Николай Ге без патины и ретуши
В Третьяковской галерее открылась масштабная выставка Николая Ге — первая за сорок лет. Классик оказался актуальным, хотя устроители забыли рассказать о его конфликтах с современниками.
Николай Ге (1831–1894) знаком нам с детства. Его «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» печатался в учебниках литературы — между Репиным и Левитаном. Передвижник и просто хороший человек — этого хватало, чтобы задвинуть в угол поздний период его творчества — так называемый «страстной цикл».
Ретроспектива в Третьяковке, названная по одной из главных картин Ге «Что есть истина?», восполняет этот пробел. Она показывает важнейшее в наследии, обходясь без ретуши. 110 картин и 90 рисунков, отобранных из 18 музеев, включая парижский Орсэ и киевский Музей русского искусства, — бесценный материал, который не скоро вновь соберут вместе. Здесь выставили 55 рисунков, приобретенных в этом году после долгих переговоров в Швейцарии (говорят, за неподъемную для музея сумму; спасибо, помог спонсор). В 1970-е коллекционер купил их на блошином рынке.
Ге предстает выдающимся графиком. Но важнее все же картины. И ранние, периода Академии художеств и восхищения Брюлловым («Смерть Виргинии»). И эпохи 13-летней работы в Италии и восхищения Ивановым. И, конечно, портреты. Ге создал галерею русских интеллектуалов. На Крымском выставлены — Некрасов и Салтыков-Щедрин, Герцен и Толстой. Софья Андреевна сразу сказала: «Третьякову!» Отдал вместе с рамой за тысячу…
Уважение к инакомыслящим граничило с опасностью. Герцен «был так деликатен, что заметил мне, что я не боюсь ходить с ним» (из записей Ге). Портрет автора «Былого и дум» был запрещен в России и после смерти художника.
Позднюю манеру Ге, открывающую путь к стилям XX века (куратор использует слово «протоэкспрессионизм», говоря о «Распятии» и «Суде Синедриона»), ровесники не восприняли. Репин, Поленов восторгались им как человеком, но были удручены тем, что «плохо рисует» (из-за использования асфальтовой краски картины сильно изменились за столетие). Репин в «Суде Синедриона» видел лубок, хотя и признавал портрет Толстого «крупным произведением». Но отсутствие желания быть в стае простить не мог: «вся беда этого таланта в том, что он живет не в художественной среде». Но, кажется, в этом было счастье.
У Ге была психология ученого. Он и учился на физмате в Киеве и Петербурге, слушал лекции Костомарова (на выставке есть портрет историка его кисти), а глубина его осмысления и переживания христианства мало с чем сопоставима. Глядя на позднее творчество, становится понятно, почему он мечтал быть похожим на Беато Анжелико, художника XV века: сила идеи творила форму.
Спорили о нем жестко. Одни называли полотно «Что есть истина? Христос и Пилат» «величайшим явлением не только в области искусства, но и в области философии истории», другие — «абсурдом», «полной бессмыслицей».
Увы, дискуссии вокруг Ге, его трагическое опережение времени остались вне залов выставки. Настенные тексты — главное, что читает посетитель, — не проблематизируют прошлое. А ведь каковы сюжеты! Например, цензура. Ее обходили как могли. Когда московская духовная цензура запретила иллюстрации Ге к толстовскому «Чем люди живы» (их тоже выкупили в Швейцарии и показывают в Москве), вступился влиятельный Чертков. В Петербурге разрешили публикацию двух рисунков.
А уж как старался синодский обер-прокурор Победоносцев в донесениях Александру III. «Художник именно имел в виду надругаться над образом Христа-богочеловека…» — это о «Что есть истина?»; характерен и вывод: «наш народ до сих пор думает, что все разрешаемое правительством им одобрено». Александр ответил ожидаемо: «Картина отвратительная... запретить возить ее по России и снять теперь с выставки».
И еще: «Картина Ге так плоха, так возмутительно безобразна, что на нее совестно смотреть. А про его Христа в этой картине можно сказать словами Кочкарева Подколесину: «Сатира на человека, пародия на человека». Это уже Репин.
Толстой пытался устроить музей Ге, не получилось. А Третьяков на предложение Толстого купить «Что есть истина?» отвечал: «Я знал, что картину никто не купит, и что если окажется после, что ее нужно и можно иметь, то я тогда и приобрету». Теперь Третьяковка сделала всем подарок, словно извиняясь за прагматизм своего основателя.
