Вольность и вдохновение
Большой театр завершил 242-й сезон премьерными показами оперы «Богема». Над прославленным сочинением Джакомо Пуччини работал интернациональный состав постановщиков и исполнителей во главе с режиссером из Франции Жан-Романом Весперини. Спектакль заинтересует ценителей традиционной режиссуры и молодых голосов.
Посетители главного театра страны в большинстве своем любят «честную оперу». То есть богато костюмированную, обильно декорированную и лишенную режиссерского произвола. Лучшие образцы этого формата подвигают радикалов на снобистское «фи», а поклонникам вечных ценностей дарят восторг понимания и сопереживания. Именно такую «Богему» под занавес сезона представили на Новой сцене Большого.
Любопытно, что в высшей степени традиционный спектакль поставила молодая команда, чей средний возраст вроде бы гарантировал низвержение устоев. Однако коррекция времени действия — единственное, что позволили себе постановщики. В опере Пуччини события разворачиваются в 1830-е годы, которые описал Анри Мюрже в «Сценах из жизни богемы», положенной в основу либретто. А в постановке Большого, судя по костюмам Седрика Тирадо, действие перенесено в Париж рубежа XIX–XX веков. Очевидно, веселое время Тулуз-Лотрека и раннего Пикассо показалось создателям и более сценичным, и более соответствующим лирической истории двух пар и сочувствующих им друзей.
Сценограф Бруно де Лавенер выстроил «картинку» на контрасте бытового, карнавального и мистического. За первый отвечает трехуровневая декорация артистического общежития: внизу кровать, наверху мольберт, посередине письменный стол. Лестницы, соединяющие уровни, дают стимул к разнообразию пластического рисунка. Сцену можно начать на верхнем этаже, закончить — на нижнем, попутно совершив несколько па между ними.
«Карнавальное» представлено кричаще-яркими реалиями Латинского квартала с его пестрыми персонажами, разноцветными костюмами и эйфорией нескончаемого праздника во главе с неунывающим тамбурмажором. Мистическую составляющую в буквальном смысле покрывает загадочная пелена в духе импрессионистских полотен Сислея и Писарро, которая на поверку оказывается и дымом, и туманом. «В небе туманном стелется дым из тысяч каминов Парижа…» — поет Рудольф (Давиде Джусти), подводя под мистику реалистическую базу.
Контрасты сценографии отлично корреспондируют с продуманной эклектикой партитуры, соединяющей экспрессию позднего романтизма с уличными жанрами, романсовым мелосом и гармоническими прозрениями 1920-х. Оркестр под управлением Эвана Роджистера пока не познал смысла этого, на первый взгляд нелогичного, сочетания и компенсировал непонимание избыточными децибелами. Певцы, в свою очередь, борясь с гремящим оркестром, вынуждены были форсировать звук в ущерб интимности сцен.
К счастью, все они молоды, нагрузки переносят легко, а в случаях, когда оркестр остается в рамках приличия, способны на впечатляющие результаты. Отмечу задушевность Давиде Джусти в арии Che gelida manina («Холодная ручонка») и не менее эмоциональную реакцию Марии Мудряк (Мими) в Mi chiamano Mimi («Зовут меня Мими»). Заслуживают внимания иронический дар Петра Мигунова (Коллен) в трогательной Vecchia zimarra («Плащ старый неизменный...»), лишенный сентиментальности вальс Мюзетты в исполнении Дамианы Мицци и ансамблевое совершенство в квартете Мими, Рудольфа, Мюзетты и Марселя (Алуда Тодуа).
Но главное достижение певцов — возникшая между ними «химия». Если считать, что богема — это особый дух вольности, вдохновения, презрения к обстоятельствам и преданности мечте, то он на сцене есть. Как и сожаление по поводу его недолговечности и исчезновения вместе с молодостью. В финале бытовая декорация распадается на две части. В одной остается ушедшая в лучший мир Мими, в другой — ее безутешные друзья. Впереди, согласно роману Мюрже, у них признание, достаток и покой, но это уже совсем другая история.
