Дело мистера Бо
Миллионы мужчин, повязывающих утром галстук и надевающих строгий деловой костюм, скорее всего, и не догадываются, кого они должны благодарить за эту, не меняющуюся (кроме, конечно, ширины лацканов и количества пуговиц на пиджаке) уже много поколений униформу для выхода на работу, в свет, да и вообще на публику. Имя англичанина Джорджа Браммелла, получившего от современников прозвище Бо (от французского Beau, «Красавчик»), заложившего основы философии «дендизма» — и первым сформулировавшего, как должен выглядеть мужской костюм, — порядком подзабыто. В 240-ю годовщину рождения первого революционера мира моды портал iz.ru решил напомнить о человеке, некогда столь же знаменитом, как Байрон и Наполеон.
Пойти на принца
В конце XVIII столетия мода — как мужская, так и женская — была явлением исключительно сословным; строго говоря, и существовала она лишь для дворянства, остальные же слои общества одевались либо сообразно профессиональному статусу (духовенство и буржуазия), либо во что получится (крестьянство и появлявшийся потихоньку вместе с промышленностью пролетариат). Выглядело же модное мужское (женщин и их капризы оставим за скобками нашего повествования) примерно так: «Под шубой —винчурой туруханского волка у него оказался зеленый, шитый золотом и шелками камзол, гроденаплевые панталоны, застегнутые ниже колен серебряными пряжками, и полосатые — не вдоль, а поперек, колечками, — шелковые чулки. В руках он держал белую муфту — «маньку». Всё это было очень модно и тщательно обдумано». Марк Алданов в «Чертовом мосте» описал наряд молодого русского придворного в 1796 году; одеяние любого европейского аристократа тех времен вряд ли отличалось существенно — разве что, скорее всего, было несколько победнее.
Джордж Браммелл
Диктовали европейскую моду, естественно, особы королевских кровей (так же как это было испокон веков) — а именно, принц Уэльский (будущий Георг IV) и граф д’Артуа (будущий Карл Х, последний из старшей линии Бурбонов на французском престоле). На этом сиятельном фоне сам факт того, что законодателем стиля стал выходец из мелкой буржуазии (старший Браммелл был человеком относительно состоятельным, но не «джентльменом» и страстно желал, чтобы сын сумел подняться по социальной лестнице), был революцией — не меньшей, чем бушевавшая во Франции. Помогло будущему главному денди Британии (тогда, впрочем, в ходу была еще калька с французского «петиметр») всё же знакомство с принцем Георгом. В 1794 году Браммелл поступил на службу в 10-й Королевский гусарский полк, патроном которого был принц. Вскоре амбициозный юноша был произведен в лейтенанты, а Георг был столь очарован его безукоризненными манерами, что позволял молодому офицеру любые вольности — от манкирования дежурствами до полного отсутствия на службе неделями. В 1796 году благодаря высочайшей протекции он был произведен в капитаны, а затем вышел в отставку — полк переводили в Манчестер, город, по мнению Браммелла, нецивилизованный и некультурный.
Принц Уэльский (будущий Георг IV)
Браммелл стал самым модным светским персонажем Лондона, осуществив мечту отца — благодаря протекции принца он теперь был «офицером и джентльменом», принимаемым в лучших домах. Главный модник столицы поражал воображение публики своей чистоплотностью: он мылся иногда по нескольку раз в день, растирая тело щеткой и обильно опрыскивая себя духами и входившей в обиход «кельнской водой». В эпоху, когда ванна всё еще воспринималась более как лечебная, нежели гигиеническая, процедура, а светские дамы носили на шее смазанные медом медальоны-блохоловки, такое внимание к чистоте многих шокировало. Посыпанные пудрой из муки парики Браммелл решительно отвергал, введя в моду мужскую стрижку в «римском» стиле — взбитый кок и ухоженные баки. Каждая складка его шейного платка была произведением искусства, нарушить гармонию которого даже поворотом головы было бы, с точки зрения Браммелла, преступлением. Рассказывали, что на званом обеде у него состоялся следующий диалог со стоявшим у него за спиной лакеем: «Джон, кто это по мою правую руку?» — «С вашего позволения, сэр, это маркиз Хедфорт». — «А по левую?» — «Это лорд Ярмут». — «Замечательно!» — воскликнул мистер Браммелл (он так и не достиг вершины своих мечтаний, принадлежности к дворянству, и оставался просто мистером), узнавший имена соседей по застолью, и, так и не повернув головы, занял их светской беседой.
