенсирует риски рецессии в Европе и США?
— Естественно, мировая экономика складывается из ситуации в разных странах: у одних идет рост, у других может потребление снижаться. Пока мы не говорим о том, что где-то видим рецессию, просто более низкие темпы роста, чем ожидались аналитиками. Поэтому и цена таким способом формируется. Важно, что на рынок на сегодняшний день очень серьезно влияет взаимодействие тех стран-экспортеров, которые работают в рамках ОПЕК+. И если они видят избыток на рынке, значит, сокращают добычу, а если спрос растет, то нужно ее увеличить, чтобы цены сильно не выросли, потому что это тоже никому не выгодно. Поэтому такой балансирующий механизм, как ОПЕК+, — очень важная составляющая в целом для всего рынка.
— Чего ждете от следующей встречи ОПЕК+, которая пройдет 4 июня?
— Это будет первая за полгода очная встреча, мы ждем, как обычно, оценки ситуации на рынке. Но я не думаю, что будут какие-то новые шаги, потому что буквально месяц назад были приняты определенные решения относительно добровольного сокращения нефтедобычи некоторыми странами в связи с тем, что мы увидели медленные темпы восстановления мировой экономики. Если брать общую совокупность сокращений — России, Саудовской Аравии, Ирака, Объединенных Арабских Эмиратов, Кувейта и других стран, — дополнительно будет в мае сокращено 1,6 млн баррелей в сутки. Наша задача сейчас мониторить ситуацию на рынке и оперативно реагировать.
— Вы говорили про коридор цены на нефть марки Brent в течение этого года — это $70–80 за баррель. По итогам года, как вы считаете, коридор будет таким же или все-таки уйдет в какой-то плюс или минус?
— Трудно прогнозировать. Я думаю, что цена будет чуть выше, чем $80 за баррель, и надеюсь на то, что летом все-таки спрос будет расти. Потому что в летний период больше потребления у транспорта, перевозок и авиационного сообщения, потребления у сельского хозяйства. Должно повлиять и сокращение добычи, которое сегодня проводят многие страны. Но еще раз повторюсь: у нас нет задачи завышения цен — есть задача балансировки для того, чтобы обеспечивать интересы как производителей, так и потребителей. Ведь для потребителей высокие цены означают, что они будут с этим бороться — путем снижения потребления или замещения нефти другими источниками энергии. Вот, например, как Соединенные Штаты борются с высокими ценами? Они просто выбрасывают из своих стратегических резервов нефть на рынок. За последнее время этот объем составил 180 млн баррелей, и если поделить на 365 дней, то это почти полмиллиона баррелей в сутки, у них стратегический запас снизился в два раза. Возникает другая проблема: для его пополнения теперь они должны на рынок выйти с покупкой и тогда возникает дополнительный спрос, который давит на повышение цены, это дилемма на самом деле для США.
— Сегодня некоторыми аналитиками на Западе высказывается мнение, что роль ОПЕК+ на рынке сильно преувеличена...
— Я не слышал таких оценок, наоборот, вижу, как многие потребители пытаются бороться с решениями, которые принимаются ОПЕК+, например те же США. У них постоянно звучит тема, что вот мы сейчас опять достанем из сундука закон NOPEC (представляет собой законопроект, в рамках которого предлагается наделить суды США полномочиями по рассмотрению исков против ОПЕК и других стран. — «Известия») и будем с ними бороться. Всё это как раз означает, что влияние все-таки есть. Если вспомнить 2020 год, то мы столкнулись с пандемией и спрос упал на 20% из-за того, что все сидели по домам, был локдаун, никто не летал, не ездил на автомобилях, но предложение не упало. Мы были в ситуации, когда всё могло встать, затовариться и отрасль могла просто потерять себя. И вот тогда только благодаря действиям стран ОПЕК+, которые договорились сократить добычу на 10 млн баррелей в сутки, удалось спасти рынок. И такие ситуации были несколько раз.
«Газификация — это важнейшая задача, которая стоит перед нашей газовой отраслью»
— Сегодня реализуется большая программа социальной газификации. Как вы оцениваете темпы, которыми она идет?
— Газификация — это важнейшая задача, которая стоит перед нашей газовой отраслью. У нас сегодня достаточно высокий уровень газификации — 73%, фактически в мире такого уровня нет. Президент поставил задачу к 2030 году максимально завершить газификацию. Если исходить из нашего топливно-энергетического баланса, было посчитано, что мы должны выйти на уровень 83%. В этом году мы ожидаем выйти где-то на 74–75%. У нас большая программа практически во всех субъектах РФ, где есть магистральный газ, подписаны программы до 2025 года по строительству магистральных газопроводов, межпоселковых газопроводов, потом будут следующие программы с 2025 по 2030 год с тем, чтобы завершить газификацию, — это первое.
