Полеты на собаке
Оказывается, они увлекались тем, что имеет клацающее, но странно бодрое название: "зацепинг". "Зацепинг", несмотря на нерусское окончание, слово очень русское и происходит от глагола "зацепить". Любители "зацепинга", вцепившись снаружи в поезд, несутся сквозь ветер.
Когда видишь фотографии Вити и Вани, испытываешь физическую боль: смеющиеся лица, в глазах - уверенность в бессмертии, как бывает у юных. Разбились, налетев на низкую трубу в тоннеле. Между тем в одной Москве "зацепинг" разбил уже десять тысяч сердец. Молодые люди собираются в группы в социальных сетях, потом встречаются в реале, осаждают крыши вагонов, снимают друг дружку на мобильники, вывешивают снятое в тех же сетях.
Когда мне было двенадцать, я не знал никакого "зацепинга". Зато знал "покатаемся". Летом я жил на даче, а парень из соседнего Софрина, Леха, заходил в гости, и мы катили на его мотоцикле. Долговязому Лехе было четырнадцать, у него темнел ежик волос и чернели промасленные руки. Он хвастал, что по ночам ездит в доживавший свой век пионерлагерь и там его обожают девицы. Я изумлялся: неужели этими вот черными руками мнет он белых девиц?
И вот Леха в очередной раз заехал ко мне, а я привычно спросил:
- Покатаемся?
Вдруг лицо его порозовело, и он переиначил:
- Полетаем!
- Это как?
- А "на собаке"! С ветерком! Научу! Классно все будет!
Он бросил мотоцикл у нас во дворе, и мы потопали на ближайшую станцию. Леха прошел со мной в конец платформы, и когда причалила электричка, прыгнул на рельсы, ловко вскочил сзади последнего вагона и заорал:
- Ну, ты чо - тормоз?
Я стоял. Все-таки был я довольно мал. Растерялся. Так я потерял друга. Друг уносился в никуда, крича злые проклятья. Он не разбился ни тогда, ни, кажется, никогда. Я его дождался. Он вернулся через пятнадцать минут опять "на собаке". Но после того случая наше общение треснуло и рассыпалось.
С детства я слышал разговоры о поезде. Отец, юношей, ездил с приятелем из Москвы в Вильнюс на крыше "скорого". "Ты не замерз?" - "Когда я спал, накрывался газетами". Бабушка рассказывала о главном впечатлении детства: она решила сэкономить на билете, вскочила на подножку, схватилась за ручки (поезда были устроены иначе, чем сейчас: двери со створками, как у старых лифтов), помчали сквозь метель, варежки оледенели, пальцы разжимались сами собой, в последний момент ее заметил кондуктор и втянул в вагон. Дядя рассказывал, как мальчишкой ложился на шпалы, и поезд проносился над ним, оставляя невредимым. Запахи железной дороги и пролетающие поезда - это русское. Отношения нашего человека с поездом - как с одушевленным существом. Овладеть, слиться, впиться... Покориться или подчинить... Зацепиться...
Что заставляет молодежь зимой вылезать на крышу? Уже известно: гибели ребят на Филевской линии предшествовало их путешествие с товарищами на крыше электрички от Курского вокзала. "Мы растянули флаг России на крыше и ехали, снимая все это. Порой в полный рост, в общем, было нереально круто!" - написал в интернете один из участников полета. Обратно в Москву двое из ватаги тоже ехали на крыше. Дальше многие поехали "отжигать на Филевке". Там девятнадцатилетние Ваня и Витя и встретили смерть.
В мороз на скользкой крыше... С флагом... О чем подумать? О государстве и обществе, безразличных к бомжам, беспризорникам, самоубийцам-"зацеперам"? О том, что молодые покинуты, раздавлены дурной повседневностью, не находят себе применения? О том, что им не хватает любви? Или о стремлении рисковать, которое у нашего человека в крови, и при любом строе это стремление будет неудержимо?
Хотя такие ли уж разные причины: социальная заброшенность и страсть к экстриму? Если максимализм действительно часть национального характера (так утверждал, например, еще в начале двадцатого века философ Николай Лосский), то почему бы государству здесь не войти в резонанс с народом и особенно с молодыми?
Любят летать? Дайте полет нормальный.
Принято было потешаться над ДОСААФом и прочей "военно-патриотической ерундой", и все упразднилось. А спорт из коммерческого никак не становится снова массовым и доступным. Остается мутузиться "в быту" или сбиваться в стаи болельщиков, фа, антифа, "зацеперов", сжимать кулаки, разворачивать знамена - и летать, летать... И разбиваться. И даже если над тобой знамя России, все равно не верить в общие ценности и не видеть понятных героев.
Абсолютно уверен, что страстям большинства экстремалов можно дать здоровое направление. Большинство можно занять и увлечь. Только государство должно стать другим. Каким? Ну, социальным, что ли, как и записано в его Основном законе.
Но, конечно, всех не переделаешь (к чему лукавить?). Нет, всегда и во все времена у нас будет множество тех, кто выберет гибельную вольницу, кто будет совершать дичайшие поступки и вместе, и поодиночке, красуясь друг перед другом и перед самим загадочным бытием. Нам невозможно до конца жить по правилам и предписаниям. И в этом есть какое-то отчаянное очарование.
...Тем летом мне было стыдно. Я проклинал себя за растерянность. Представлял, как легко и спокойно прыгаю на шпалы, цепляюсь позади поезда, а может, карабкаюсь на крышу, и все на глазах соседской девочки Жанны, которую притащу за собой на станцию. Жанна увидит меня, исчезающего в вихре. А потом увидит пустоту, цветущую природу и заплачет.
Я бы поехал - но Жанна не шла со мной на станцию, а Леха прекратил наведываться.
В то лето я еще летал во сне, все еще рос. Однажды приснилось, что лечу вместе с потоками ветра над поездом, не касаясь его поверхности. И хохочу. Мой хохот во сне грохотал железно, так, что я проснулся.
