Дикий мужчина: Эрнест Хемингуэй и его жажда жизни
120 лет назад, 21 июля 1899 года родился Эрнест Хемингуэй, писатель, чье влияние на мировую культуру не ограничивается его книгами. Журналист Алексей Королев для «Известий» вспомнил про отношения автора «Прощай, оружие!» с морем, войной, смертью и Женевской конвенцией.
Солдатская правда
Он был создан, чтобы ему подражали — и как человеку, и как писателю, столь не наигранной была его маскулинность. Свитер грубой вязки или расстегнутая до середины груди рубашка, прямая шкиперская трубка, шкиперская же борода. То же и на страницах — рубленая проза, скупая на эпитеты и психологизм, но по-своему феноменально точная в передаче человеческих мыслей-чувств. В истории литературы Хемингуэй остался величайшим мастером редуцирования эмоций — между тем жизнь его была этими эмоциями наполнена до краев.
Его отец был врачом, а в конце XIX века это означало уже принадлежность если не к элите, то к респектабельной части общества. Частная школа (наилучшим образом ее уровень характеризует наличие собственных журнала и газеты — газеты, разумеется, не стенной, а почти настоящей; в ней Эрни делал первые репортерские шаги), безболезненный отказ от дальнейшего образования в пользу репортерской работы в провинции (очевидно, не обеспечивавшей всех финансовых потребностей молодого человека) — словом, юность Хемингуэя была вполне безоблачной. А потом США вступили в мировую войну и вместе с ними — хотя и не с первой попытки — в нее вступил Хемингуэй. Так началась его настоящая жизнь.
Семья Хемингуэя: Марселина, Сани, Кларенс, Грейс, Урсула и Эрнест, 1905 год
Раннюю его биографию без труда достаточно обозначить вполне хемингуэевским пунктиром. Тяжелое ранение на фронте. Скучная жизнь на огромную военную пенсию. Возвращение к журналистской работе. Приезд в Париж — город настолько дешевый для того, у кого есть доллары, что жить в нем американцу выгоднее, чем на родине. В Париже — Джон Дос Пассос, Гертруда Стайн, Эзра Паунд, Джеймс Джойс, то «потерянное поколение», которое создало новую литературу для XX века и, помимо всего прочего, убедило Хемингуэя не бросать письменный стол. Первые, тепло принятые рассказы и, наконец, роман «И восходит солнце», сразу поставивший Хемингуэя в один ряд с его старшими товарищами.
К двадцати восьми годам он был уже дважды женат. О роли женщин в жизни писателя написаны тома, но тривиальным бабником Хэма назвать не посмеет никто: просто романтика была одной из многих страстей, его обуревавших, страстей, без которых не было бы его книг. Остальными были охота, море, алкоголь и война.
Профессия: репортер
В России главным эпигоном Хемингуэя принято считать Довлатова, хотя по сути таковым был скорее Юлиан Семенов, копировавший стиль своего кумира не только текстуально, но и бытово: автор «Семнадцати мгновений» всю жизнь стремился быть успешным репортером из горячих точек. Война для Хемингуэя никогда не была абстракцией: солдат Первой мировой и военный корреспондент в Испании (где его одиссея никак не может быть описана как тыловые приключения), он вновь взялся за оружие, когда настало время бить нацистов. Сперва писатель гонялся на своем катере за немецкими подлодками по карибским водам, а после и вовсе принял участие в освобождении Парижа во главе полулегального французского партизанского отряда. (Он не был первым человеком, вступившим в Париж, и не освобождал свой любимый отель Ritz, зато, судя по всему, нарушил Женевскую конвенцию, так как формально считался на фронте журналистом). Любя в войне риск, которого ему не хватало всю жизнь, Хемингуэй при этом умудрился стать одним из главных писателей-пацифистов столетия, безусловным критиком любого государственного насилия. И если в «Прощай, оружие!» осуждалась война действительно образцово-бессмысленная, Первая мировая, то в «По ком звонит колокол» пришло время для более серьезных обобщений.
Хемингуэй в Милане, 1918 год
В мирное время основным источником адреналина для него были охота, которой он увлекался с детства, и рыбалка. К сорока годам, опубликовав практически весь корпус своих главных текстов (кроме «Старика и моря» и «Праздника, который всегда с тобой») и много на этом корпусе заработав, Хемингуэй весь отдается охоте — обычной и морской. Это здорово отвлекало и от алкоголя (хотя резкое ухудшение дел в этой области обычно связывают как раз с полученными на охоте травмами, боль от которых Хэм топил в коктейлях), и от творческого кризиса сороковых годов (он и выйдет из него историей про старого кубинского рыбака Сантьяго).
Без страха и упрека
Воплощение гигантской силы — как интеллектуальной, так и физической — Хемингуэй в действительности всю жизнь коллекционировал болезни и травмы с упорством, достойным лучшего применения. Он переболел сибирской язвой и амебной дизентерией, повредил голову, упав в ванной в отеле, едва не потерял способность писать после автокатастрофы, а в конце жизни страдал от диабета, пневмонии, гипертонии, атеросклероза и печеночной недостаточности. После смерти у него подтвердился наследственный гемохроматоз. Наиболее же одиозная история случилась с ним на рождественской охоте в Конго в 1954 году, когда в течение двух дней он попал в две авиакатастрофы (жена бесстрастно зафиксировала в письме результаты: «две трещины в позвоночных дисках, разрыв почки и печени, вывих плеча и травма черепа»), а месяц спустя стал жертвой лесного пожара, получив многочисленные ожоги второй степени.
Пьянство Папы Хэма окружено таким же легендарным флером, как его отношения с женщинами и войной. Впрочем, современные исследователи склонны критически преуменьшать как количественные, так и качественные показатели хемингуэевского алкоголизма. Во-первых, он никогда не пил, когда работал (другое дело, что после 1940 года он и работал мало). Во-вторых, его любимым (более того, практически единственным) напитком был сухой мартини, коктейль, спиться от которого трудновато — не говоря уж о том, чтобы умереть.
Взаимоотношения со смертью были среди тех вещей, которые, очевидно, интересовали Хемингуэя особенно остро. На свой лад он был мистиком, с юности веруя, что финал его будет таким же, как у отца, покончившего с собой, — особенно после того, как будущий писатель уцелел в 1918-м. Суицидальные настроения вовсе не были следствием проблем с психикой, обнаружившихся у Хемингуэя как раз тогда, когда его статус первого писателя Америки был окончательно задокументирован Нобелевской и Пулитцеровской премиями, полученными с разницей в год. Не были эти настроения, видимо, и результатом лечения, как иногда считают — лечения, впрочем, действительно глупого и жестокого, электросудорожной терапией.
Банальное «он умер от смерти», судя по всему, подходит к Хемингуэю наилучшим образом: он всю жизнь так хотел встретиться с ней, что однажды это желание стало совершенно непреодолимым.
