Люди с Пушкинской: как Аджубей переманил повара из «Арагви»
Начиная с 1960-х годов редакция «Известий» была легендарным местом. Даже рядовые корреспонденты считались элитой журналистского цеха, а имена известинских «золотых перьев» знала вся страна. Начальство славилось демократичным нравом, журналисты отваживались на скандальные расследования, звезды культуры и политики почитали за честь нанести визит на Пушкинскую площадь. За что журналисты любили свою газету, какие яркие и забавные истории происходили в стенах редакции, рассказывают ветераны «Известий».
Наталья Кищик
1961–1990 — корреспондент
«Темой статьи могло стать любое письмо»
— Я пришла в «Известия» в 1961 году, фактически сразу после школы. Мы были журналистской семьей, и отец устроил меня в отдел писем. Всех ужасно интересовало, что происходит в «Известиях», в которых можно увидеть Савву Морозова — внука знаменитого промышленника и мецената, Татьяну Тэсс, Анатолия Аграновского, Станислава Кондрашова. Я попала в удивительный мир, и в нем был волшебник — главный редактор Алексей Аджубей.
Аджубей создал огромный отдел писем. Когда народ узнал, что «Известия» возглавил зять Хрущёва, в газету стало приходить несколько тысяч писем в день, их приносили в мешках. Татьяна Тэсс выдавала такие душещипательные истории, что народ просто сходил с ума, в ответ на ее публикации приходили горы корреспонденции — люди говорили о своих впечатлениях, рассказывали свои истории. В отделе работали дочки-внучки знаменитостей, дипломатов, журналистов. Здесь вскрывали письма, регистрировали, печатали на машинке небольшую аннотацию. Были девочки, которые только вскрывали письма — весь день.
Однажды наш редактор Гурий Ястребов привел какого-то старичка, сказал, что тот прежде работал в «Известиях», а потом был репрессирован и вот недавно вернулся. Старичок оглядел кабинет, потом взял телефонную трубку и закричал: «Это Совнарком?!» Видимо, думал, что отсюда есть прямая связь с «Совнаркомом». Ему сказали, что совнаркомов давно нет. Он в изумлении спрашивает: «А кто же теперь?»
Ястребов тоже сидел. В нашем отделе было подразделение, которое работало с картотекой. Этими девочками командовала суровая женщина, которая прежде служила в ГУЛАГе в охране. Девочки ужасно ее боялись, а Гурий защищал их от нее.
Наш отдел располагался не в основном здании, а в одном из внутренних. В 10:30 к нам из буфета приходили девушки в белых фартуках с огромными корзинами, где лежали потрясающие пирожки и бутерброды, и с огромными чайниками с кофе и чаем. Мы выплывали в длинный коридор со своими чашками. Аджубей организовал это для нас, чтобы мы не чувствовали себя на обочине.
Отец сказал мне: не сиди весь день в отделе, знакомься с журналистской средой. Я так и делала. Ровно в 9 утра проходили планерки. За длинным столом рассаживались члены редколлегии, «золотые перья», но любой сотрудник газеты мог прийти и послушать. К началу летучки на столе длинными плотными рядами раскладывались письма. Я всегда вызывалась относить эти письма. Аджубей как артист на сцене указывал на кого-то и командовал: выбирайте. Человек брал письмо, зачитывал его через пятое на десятое. Аджубей: «Кто поедет?» Если никто не откликался, брали другое письмо, третье. Темой статьи могло стать любое письмо.
Однажды попалось письмо от ветерана. Он написал, что ему нужно покрасить комнату в избе, а белил нет. Члены редколлегии не вдохновились этой простенькой историей. Аджубей спрашивает: «Ну что, никто не хочет?» Я говорю: «Я поеду!» Уже не помню, куда. Мы привезли ветерану краску и всё, что только можно. Опубликовали это письмо, а под ним маленькое сообщение об оказанной помощи — это была моя первая публикация в «Известиях».
Редакция той поры представляла собой особый мир, который никогда не повторится. В 12 часов все шли пить кофе. Можно было обойти пол-Москвы и не найти кофейню — только рестораны. А про известинское кофе ходили легенды. На последнем этаже располагалось кафе, а в нем был кофейный аппарат — нечто небывалое. Кофе наливала Наталья Дмитриевна, которая была абсолютной копией девушки со знаменитой картины Лиотара «Шоколадница». Напиток подавали в маленьких чашечках с надписью «Известия». Кафе работало для членов редколлегии, но зайти выпить кофе мог любой. Он стоил 5 копеек. Позже я узнала, что звездам, таким как Мэлор Стуруа, Александр Бовин, в эти чашечки помимо кофе наливали 5 граммов коньяка.
