Не вижу никакой альтернативы щедрости России при создании Евразийского Союза

В наши дни, когда решается судьба постсоветского про­странства и принимаются принципиальные решения по созданию Евразийского союза, уместно вернуться к урокам несостоявшейся интеграции в рамках СНГ. 

Начну с того, что, практически подталкивая СССР к распаду, тогдашнее руководство России оказалось в плену двух ошибочных представлений. Первое — иллюзия «приползания», второе — теория «обузы». Оно наивно полагало, что страны — участ­ницы СНГ будут вечно от нас зависеть и никуда не денутся, поскольку не состоятся в качестве дееспособных государств. В то же время считалось, что Россия быст­рее устроится на «солнечной стороне жизни» и без них. Но и то и другое оказалось большой ошибкой. Все страны СНГ с самого начала взяли курс на полную независимость от Москвы, действуя в отношениях с ней по принципу: «максимум экономических выгод — минимум политических обязательств».

При создании СНГ на постсоветском пространстве не было учтено и такое исключительно важное обстоятельство, которое можно было бы обозначить как «барьер размерности». Дело в том, что формирование интеграционного блока сущест­венно облегчается, если его потенциальные участники более или менее равновелики. Успех ЕС в значительной мере предопределен тем объективным обстоя­тельством, что здесь имеет место наличие как крупных относительно равновеликих стран — Англии, Франции, ФРГ, Италии, так и малых, — Голландии, Бельгии, Ирландии и др. Почему это важно? Потому что, передавая в наднациональный орган часть своего суверенитета, каждой стране приходится идти на компромисс, что-то получать и что-то отдавать. Возьмем французов и немцев. Первые хотели иметь единый сельскохозяйственный рынок, посколь­ку были там сильны, а вторые — единый индустриальный рынок, где у них были доминирующие позиции. Интересы же итальянцев и англичан, например, позволяют занимать иные позиции, вступать в переговоры и коалиции, оставляя широкие возможности для маневра.

В СНГ же на Россию приходится 65–70% всего экономического потенциала содружества. И в этом главная проблема. Ведь даже если бы все хотели новой интеграции и никто не стремился бы в НАТО или в Евросоюз, то все равно столкнулись бы с крайне сложной проблемой — она как бы задана изначально, потому что страны экономически неравновесны. С кем и что должна согласовывать Россия, в какой наднациональный блок передавать часть своего суверенитета, если на нее приходится 2/3 всей экономики СНГ? России в принципе трудно координировать любые свои шаги с малыми государствами — скажем, с Молдавией, Киргизией, — а они, как правило, не имеют желания подчиняться ее правилам и нормам. Собственно, именно в этом и состоит «барьер размерности», который, конечно, есть и в ЕС, но там он значительно ниже, чем в СНГ. Членам Евросоюза значительно легче, чем в СНГ, находить компромиссы в увлекательной игре — «брать и давать». Россия слишком велика, чтобы быть равноправным парт­нером, и это объективно затрудняет любую интеграцию с ее участием.

И всё же «интеграционное окно» возможностей в рамках содружества есть. Это Таможенный союз, который в перспективе способен стать ядром будущего Евразийского союза. Тем более что зреет и политическая основа для региональной консолидации в связи с растущей активностью исламского фундаментализма.

Государствам — членам  нового экономического союза необходимо инициировать совместную программу реструктуризации и диверсификации собственных эконо­мик, используя оставшиеся заделы советского научно-технического потенциала. Правда, в этом вопросе в наших руководящих кругах, и не только в наших, живуче представление, что вся советская промышленность — это сплошная «потемкинская деревня» и чем быст­рее она исчезнет, тем будет лучше для всех. Так думать — серьезная ошибка. Если отказаться от попытки реанимации оставшейся еще весьма приличной по международным меркам части советского научно-технического потенциала, то все страны постсоветского мира  неизбежно столкнутся с рисками «технологического захолустья» и вряд ли смогут противостоять им. Координация национальных промышленных политик, которую должна инициировать Россия, становится здесь императивом.

Похоже, установка на получение односторонних преференций от России начинает сегодня уступать место более рациональным соображениям. Кажется, у новых независимых республик уходит страх перед возможностью  восстановления российской империи, чего они боялись все эти 20 лет. Сейчас, по-видимому, происходит какой-то перелом. Тяготы существования в суровом глобальном мире последних лет начинают вроде бы взывать к необходимости совместного противодействия возрастающим угрозам и вызовам.

В то же время все разговоры о Евразийском союзе как альтернативе ЕС кажутся мне контрпродуктивными. Надо помнить, что интеграция в рамках Евросоюза основывается не только на экономических мотивах. Здесь есть некая социокультурная европейская установка, сплачивающая народы и государства. У нас пока такой нет. Классическая евразийская идея в данный момент непригодна. Я имею в виду ту идеологию, которую разработали в 1920-е годы русские эмигранты, пытаясь создать евразийскую политику как альтернативу Западу, который якобы обманул Россию, бросив ее на произвол судьбы. Такое евразийство  не может быть восстановлено. А может ли вообще созреть некая общая идеология в условиях острого дефицита демократических традиций?

В общем, наши условия для интеграции хуже, чем в Европейском союзе. Но что касается чисто экономического аспекта интеграционных проектов, то при определенных условиях они перспективны, и здесь я не вижу никакой альтернативы российской щедрости. Мы не должны быть скрягами и бороться за каждый рубль или доллар в наших действиях, газовых или негазовых войнах. Если мы действительно хотим консолидировать постсоветское пространство, то у нас нет никакого выбора, кроме как платить за интеграцию. В краткосрочном плане — это потери, в долгосрочном — однозначный выигрыш для всех, в том числе и для России.  

 Автор — директор Института экономики РАН