«Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена, и между нами снова вдруг выросла стена», — поет в своей «Серенаде» трубадур из «Бременских музыкантов». Трудно найти более точную метафору для передачи духа нашей эпохи, которую историки будущего, возможно, назовут «веком нового огораживания».
Не верите?
Оглянитесь вокруг: страсть к возведению стен стала в прошлом году одной из ярчайших мировых тенденций, которая наверняка продолжится и в 2016-м.
За примерами далеко ходит не надо. Так, своенравная Венгрия, не желая пасть жертвой нового великого переселения народов, уже возвела стену на границе с Сербией. Украинский премьер Арсений Яценюк презентовал проект многокилометрового «Европейского вала», призванного обезопасить «империю древних укров» от нашествия «татаро-угорских варваров». О желании отгородиться от России высоким забором обмолвились власти Латвии и Эстонии.
Впрочем, это всё европейские «стенания». Как обстоят дела в США?
Даже самый колоритный участник президентской гонки Дональд Трамп набрал первые очки в рейтинге популярности именно за счет предложения построить стену на границе с Мексикой. А его однопартиец Скотт Уокер выдвинул еще более феерическую инициативу — отгородиться забором от вполне благополучной и лояльной Канады.
Аналогичная «бетонная» лихорадка наблюдается и в Азии. Израиль собирается отделиться барьером от Иордании, Турция — от Сирии, Индия — от Пакистана, а Малайзия — от Таиланда. В общем, никто не жалеет кирпичей для реальных и виртуальных стен, чем только усугубляют всеобщее разделение.
А ведь еще в конце 1980-х годов на планете царил совсем иной духовный климат. С упоением наблюдая за падением Берлинской стены, люди ждали, что вслед за этим монструозным сооружением, воплощавшим холодную войну, канут в Лету все идеологические противоречия. И тогда начнется новая эра, когда человечество, позабыв о бессмысленной вражде, объединится ради построения общего дома в масштабах Европы и, возможно, всего мира.
Казалось, миллионы людей устремились к общей цели. Советские граждане, взбудораженные вихрями перестройки, наслаждались пьянящим ароматом свободы и требовали реформ. Жители Восточной Европы, почуяв слабость коммунистических режимов, с восторгом бросались в омут «бархатных революций». И даже китайские студенты выходили на площадь Тяньаньмэнь в надежде на скорую демократизацию.
Это было время безудержного исторического оптимизма, когда люди беззаботно подставляли свои улыбающиеся лица «ветру перемен», сулившему радостное обновление.
«Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» — восклицал Фауст в трагедии Гёте. Вот и «фаустовский человек» Запада, оглушенный своей победой в холодной войне, свято уверовал в то, что по его милости царство прогресса явилось на землю во всем своем ослепительном блеске.
В 1992 году увидела свет статья Френсиса Фукуямы «Конец истории», в которой влиятельный интеллектуал провозгласил начало глобального «золотого века». С точки зрения геополитики этот «исторический хеппи-энд» состоит в создании однополярного мира под эгидой США, в плане экономики — в торжестве свободного рынка и «долларовой пирамиды», а в духовной сфере — в повсеместном распространении либеральных ценностей.
Что ж, предложенная Западом либеральная утопия по-своему красива и привлекательна. Однако главный инженерный изъян американского проекта глобализации состоял в том, что его разработчики провозгласили прогресс не целью, а уже свершившимся фактом. Тем самым они лишили себя стимула к совершенствованию и обрекли евроатлантический мир на застой. Ведь историю «остановить» невозможно — в нашей жизни «всё течет, всё меняется».
Конечно, Штаты и их союзники какое-то время могли благоденствовать на материальных и моральных ресурсах, доставшихся им по итогам холодной войны. Однако любые ресурсы однажды истощаются, даже если это ресурсы всей планеты. Да и побежденные, за чей счет триумфаторы устроили банкет для избранных, не могли не взбунтоваться против таких победителей. Тем более что уникальный исторический шанс — построить гармоничный миропорядок и стать общепризнанным моральным лидером — США бездарно упустили в 1992 году с воцарением администрации Билла Клинтона.