В коридорах стояли теннисные и шахматные столы — доступные для всех. В 11 часов в кинозале на одном из этажей начинались сеансы. Крутили западные фильмы, многие из которых не попадали в широкий прокат. Вечером в этом же зале представляли начинающих певцов, танцоров — я помню, как приходила Эдита Пьеха, Махмуд Эсамбаев. Когда ты пишешь свои заметки, никто не спрашивал, журналисты свободно распоряжались временем.
Наши «золотые перья» обычно обедали в ресторанах «Арагви» и «Метрополь». Однажды кого-то из них долго не могли найти по срочному делу, разразился скандал, чуть ли не сняли статью. Аджубей объявил, что каждому из них раздадут какие-то портативные аппараты, по которым он всегда сможет с ними связаться, чтобы вызвать в редакцию. Наша элита страшно возмутилась: это нарушение права на свободу передвижения! И Аджубей отступил. Но пригласил на работу повара из «Арагви», и в буфете, помимо кофе с булочками, стали подавать цыпленка табака и какие-то салатики. Чтобы наши звезды не ходили в рестораны, а могли перекусить в редакции.
Однажды из кабинетов убрали все массивные столы с тумбами, а вместо них привезли длинные столы типа барных, ярких цветов. Никаких тумбочек и полок. Если у журналиста есть задание, работа — бумаги лежали на столе. Как только он заканчивал писать или редактировать — материал должен быть сразу же сдан, а стол очищен. Видимо, материалы для несрочных статей журналисты носили с собой. Аджубей не вникал в эти тонкости — ему было важно создать новую современную обстановку, какую он видел за границей.
После отдела писем я попала в отдел литературы и искусства — поначалу писала короткие заметки и рецензии, разыскивала знаменитостей. Потом были и большие материалы. Вся жизнь в «Известиях» была ужасно интересной. Когда я рассказывала о ней папе и его коллегам-журналистам, они бывали потрясены. В других редакциях шли бесконечные заседания парткомов и профкомов. При Аджубее я такого вообще не помню, а позже, если заседания и были, то они проходили незаметно.
Когда в 1964 году Аджубей ушел из «Известий», мы продолжали с ним дружить. Как-то я приехала в командировку. У меня спрашивают: «А где Аджубей?» Говорю: «В «Советском Союзе». — Мы знаем, что он в Советском Союзе, но где именно? — В журнале «Советский Союз». Он даже не был там главным редактором и печатался под псевдонимом.
Инга Преловская
1970–1994 — редактор отдела, спецкор
«Почему нет фото Бастилии?»
— Я проработала в «Известиях» четверть века, застала разные времена и разных редакторов. Поначалу после демократической, размашистой, открытой «Комсомолки» «Известия» показались мне чопорными, требующими политеса. Но впечатление было неверным.
Однажды мы с Еленой Ивановой, редактором отдела школ и вузов, куда я пришла в 1970 году, узнали о планах увольнения талантливого спецкора Эллы Максимовой. На одной из летучек она очень едко разобрала стиль публикации другого зама по международной политике — Евгения Полянова. Он любил употреблять и просторечия и иностранные фразочки — эта смесь забавляла редакцию. Полянов очень разозлился на Эллу, хотя она не произнесла ни названия материала, ни фамилии автора.
Мы решили без предварительного доклада рвануться в кабинет к главному редактору. Волновались. Проскочив мимо ошеломленных сотрудников приемной, мы застали Льва Николаевича Толкунова еще без пиджака, в подтяжках. Он смутился, но пригласил нас сесть, выслушал наши доводы против возможного увольнения Максимовой и пообещал во всем разобраться. После нашего внезапного визита к Толкунову вопрос о ее увольнении больше не поднимался.
Насколько в редакции отдавали должное таланту и характеру Эллы, показывает история, о которой рассказывали в редакции. В 1965 году нашего спецкора Николая Хохлова конголезский диктатор Мобуту посадил за решетку. Многие страны выразили горячий протест. Одну из планерок в эти дни вел замглавного редактора по отделам внутренней политики Анатолий Гребнев. И у него спросили, а что редакция будет делать дальше? «Не знаю, — сказал Гребнев, — то ли Таманскую дивизию послать в Африку, то ли нашу Эллу Максимову». Но обошлось без крайних мер. Через полтора месяца Хохлов благополучно вернулся домой живым и здоровым.
