Пролетели над гнездом: в Театре Образцова построили дурдом
Это не постановка по мотивам повести Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Скорее речь идет о полемике. В оригинале дается рецепт, как вырваться за пределы обыденности, преодолеть границы, освободиться. В пьесе Бориса Константинова действие происходит в психиатрической лечебнице, где пожилого летчика-испытателя с помощью шоковой терапии пытаются привести в чувство. Но он почему-то по-прежнему утверждает, что он — чайка. «Известия» сходили на один из самых концептуальных спектаклей сезона и делятся впечатлениями.
Почему это не Ричард Бах
Ключевой ход создателей спектакля «Чайка по имени» — максимальное погружение в сжатые сроки. Спектакль длится всего час, поэтому процесс запускается задолго до третьего звонка. Еще в фойе зритель повсюду видит номера газеты «Заоблачные ведомости», где сообщается о подвигах легендарного летчика с позывным «Чайка». Это не программка, а отдельная полиграфическая продукция, настоящая газета, которую можно почитывать в кресле и забрать домой. У входа в зал стоят огромные кукольные чайки, помещение декорировано как комната пожилого летчика, гостям предлагают несколько видов сидра, который настраивает на правильное восприятие спектакля.
Поскольку представление рассчитано на зрителя старше 16 лет, предполагается, что аудитория знакома с культовой повестью Ричарда Баха и, скорее всего, пришла именно ради нее. В общем, как раз эту часть публики и нужно сильнее всего перенастраивать, потому что, хотя кукольный театр лучше всего подходит для переноса «Ливингстона» на сцену, автор пьесы и режиссер спектакля Борис Константинов сделал повесть вторым планом, а первый план, события в отдельно взятой горной психбольнице примерно сто лет назад, сыгран живыми актерами.
Другое дело — как искусно спаяны игровые и кукольные события, но это в театре Образцова всегда умели делать филигранно, и одна из лучших демонстраций этого — суперхит последних лет «Я — Сергей Образцов» с Евгений Цыгановым, на котором перебывала вся Москва (или мечтает побывать, в зависимости от возможностей).
Итак, в винтажном инвалидном кресле сидит человек, вокруг него снуют врачи во главе с инфернальным доктором Ченгом, что сообщает действу ярко выраженный ориентальный колорит. Для Ченга этот случай — профессиональный вызов, бывший летчик не реагирует на людей и ни с кем не разговаривает, и надо с помощью новомодной электросудорожной терапии вернуть ему разум и сделать «нормальным».
Каким получился спектакль «Чайка по имени»
Такой сюжет открывает большие возможности, во-первых, для хореографии, прежде всего для ярких индивидуальных номеров врачей и больных, среди которых выделяется таинственный однорукий человек. С групповыми номерами сложнее: авторы спектакля намеренно сузили сцену до примерно 15–16 кв. м, там так тесно, что когда врачи выкатывают электрооборудование, двигаться им уже особенно негде. Так возникает необходимая для зрителя клаустрофобия, контрастирующая с идеей летчика об идеальном полете.
Самого же летчика занимает идея, которой у Баха нет, но которая, безусловно, будет очень понятна московской думающей публике. Пилот пытается понять, в какой момент и когда у него все пошло не так? Ведь все шло прекрасно! Ведь было понятно, куда и как надо лететь, была видна цель, еще немного — и получился бы идеальный маршрут идеального полета! Надо выяснить, где была ошибка, и ради этого можно потерпеть все пытки и насмешки, весь этот серый и безрадостный быт, свою старческую немощь — да что угодно. Лишь бы случилось озарение, лишь бы узнать, где была ошибка.
Вот тут как раз мы переходим к Ричарду Баху, и вдруг больница превращается в гнездо, больничные халаты — в крылья, стены — в скалы. И появляется та самая чайка, которая не хочет, как другие, жить, чтобы есть, продолжать род и поскорее освобождать место для новых поколений птиц. Чайка, для которой Любовь и Полет — одно и то же, которая готова на изгнание и презрение ради великой цели. Которая в итоге, как мы помним, побеждает косное общество, становится мессией и становится, наверное, бодхисатвой, судя по намекам Баха, но в любом случае существом иного порядка. А те, кто хочет быть просто чайками, могут сами решить, следовать ли им за ним.
Параллельным переносом этот конфликт экстраполируется в пространство психиатрической клиники, где пилоту (его блестяще: минималистично и грациозно — играет Адиль-Искендер) тоже удается собрать вокруг себя небольшую секту. С той только разницей, что их привлекает поэзия его задачи, а он все фанатично высчитывает угол наклона крыла и траекторию полета. Он все еще думает, что если понять, где была ошибка, то можно еще что-то исправить, и эта его наивность кажется трогательной, горькой и едва ли простительной для тех, кого еще не заточили в казематы с электрошокерами. Впрочем, возможно, автор пьесы полемизирует не только с Бахом, но и со зрителями, которым, впрочем, после сидра не всегда хочется спорить по какому-либо поводу.
В этом спектакле привлекают точные, афористичные решения, которые большей частью очень органично ложатся в две параллельно рассказываемые истории. С куклами все абсолютно безупречно, с людьми — чаще всего тоже, хотя доктор Ченг мог бы получить чуть больше слов и действий, чтобы ему не твердить одно и то же.
Пожалуй, ошибкой было заставить артиста петь по-английски целую песню, которая только отягощает действие, пантомима с ящиком для инструментов могла бы не повторяться дважды: для часового спектакля здесь вообще многовато рефренов, хотя ясно, что это должно было сообщить действу ритм стихотворения, где повторы необходимы.
Проблема в том, что когда за основу берется знаковое произведение, дописывать или переписывать его всегда рискованно. Примечательно, что у создателей спектакля это чаще всего получается, но когда возникают «зазоры», реакция на это у зрителя бывает слишком острой. Хотя за несколько представлений спектакль может сгладить шероховатости, и те, кто прочитал Баха, но хочет еще, включат это шоу в обязательный культурный багаж.
