Игра в «ящик»: было ли скучным советское телевидение?
10 марта 1939 года началось регулярное телевизионное вещание из московского телецентра на Шаболовке. Отечественное телевидение, таким образом, отмечает свой 80-летний юбилей. Журналист Алексей Королев для «Известий» вспомнил, что советскому ТВ гораздо лучше удавалось развлекать, нежели пропагандировать, и почему «Ленинский университет миллионов» на самом деле ничем не отличался от программы «Взгляд».
Веселья час
Советское телевидение — для его не заставших — выглядит бесконечным «Голубым огоньком» с редкими вкраплениями «Мелодий и ритмов зарубежной эстрады». Такой визуальный образ сложился усилиями не одной только человеческой памяти — на протяжении последних двадцати пяти лет его поддерживает телевидение постсоветское, особенно, разумеется, в новогоднюю ночь. В этом нет ничего дурного — вполне логично из прежнего опыта брать самое лучшее. А как раз развлекать советское телевидение умело — причем гораздо лучше, чем пропагандировать. Другое дело, что развлечения эти были под стать времени.
Сталинский СССР представляется среднестатистическому современному россиянину довольно-таки мрачным местом, где царили страх, подозрительность, неприязнь ко всему «бывшему» и изоляционистские настроения. Все это, разумеется, имеет под собой основания. Однако при необходимости — и не всегда даже военно-политической, а просто при технической — советская власть умела проявлять и гибкость, и определенную открытость. Мало кто задумывается, что телецентр на Шаболовке изначально был практически полностью оснащен оборудованием американской компании RCA, контракт с которой помог заключить ее сотрудник, белоэмигрант, бывший царский офицер и сотрудник колчаковской администрации Владимир Зворыкин. Неоднократно бывавший, кстати, в СССР в 1930-е годы. А первый советский телевизор TK-1 — это американский RCA Victor TRK 12. Впрочем, иностранной была (и то недолго) только «начинка» — контент партия и правительство сразу же взяли под свой контроль плотно. Достаточно вспомнить, что первой телепередачей с Шаболовки была трансляция XVIII съезда партии.
Впрочем, телевидение до начала 1960-х годов оставалось явлением экзотическим. Начав развивать его вместе со всем миром (в Германии вещание в электронном формате началось в 1934-м, в Великобритании — в 1936-м, в США, по иронии судьбы, — летом 1939-го, позже, чем в СССР), Советский Союз в этой сфере немного притормозил. Причина была вполне уважительная: после войны следовало заняться более насущными вещами. Впрочем, в принятом уже в 1946 году Четвертом пятилетнем плане ставились задачи и «восстановить и технически переоборудовать телевизионный центр в Москве и построить новые телевизионные центры в Ленинграде, Киеве и Свердловске», и «организовать выпуск современных приемников для телевидения».
Отдыхайте, товарищи
Несмотря на то, что планы эти в основном реализовались, телевидение очень долго оставалось чистым развлечением. Нет, новости и пропаганда присутствовали всегда. Например, программу «Время» помнят все, а вот то, что на первой программе ЦТ уже в 1960-е годы выходило аж три выпуска новостей — утренний, дневной и вечерний — немногие. Но ничтожность территориального охвата делало телевидение второстепенным идеологическим инструментом. «Совместный просмотр телевизионных программ — прекрасный вид воскресного отдыха в кругу семьи», — пишет один из многих выходивших тогда сборников полезных советов по домоводству, и это очень точно определяет место телевизора в тогдашней жизни — где-то между кино и цирком. Какая уж тут пропаганда.
Телевизионные концерты с репризами между музыкальными номерами придумали не в СССР, но только у нас «голубые огоньки» стали полноценной частью культурного кода — тем более что на фоне остальной телевизионной беспомощности 1950-1960-х это был вполне себе качественный продукт. Другой отдушиной был спорт — развлечение тоже вроде бы простонародное, но опять-таки упакованное на Шаболовке (и позднее в Останкино) со всем возможным старанием. Первая советская телетрансляция вне студии — это 1949 год, стадион «Динамо», футбол. Спортивные успехи страны — важная часть государственной идеологии, на футбол-хоккей-олимпиады не жалели валюты, и это почти всегда выглядело в итоге даже пристойно. Каждый из спортивных комментаторов Центрального телевидения был, по сути, отдельным СМИ, так много приходилось ему знать и рассказывать во время трансляции. Споры «Маслаченко или Майоров» и «Дмитриева или Еремина» — важный элемент субкультуры советской повседневности.