Сегодняшняя страсть к строительству стен была запрограммирована с самого начала, а точнее — с момента провозглашения «конца истории». Вашингтон и его союзники не могли не озаботиться сохранением своей «зоны комфорта». И вот в конце 1990-х годов Штаты стали возводить вокруг себя виртуальные и реальные барьеры, подавая соответствующий пример окружающим. Показательно, что между 1998 и 2012 годами в мире появилось 27 пограничных заграждений, тогда как на момент падения Берлинской стены таковых насчитывалось не более 11.
«Стеномания» приобретает характер эпидемии, что особенно ярко символизирует кризис глобализации по-американски. Да, США по-прежнему остаются державой номер один, однако продвигаемый ими «свободный мир без границ и разделительных линий» вступил в полосу фрагментации и распада.
Этот процесс проявляется во всех сферах, и прежде всего в экономике. Так, свободная торговля перестает быть священной коровой даже на Западе — санкционные войны не оставили и камня на камне от режима ВТО. Глобальный рынок превращается в фикцию — на планете формируются макрорегионы, ограждающие свои рынки с помощью протекционистских барьеров, чему явно способствуют США с их попыткой загнать ЕС и часть Азии в разные «инвестиционные партнерства». А переход ведущих игроков к торговле в национальных валютах, массовая распродажа Россией и Китаем американских долговых облигаций вкупе с размораживанием реформы МВФ в интересах стран БРИКС означают дальнейшее расшатывание «долларовой пирамиды».
Аналогичные процессы наблюдаются и в геополитике. Однополярный мир трещит по швам — повсюду усиливается сепаратизм, формируются противостоящие коалиции (НАТО и БРИКС, суннитская и шиитская оси на Ближнем Востоке) и нарастает конкуренция между державами. Морального лидерства Штаты уже лишились, а их стремление сохранить гегемонию силой свидетельствует скорее о слабости гегемона.
Наконец, «стеномания» совпала со стремительным падением популярности либеральной идеологии, которую всё решительнее отвергают не только в России и других странах БРИКС, но и на Западе. Феноменальный рост популярности консерватора Дональда Трампа и социалиста Берни Сандерса в США, поправение Венгрии и Польши, успех Национального фронта во Франции и леворадикальной коалиции СИРИЗА в Греции… Всё это говорит об ослаблении позиций либерализма даже в его евроатлантической цитадели.
Но что идет на смену американскому проекту глобализации? Любые попытки найти ответ на этот вопрос вызывают тревогу. По сути, массовая тяга к стенам и является признаком подсознательного страха миллионов людей перед «ветром перемен», который на поверку оказался не ласкающим «перестроечным» бризом, а сулящим бедствия ураганом. В отличие от радужных 1980-х, будущее кажется сегодня не прекрасной светлой далью, а мрачным небосклоном, грозно нахмурившимся перед бурей.
Естественно, стремление целых государств отгородиться стеной от «урагана истории» — так же бессмысленно и наивно, как и попытка пятилетнего карапуза выгнать из песочницы 15-летнего верзилу возгласом: «Уйди, я в домике!». Высокие ограды еще никого не спасали от «ветра перемен», властно вторгающегося в нашу жизнь. Разве забор на сербско-венгерской границе уберег Европу от «миграционного цунами»? Или Великая китайская стена спасала Поднебесную от нашествий «северных варваров»? Или, может быть, Берлинская стена стала непроходимой преградой для всех перебежчиков из ГДР в Западную Германию?
Впрочем, вслед за периодом замкнутости рано или поздно наступает новая эра открытости — недаром вслед за Средними веками в Европе началась эпоха возрождения и Великих географических открытий.
«Ночь пройдет, наступит утро ясное. Знаю, счастье нас с тобой ждет. Ночь пройдет, пройдет пора ненастная, солнце взойдет», — поет всё тот же трубадур из «Бременских музыкантов». Конечно, наступление всеобщего счастья история нам не гарантируют, но надежда на очередной «луч солнца золотого» когда-нибудь снова охватит континенты. И к этому дню России нужно готовиться уже сегодня, создавая в условиях «великого огораживания» эффективную модель развития и привлекательный «образ будущего».
Вот только сможем ли мы воспользоваться этим редким историческим шансом?