Лев Толкунов был у нас одним из любимых редакторов. Храбрый фронтовой корреспондент «Правды», один из близких сотрудников Юрия Андропова в ЦК. Его время в «Известиях» было не таким громким, как аджубеевское реформаторство, но весьма достойным по результатам. А вот его преемником на целых семь лет стал провинциальный серый газетчик-службист, не способный управлять творческим коллективом, Петр Алексеев. Тексты он вообще не читал из-за проблем со зрением. Однажды взял материал Татьяны Тэсс, который назывался не то «Куст жасмина», не то «Ветка сирени», и не глядя переименовал в «Пустая душа» — совершенно без всякой связи с тем, о чем шла речь. Наша знаменитая очеркистка, конечно, возмутилась, но спорить с ним было бесполезно, как об стенку горох. При Алексееве была тоска зеленая. И начальников он привел таких же. Один редактор в годовщину юбилея Великой французской революции возмущался, почему в статье не дали фото Бастилии.
При злосчастном Алексееве трудно было найти темы — такие, чтобы приносить пользу, но не попадать в скандальные ситуации. При нем никого не увольняли, мы продолжали как-то существовать. Читали книжки во время работы, занимались своими делами. Работать особенно не требовалось. Никто не увольнялся — думали, перетерпим год-два. Но его правление затянулось на семь лет, пока не умер Брежнев.
Одним из самых ярких моментов для меня и для многих стало триумфальное возвращение Толкунова. Когда слух о том, что он в редакции, пронесся по зданию, в круглый зал на третьем этаже сбежался весь народ — от редакторов до машинисток. А когда в дверях, прихрамывая, появился Лев Николаевич, зал взорвался оглушительной овацией. В редакцию словно ворвался свежий ветер. Вернулись сильные журналисты, закипела жизнь. Но через год Толкунова «забрали» в Верховный Совет с повышением.
К счастью для газеты, следующим редактором стал умный и талантливый организатор Иван Лаптев. Тираж газеты превысил 11 млн. Бомбой стала критическая статья «Расплата» о директоре Елисеевского гастронома. А выступлением Эдвина Поляновского против анонимок, погубивших немало честных людей, редакция открыла кампанию борьбы с этим злом. Авторитет газеты рос, работать было интересно. Я поехала в родной питерский университет защищать профессора математики Баранцева, которого завкафедрой диалектического материализма обвинил в идеологическом разложении молодежи. В конфликт оказались втянуты много людей. Философа поддержал Ленинградский обком партии. Несмотря на давление, я не боялась, потому что за моей спиной была надежная поддержка редакции и ее главного.
Игорь Андреев
1984–1995 — замредактора отдела внутренней информации
2001–2003 — замредактора приложения «Автомобильные «Известия»
«Пришел не новичком и столкнулся с феноменом»
— Наш отдел внутренней информации был самый большой в тогдашних «Известиях». Нас было трое заместителей — помимо меня, Андрей Иллеш и Борис Федосов. Борис занимался исключительно спортивными новостями. Именно он придумал символ хоккейного турнира на приз газеты «Известия» — снеговика. Правда, на чемпионаты мира, олимпиады — на самые солидные соревнования — обычно ездил не он или корреспонденты отдела, а собкоры, замы главного редактора. Такие командировки были чем-то вроде поощрения, а не просто частью работы.
В «Известиях» мы размещались по-царски, ни одна другая газетная редакция так не жила. Даже у нас, замов, были отдельные кабинеты. Но в этих кабинетах мы вкалывали.
Вскоре после нашего с Иллешем прихода наступила другая эпоха — гласность, начался расцвет журналистики. Происходило очень много событий, а главное — обо всем стало можно писать. Но события и связанные с ними командировки были и такие, о которых не хотелось писать, — межнациональные конфликты, теракты. Всё это было на нашем отделе.
Считалось, что «Известия» — газета интеллигенции, и во многом так оно и было. «Известия» либо перемалывали человека и он пропадал, либо оставался и держал высокий уровень. Я пришел далеко не новичком, из АПН, и столкнулся с каким-то феноменом. В «Известиях» была школа, неписанные законы. Их трудно сформулировать. Но было стыдно писать коряво, грешить против русского языка. На всем стоял знак качества. И на людях тоже.
Я не знаю никого, кто долго проработал в «Известиях» и остался бы к ним равнодушен. Это зарубка на всю жизнь. Это цепляло и держит до сих пор. Я постоянно возвращаюсь к известинскому периоду, поверяю свои поступки этим опытом. Наверное, «Известия» обладали морально-профессиональным мерилом. Я никогда и ни с кем этого не обсуждал, но уверен, что многие бывшие известницы скажут так же.