И второе: также президентом поставлена задача поменять систему взаимоотношений в рамках проводимой газификации. Например, если раньше за подведение газопровода внутри поселка отвечали муниципальные образования, это были их расходы, а от уличного газопровода до забора платил собственник домовладения, то сейчас задача — обеспечить социальную догазификацию. То есть потребитель, владелец дома, участка, не должен платить за подведение газопровода до своего участка. Платить и финансировать он обязан только внутреннюю разводку, внутри дома и внутри своего участка.
Это значительно снизило нагрузку на потребителя, активно выросло количество заявок — за последний год получили 1,3 млн, такого никогда не было. На сегодня уже примерно 570 тыс. договоров исполнено, подведено до границ земельных участков. Кроме того, введен принцип и механизм единого окна, единого оператора газоснабжения (это «Газпром»), который отвечает за подведение газопровода непосредственно до границы участка.
— Эти заявки от граждан как-то влияют на ход работ? Иногда в Telegram-каналах можно прочитать, что договор был заключен давно, а до сих пор ничего не сделано.
— Cейчас ситуация значительно лучше, чем была до тех изменений, которые произошли. Последние два года ведется масштабная работа на уровне субъектов РФ, Министерства энергетики, мы проводим раз в две недели заседания федерального штаба. Кроме того, поменялась нормативка, теперь есть жесткие сроки. Я не исключаю случаи, о которых вы говорите, но у нас налажена система обратной связи, теперь есть возможность получать любые жалобы, запросы, и газораспределительная организация обязана разбираться.
— То есть, образно говоря, с момента, как у вас закопали трубу, до момента подведения к дому газа должно пройти ограниченное количество времени?
— Если, например, внутри населенного пункта уже есть газопроводная система или вдоль улиц проложен газопровод, то подключение должно быть не более 30 дней. Если же, например, газопровода нет, и он на расстоянии больше 200 м, то срок чуть больше — 90 дней. Это всё прописано в постановлении правительства.
— В рамках ПМЭФ вы будете участвовать в сессии «Энергетика XXI века: вызовы настоящего — возможности будущего». Какие вызовы в настоящем, с вашей точки зрения, станут для нас возможностью в будущем?
— Мы уже коснулись с вами одного из таких вызовов, — это энергопереход, конкуренция энергетических ресурсов. Сейчас, поскольку каждая отрасль — это свой вид бизнеса, многие занимаются его диверсификацией. Например, нефтяные компании также занимаются возобновляемыми источниками энергии, определяют у себя собственную климатическую политику и так далее. И это тот вызов, что будет завтра, а именно — какая будет технология, что будет востребовано, что будет интересовать потребителя в первую очередь.
«Многие наши компании работают над технологиями производства водорода»
— Какие технологии будут у нас в перспективе самыми востребованными? Во что мы готовы инвестировать?
— Если говорить о том, какие технологии у нас будут технологиями будущего, то, во-первых, это атомная энергетика, она будет активно развиваться, безотходная на быстрых нейтронах, малая энергетика.
Безусловно, это термоядерная энергетика, над которой работают «Росатом» и Курчатовский институт. Здесь тоже серьезное продвижение. Ну и, конечно, биотопливо. Это направление активно развивается, но, на мой взгляд, не очень перспективно у нас.
Что касается водорода, то это то направление, которое в будущем займет достаточно большую нишу на рынке, многие наши компании работают над технологиями производства водорода, его хранения, транспортировки, захоронения CO2. И самое главное, водород нужно не просто произвести, чтобы он был, важно, чтобы мы научились его использовать в технике.
Сегодня активно развивается возобновляемый источник энергии в виде солнца и ветра, водород — это следующий шаг.
— Насколько многообещающим с этой точки зрения выглядит коридор Север – Юг? И как ведется работа в этом направлении?
— Если говорить о развитии наших торгово-экономических отношений со странами Азиатско-Тихоокеанского региона, Ближнего Востока, то, конечно, мы исходим из того, что в текущих условиях маршруты, касающиеся транспортировки нашего груза, — будь то железная дорога, автомобильный или морской транспорт, через Каспийское море, например, или Северный морской путь — это ключевые направления развития. Без возможности транспортировки груза невозможно обеспечивать экспорт и развивать сотрудничество. Один из них — это как раз международный транспортный коридор Север – Юг, если говорить глобально, это соединение наших балтийских портов с Персидским заливом, бесшовное транспортное сообщение. Сегодня по этому международному транспортному коридору перевозится 8 млн т грузов в год. К 2030 году мы рассчитываем выйти на объем не менее 35 млн т. А дальше это и 60 млн т, и, возможно, более 100.