Бо Браммелл у своего портного
Но самым поразительным нововведением был костюм Браммелла. Он шил одежду только у лучших портных и только безукоризненного кроя. Но все «каменья», парча и золото традиционного мужского наряда были отправлены им на свалку истории. Пушкинские «панталоны, фрак, жилет» из строгого черного или темно-синего сукна стали отныне константой для всякого уважающего себя мужчины на столетия вперед — пусть и в нынешней своей вариации панталоны стали брюками, а фрак — пиджаком. Богатству отделки отныне противопоставлялись изысканный крой и безупречный материал (как правило, тонкой выделки шерсть). И, разумеется, галстук, в те годы бывший скорее шейным платком, но быстро эволюционировавший к своему нынешнему виду.
Когда нет денег
Образ жизни Браммелла стоил ему немалых денег. По его собственной оценке, чтобы прилично одеться человеку его круга, можно было обойтись, «если подойти с разумной экономией, фунтами 800» (около 62 тыс. фунтов в нынешних ценах; квалифицированный рабочий получал тогда в год около 52 фунтов стерлингов). Хотя Браммелл и получил от отца довольно приличное наследство, порядка 20 тыс. фунтов, на привычный ему размах таких средств катастрофически не хватало. Какое-то время гарантом по его долгам выступал наследный принц, но в 1813 году между былыми друзьями произошла роковая размолвка. Собственно, трещина в отношениях возникла еще в 1811-м, когда Георг стал принцем-регентом (его отец Георг III окончательно потерял рассудок и был признан неспособным к выполнению обязанностей монарха) и начал с большей осторожностью подходить к выбору ближайшего окружения.
Портреты из книги «Жизнь Джорджа Браммелла, эсквайра, известного как Бо Браммелл»
Спустя два года первый денди Британии был вынужден бежать от кредиторов во Францию — как говорили в свете, «1815 год стал роковым для трех великих людей: Браммелла, Байрона (поэт женился. — iz.ru) и Наполеона». Последовали годы нужды и скитаний, уже французские заимодавцы таки упекли Браммелла в долговую тюрьму, а закончил он свои дни в 1840 году в лечебнице для душевнобольных в Канне — бывший «арбитр элегантности» повредился умом вследствие подхваченного еще в молодости сифилиса.
Помним, любим
Браммелла тем не менее не забыли — в англоязычном мире его имя до сих пор служит синонимом безукоризненного стиля (пусть и со слегка насмешливым оттенком). В изгнании он написал целую книгу о любимом предмете с замысловатым, как тогда было принято, названием: «Мужской и женский костюм; Греческий и римский костюм, Британский костюм со времен римского вторжения до 1822 года, а также принципы костюма применительно к усовершенствованному платью современности». Рукопись была обнаружена лишь в ХХ веке, книга вышла в свет и несколько раз переиздавалась. О нем самом писали Бальзак и Конан-Дойль, его образ уже в ХХ столетии использовали в рекламе, он стал героем нескольких фильмов (последний, «Этот красавчик Браммелл», вышел в 2006 году). В 2002 году памятник Браммелу установили на Джермин-стрит в Лондоне.
Кадр из фильма «Этот красавчик Браммелл»
Но Браммелл интересен сегодня не только своим вкладом в историю костюма. Этот лондонский вертопрах опередил свое время более чем на два столетия — задолго до изобретения не то что интернета, но даже телефона и телеграфа, он стал прообразом нынешних звезд социальных сетей. Он был знаменит просто потому, что был знаменит — как и у нынешних «инфлюэнсеров» из Instagram, его слава зиждилась исключительно сама на себе, по принципу «эффекта домино». Современники подражали в манере одеваться и лорду Байрону — но прежде всего благодаря тому, что он был известным каждому образованному человеку поэтом, а уж затем великим эксцентриком. Модники носили сапоги «веллингтон» и a la Souwaroff — потому что воинская слава Веллингтона и Суворова гремела на всю Европу. Костюм Браммелла копировали только потому, что он был Браммеллом. «Величайшим человеком малого ума, единственным в своем роде», — как метко охарактеризовал его современник, классик английской литературы Уильям Хэзлитт, посвятивший Браммеллу одно из своих знаменитых эссе («Браммеллиана», 1828).
