«Во мне любовь к воде феноменальна»
Писателя и литературоведа Евгения Водолазкина часто называют «русским Умберто Эко». Сейчас он закончил работу над новым романом и, поучаствовав в «Библионочи», нашел время встретиться с корреспондентом iz.ru, чтобы поговорить о литературе — и не только.
— У вас на сайте есть видеозапись выступления в Санкт-Петербургской духовной академии, где вы читали фрагмент новой книги и сказали, что у нее около трех десятков вариантов названия. К какому-то уже склоняетесь?
— Сейчас, когда я дописал роман до конца, я смотрю на него глазами филолога. Я думаю, у любого писателя так — всякую вещь пишет человек, но потом включаешь филологические навыки и смотришь: там длинноты, там повторения, там глупость, ошибка, ляп, даты смещены. В этом заключается вторая часть работы, и когда она началась, мне стало очевидно, что этот роман будет называться «Брисбен». Это город в Австралии.
Писатель Евгений Водолазкин на XXIX Московской международной книжной выставке-ярмарке на ВДНХ
— Действие, как это часто у вас бывает, происходит во многих местах?
— В Киеве, в Петербурге, в Мюнхене, в Берлине... Но не в Брисбене. Брисбен — это цель. Там есть один персонаж, который еще с советских времен мечтает о Брисбене.
— Как Остап Бендер о Рио-де-Жанейро?
— Да, что-то в этом роде. Ему кажется, что это какая-то точка успокоения и счастья, но жизнь оказывается сложнее. Брисбен там совершенно неслучаен. Это роман о знаменитом музыканте, вымышленном, но, естественно, в первую очередь он о человеке. То, что я описываю города, в которых я жил, не значит, что роман имеет во всех точках соприкосновение со мной — просто я дарю герою определенный свой опыт.
— Вы читали фрагмент романа, в котором описан случай из вашей жизни: на «ленинском уроке», который ведет преподаватель научного коммунизма, герой оказывается перед испытанием: либо малодушно соврать, что он не верит в Бога, либо сказать правду и получить весь набор последствий, вплоть до исключения из университета. В последний момент его спасает секретарша деканата по фамилии Крылова, и знающий вас читатель сразу понимает намек на чудесное ангельское вмешательство. А в жизни у этой женщины и правда была такая фамилия или вы немного подогнали реальность под свои художественные цели?
— Я пытался вспомнить, и мне показалось, что это могла быть и Крылова. Я не дам руку на отсечение, что она была Крыловой, но когда очень хочется, чтобы явление представало в том или ином виде, то начинаешь верить, что так оно и было. Давайте будем считать, что была Крылова.
— У вас вообще часто фамилии так или иначе, прямо или косвенно определяют характер и судьбу персонажа. Вот, например, я открыла первую вашу повесть «Соловьев и Ларионов», и в первом же абзаце прочла о герое, который решил стать историком: «Учитывая полученную им при рождении фамилию — Соловьев, — этого следовало ожидать».
— Да, вот скоро в Кракове будет конференция по моим текстам, и как раз несколько докладов посвящено именам. Но я даю значительную часть имен вообще без всякого смысла, потому что иначе, если писатель придумывает одни лишь говорящие имена, которые выводят на какие-то философемы, то он лишает текст жизни, делает его безвоздушным. Иногда я просто спрашиваю у своих друзей или у жены: вот у меня такой-то герой, как его назвать?
— Ну, конечно, у вас не как в «Ревизоре», а более тонко, но это отдельный интерес при чтении — следить за приключениями фамилий, угадывать, скрывается ли в них какой-то намек. Если говорить о вашей фамилии с литературной точки зрения, в ней явно намек есть: с водой у вас связано множество метафор, образов, философских рассуждений. Ни на какой конференции еще не планируется доклад «Тема воды в творчестве Водолазкина»?
— Воду я очень люблю, и в этом смысле фамилия досталась мне недаром, хотя ее этимология не связана ни с каким родом занятий: судя по всему, Водолазкин — это русифицированный вариант фамилии Водолазко, а она связана с казацким поселением Водолага.
— А название поселения же тоже на чем-то основано? Там есть какая-то вода?
— Вода есть всюду. Всякий ищущий воду ее обретет. Я могу сказать, что во мне любовь к воде феноменальна. Я очень люблю море и не люблю реки.
— Соленую воду предпочитаете?
— Люблю соленую воду и пространство. Нет, я люблю сидеть на берегу реки, маленькой или большой, но купаться почему-то меня не тянет. Не знаю, может быть, потому, что вода не так держит, а я плохой пловец. Ну то есть я плаваю как-то, но это не то, чем я интересен.
— Рыбу не ловите?
— Рыбу ловлю, только когда друзья, активные рыбаки, сажают меня в машину и везут на залив. Залив — удивительное место, формально море, а вода пресная и рыба пресноводная. Был у меня случай, когда мы поехали на рыбалку, хорошо подготовились, но на месте выяснилось, что забыли удочки. Ну не ехать же домой было, так что провели эту рыбалку без удочек.
— Водку-то, главное, не забыли?
— Водку не забыли, и это позволило как-то обойтись без удочек. К тому же к старости становишься сентиментальным, и что-то всё жальче и жальче пойманную рыбу. Особенно если учесть, что я в память о детских своих увлечениях завел аквариум. Теперь я смотрю на пойманных рыб и думаю: «А вот если б кто-то так вытаскивал моих рыбок из аквариума?» У меня с ними есть эмоциональная связь, а с речной рыбой нет, но всё равно очень много во время рыбалки приходит таких мыслей, что потом трудно эту рыбу есть.
