Совокупный эффект реформ

В конце 1980-х у художников стали отнимать мастерские. Это регулярно проделывают в Москве, это как сезонная облава на проституток или рейд милиции по вещевому рынку — раз в два года начинают трясти художников. Дело беспроигрышное: три старичка лягут с инфарктом, какой-нибудь ханурик напишет в газету протест, а вообще люди относятся адекватно. Тогда вытрясали немного, но трясли периодически. Появились кооперативы, и городские чиновники боролись за эффективное использование вверенной им кубатуры, они говорили так: а какую пользу ты стране приносишь? Мы вот сдадим твои 60 м под обувной магазин или под иное прогрессивное предприятие

Немногие могли соперничать с обувным магазином.

Председатель райсовета согласился меня принять. Я оделся художником, взял с собой каталоги выставок, пошел в кабинет. Взятки тогда давали умеренные, но исчислялись они всё же в тысячах, у меня таких денег не было.

Но меня просто так полюбили и простили. Я заливался: мол, в Третьяковке картина висит, на Западе выставки. Выслушали и сказали: живи! Ну, ты все-таки сделай нам что-нибудь приятное. Ну, в ресторан, что ли, позови работников райсовета. Чиновники любили, когда художники вели их покушать. Размах иных ваятелей был известен: Церетели и тогда изготовлял крупные произведения и эти произведения обильно обмывал, и другие мастера славились хлебосольством. Мне рассказывали, как один авангардист принимал жэковских работников, украсив стол камчатскими крабами и горячим саке. К приему райсоветчиков готовились, как сейчас к выборам: денег не жалели. Я статуй Ленина не ваял и квадратиков не рисовал, но деваться было некуда. Надо было доказать эффективность производства.

Говорю: выбирайте ресторан.

— Ну, пусть девочки выберут. Люся (это секретарше), скажи, какой хочешь!

— В хаммеровский центр хочу.

— Вот! В хаммеровском давай отметим знакомство.

Стали подсчитывать, сколько народу будет присутствовать на нашем знакомстве. Насчитали 15 человек. Но пришло больше.

Пришли с женами и подругами. Мужчины в галстуках, дамы на шпильках. И стали заказывать еду: лобио, шашлык, карбонад нарезанный, осетрину холодного копчения. Дорого, но что же делать. А потом стало страшно.

— Вискаря возьмем?

— Давай две бутылки «Чиваса».

— Дамам шампанского надо. Давай так: четыре шампанского и три сухонького. Если мало — повторим.

Ну, и коньячок надо марочный. К шашлыку. 

И «Алабашлы» надо. Как без портвешка сидеть.

Водочку берем только для закуски, только под сельдь. Два «Абсолюта» смородиновых.

Это уже стоило астрономическую сумму, цены там хаммеровские. У меня было 800 рублей, немало. Но там тысячи на три.

Сначала думал, отдам официанту часы. Но на кой ляд официанту мой «Полет». А потом я уже ни о чем ни думал, просто слушал, как они заказывают.

Официант выслушал заказ с улыбкой и сказал:

— Извините, алкоголь не можем подать, ввели сухой закон.

В целом у Горбачева не получилось. Но тот вечер вспоминаю с теплым чувством.

Тот вечер был точной моделью российского реформаторства в целом. 

Эффект от реформ в России всегда неожиданный: сначала сплошное зло, а потом что-то странное.

Остается подождать, что случится от совокупного действия всех инноваций разом: от приватизации месторождений, от запрета на усыновление сирот иностранцами, от повышения тарифов на жилье, от разгрома гуманитарных институтов, от вывоза стабфонда за границу, от вступления в ВТО в момент европейского краха, от платного образования и от распада СССР. Комбинация реформ непростая — но ведь эффект непременно случится. 

Политики откладывают новорожденных детей для нужд Родины, но к тому времени, как сироты подрастут, никакой Родины уже не будет. Попросят — а им не покажут. 

Подойдет официант к сиротскому столику и скажет: извините, граждане, все уже давно продали и вывезли за границу — газ, нефть, деньги, алмазы, науку, жилплощадь. Мы только вас продавать не хотели — какой с вас навар? А остальное загнали. Какой патриотизм, граждане сироты? О чем вы?