В мозг нации
Ностальгирующие по советскому ТВ (это, кстати, наименее всамделишная из составных частей Большой Советской Ностальгии — те, что про равенство, общественную безопасность, дружбу народов и даже колбасу по 2,20, имеют куда более весомые основания) вообще любят порассуждать о его «высоком уровне», имея в виду уровень, вероятнее всего, культурный. Разумеется, это отчасти справедливо — ни в одной другой стране мира не мог существовать формат «интеллигентный человек в пустой студии произносит часовой монолог о поэтике Лермонтова». Но причины такой редакционной политики следует искать не в идеологических установках и даже не в личностях тех, кто тогда делал телевидение. Причины, как и всегда, — социально-экономические.
Телевизор — во всяком случае, цветной — был в СССР предметом роскоши, о чем иногда забывают. Цветной «Рубин-714», самая популярная модель, стоил около 700 рублей — почти полугодовая средняя зарплата. Черно-белые шли, конечно, подешевле, но во всяком случае до середины 1970-х основной аудиторией ЦТ были, в основном, образованные горожане. Именно им адресовались телеспектакли и «Очевидное-невероятное», «Шахматная школа» и «Музыкальный киоск», «Человек и закон» и «Русская речь». Даже чисто развлекательные программы были практически все ориентированы на зрителя с определенным интеллектуальным цензом — юмор «Кабачка 13 стульев» или «Вокруг смеха» прилично отличался от дворовых анекдотов. И здесь советское ТВ попало во вполне понятную логическую ловушку: среди интеллигентной аудитории вести пропаганду нужно было с умом, искать какие-то формы и приемы, отличные от тех, которые, в общем, работали в газете «Правда», например. А вот с этим у советских тележурналистов были определенные трудности. Это в газете можно было напечатать на полосу статью, разоблачающую Сахарова и Солженицына. Попробуй сделать что-то подобное на телевидении, где хочешь не хочешь, а нужно что-то показывать. А что прикажете показывать? Солженицына? Благодарим покорно.
В результате сложилась довольно удивительная ситуация: о международном положении «ящик» рассказывал много, разнообразно и даже не без некоторого изящества. «Международная панорама» стилистически отличалась от «9-й студии», «Камера смотрит в мир» — от «Сегодня в мире», «Мир и молодежь» — от передачи «На вопросы телезрителей отвечает политический обозреватель газеты «Правда» Ю.А. Жуков». О внутренней же политике рассказывали — если не считать программы «Время» — «Сельский час» и «Комсомольский прожектор», в которых реальность даже уже не лакировали, а покрывали звуко- и светонепроницаемой броней.
Разумеется, в перестройку вектор развернулся в другую сторону. Колоссальный интерес к тому, что происходит в собственной стране, ослабление цензуры и, наконец, политические реформы закончились другой крайностью — едва ли самой рейтинговой передачей 1989 года были прямые трансляции Съезда народных депутатов. К нормальному телевидению это, конечно, имело отношение не больше, чем «Комсомольский прожектор» или «Ленинский университет миллионов», но никогда отечественное ТВ не привлекало к себе больше внимания, чем в эти суматошные несколько лет. Все эти бесконечные бесформатные беседы в программе «Взгляд», «Музыкальные ринги» и «Марафоны 15» — те, кто застал вживую эти занятные попытки останкинского самообновления, не забудут их уже никогда.
Советское телевидение формально закончилось вместе с ГКЧП и спуском красного флага над Зданием судебных установлений московского Кремля (что и транслировалось по первой программе), но на самом деле оно перестало существовать в ту ночь, когда появились первые «Старые песни о главном»: то, что для Центрального телевидения было одновременно идеологией, эстетикой и техническим заданием, в один момент превратилось просто в постмодернистскую шутку.