— Тем более что вы Рыба по гороскопу. Верите вообще в астрологию?
— Я Рыба, да. Я верю, что какие-то закономерности могут отражаться в астрологии, но как человек верующий я не придаю этому слишком большого значения, потому что это путь к тайне с черного хода. А ведь можно идти совершенно легальными путями. В одном древнерусском тексте есть критика астрологии, утверждающей, что, когда человек рождается под той или иной звездой, он приобретает определенное качество. Древнерусский автор пишет: «Поезжайте в Эфиопию, там все черные. Значит ли это, что все они родились в один и тот же день?»
— Неудивительно, что вы как академический ученый поддерживаете критику астрологии как популярного развлечения, а не солидной науки. А сами между тем не чураетесь популярных развлекательных изданий: я читала вашу колонку в глянцевом мужском журнале. Чем вам, серьезному писателю, интересна такого рода письменность? Вряд ли же одна материальная составляющая всё решает.
— Материальная составляющая не так важна, как любопытство. Знаете английскую пословицу Curiosity killed the cat («от любопытства сдохла кошка»)? Я боюсь, что любопытство меня в конце концов заведет куда-то не туда. Но многие глянцевые журналы — по крайней мере те, в которых я публикуюсь, — очень профессионально сделаны, а работа с профессионалами сама по себе интересна. А вообще, у меня такой обычай: я по одному разу печатаюсь всюду, куда меня зовут, кроме каких-то экстремистских изданий. Я обычно не езжу в те города, в которых уже был, потому что хочется расширять географию путешествий. Вот примерно то же с публикациями. Другое дело издания, с которыми я сотрудничаю постоянно, как «Известия», которым я верен в качестве колумниста.
А вообще, мне любопытны самые популярные издания нашей страны: в чем их сила, в чем причина их популярности? Еще мой интерес заключается в том, что каждый журнал имеет свой стиль. Я не могу сказать, что меняю свой стиль всякий раз, но определенные акценты смещаю: в GQ или Esquire не будешь писать так же, как, скажем, в журнал «Фома». Меня часто спрашивают: почему ты печатаешься в таких идеологически разных изданиях? Я бы объяснил это интересом к разным сторонам жизни и любовью к экспериментам. Кстати, недавно я встретил человека, любящего эксперименты не меньше, — у меня было большое интервью с Валерией Гай Германикой для телеканала «Спас», хотя, казалось бы, это не самая первая с ней ассоциация. Но они нашли повод для сотрудничества, и хотя мы с Валерией очень разные люди, тем не менее замечательно нашли общий язык.
— А вам фильмы ее нравятся?
— Да, например, «Все умрут, а я останусь». Это не та сфера, в которой я себя чувствую уверенно, но ее фильмы абсолютно жизненные. Бывает такой нуар, когда ты понимаешь, что всё вытащено из компьютера — страсти, сюжеты и способы их описания. Что же касается Германики, то мне почему-то кажется, что ее фильмы основаны на каких-то жизненных впечатлениях, и это сразу укрепляет вещь.
Писатель Евгений Водолазкин на открытии московского фестиваля «Книги России»
— С другими кинематографистами, которые хотели бы экранизировать ваши книги, у вас получилось найти общий язык?
— Это очень странная история — как с «Авиатором», так и с «Лавром». Раз в два-три месяца я получаю очередное предложение об экранизации. Я неохотно на них соглашаюсь и не считаю, что мне это очень нужно. Я согласен с Шукшиным, у которого есть замечательная статья — «Средства литературы и средства кино», где он говорит, что литературное произведение по большому счету вообще не надо экранизировать, что кино — младший брат литературы и ничего всерьез оно не добавит. Я тоже думаю, что экранизация не обязательна для литературного произведения. Смотря для какого, конечно, — для книги о Гарри Поттере это важно, это особый случай. Я не очень к этому стремлюсь, хотя уже общался со многими известными продюсерами и режиссерами. Но в результате этого общения, после того как они получают от меня согласие на экранизацию, многие из них просто исчезают.
— Вы, кажется, уже и над сценариями начинали работать?
— Да, я участвовал в создании сценариев, но по моей просьбе — не в качестве основного лица. Только по «Авиатору» было написано два сценария. Создание сценария — это кропотливый и не всегда творческий труд, связанный с постоянным переписыванием — под изменившийся бюджет, под нового актера и т.д. Об участии в сценарии меня просили продюсеры, чтобы автор входил в сценарную группу и фильм считался «экранизацией», а не делался «по мотивам». И когда дело касалось «Лавра», я сказал, что готов расписать его по сценам, а диалоги и прочие детали будут делать профессиональные сценаристы, которые смогут переписывать это столько раз, сколько потребуется. Я мог бы и всё остальное написать, но мне жаль времени, хотя я знаю, как это сделать, как драматургически осмыслить этот текст. В любом случае это будет уже совсем другое произведение — общее останется только название и какие-то идеи. Нельзя перевести стихотворение на другой язык. Можно просто его еще раз написать на другом языке, но это не называется «перевести». Перевести можно прозу, и то не всегда. Точно так же литературное произведение нельзя перевести на язык кино. В кино его можно только заново создать.
