Великая депрессия: любовь и тоска Леонарда Коэна
Меланхоличного канадца нет с нами уже почти три года. 21 сентября Леонарду Коэну исполнилось бы 85 — и в этот день «Известия» решили вспомнить, почему не самый оптимистичный поэт и певец ХХ столетия остается любим и сегодня.
Тайный аккорд
Скорее всего, неполный список записанных и выпущенных в свет официально кавер-версий его песен занимает 49 листов А4 мелким шрифтом. Одну Hallelujah, вероятно, самую известную (настолько, что многим слушателям не знакомо имя автора), перепели более 300 раз самые разные артисты, от культовых Джона Кейла и Руфуса Уэйнрайта III (именно его версия звучит в «Шреке», для многих в этом столетии ставшем отправной точкой для знакомства с Коэном) до народного любимца Джо Кокера и попсовой участницы британского телешоу «Икс Фактор» Александры Берк (попала на первое место британского хит-парада в 2008 году и разошлась более чем в миллионе экземпляров). Среди поклонников Коэна еще при его жизни отметились Элтон Джон, Тори Эймос, Боно из U2 и R.E.M. в полном составе, Ник Кейв, Дон Хенли (список, вероятно, тоже займет не одну страницу, даже если перечислять только знаменитостей мирового масштаба). При этом у него самого никогда не было ни одного хита в строго техническом значении — та же «Аллилуйя» в авторском исполнении впервые появилась в американском Топ-50 лишь после смерти певца в ноябре 2016, спустя 32 года после выхода в свет — и почти полвека после начала работы над песней.
Леонард Коэн, конец 1970-х годов
Впрочем, Коэн мог бы так и остаться уважаемым на родине, но малоизвестным за ее пределами канадским поэтом и писателем — много ли вы знаете канадских поэтов и писателей? — если бы не сущая случайность. В 1966 году застенчивого 32-летнего автора нескольких книжек стихов и двух романов («Любимая игра» и «Прекрасные неудачники») общая знакомая представила популярной американской фолк-певице Джуди Коллинз. Коэн, живший тогда в купленном на первые литературные гонорары скромном домике на греческом острове Гидра, по стечению обстоятельств оказался в Нью-Йорке — и спел в гостиной Коллинз несколько своих песен. Одна из них, о девушке Сюзанне, которая «полубезумна, но поэтому ты хочешь быть с ней рядом, а она дает тебе чай с апельсинами из далекого Китая», понравилась хозяйке до невозможности. Как рассказывал сам Коэн спустя три десятилетия, «эта песня — просто журналистика. Сюзанн Вердал жила в Монреале в доме у воды, она любила заваривать чай с апельсиновой цедрой, и, поскольку она была женой моего друга, я мог лишь «мысленно касаться ее прекрасного тела» — как и спел».
Джуди записала Suzanne и еще одну песню Коэна на своем следующем альбоме, In My Life, ставшем в 1967 году «золотым». Как признавалась в своих мемуарах певица, «я была тронута его певческим голосом, и его песнями, и всей его наружностью. Когда Леонард пел, я слушала, как завороженная. Мы быстро стали друзьями». Дружба вскоре переросла в отношения. Джуди уговаривала своего нового канадского друга попробовать спеть перед публикой, но Коэн отказывался — страх сцены, к слову, ему удалось преодолеть лишь спустя десятилетия. Всё же 30 апреля 1967 года он впервые вышел на большую сцену, во время антивоенного концерта в Гринвич-виллидж. Он оборвал Suzanne на втором куплете и сбежал за кулисы. «Он выглядел, как провинившийся десятилетний мальчишка, улыбаясь своей неповторимой улыбкой, — вспоминала Коллинз. — «Прости, я не могу», — сказал он мне. Из зала кричали: «Вернись, ты отличный! Мы любим тебя!»
Леонард Коэн и Джуди Коллинз на ежегодном вечере Зала славы авторов песен, 2010 год
Песня незнакомца
Собственно, эта история «блина комом» предвосхитила все будущие отношения Коэна с его публикой. Его любили до обожания — а он словно побаивался этой, слишком экспрессивной и экстравертной для него, любви. Десятилетиями он пытался спрятаться от мира — на крошечном греческом острове после первой литературной славы, в буддистском монастыре после выпуска одного из самых известных своих альбомов (The Future, 1992), затерявшись среди знаменитостей в Калифорнии на исходе жизни. Депрессия, которую он транслировал в своих песнях, постепенно сменилась предчувствием Апокалипсиса — то ли личного, то ли всамделишного, до полной гибели всерьез. Начав с мрачных пророчеств в заглавной песне с The Future:
«Будет взломан древний западный код,
Твою частную жизнь внезапно разорвет,
И будут призраки, и костры на дорогах.
И белый человек станцует.
Верните мне Берлинскую стену,
Верните Сталина и святого Павла,
Верните Христа
Или верните Хиросиму.
Уничтожьте еще один эмбрион —
Детей мы все равно не любим.
Я видел будущее, брат —
Это убийство»
Леонард Коэн, 1985 год
На самом последнем своем альбоме, вышедшем за 19 дней до смерти Коэна осенью 2016 года, поэт говорил уже не с людьми, но с Богом:
«Если Ты сдаешь карты, выпусти меня из игры.
Если Ты исцеляешь, я хром и разбит.
Если слава — Тебе, то мне, должно быть, позор.
Ты хочешь сделать темнее,
И мы гасим пламя.
Я иду, я здесь,
Я готов, Господи»
Удивительным образом тексты Коэна находили отклик в сердцах если не миллионов (похвастать невероятными тиражами альбомов ему никогда не было суждено), то сотен тысяч слушателей по всему миру — многочисленные переводы, профессиональные и любительские, его песен на разные языки мира, от испанского и французского до финского и русского, тому свидетельством. В его черной меланхолии, столь выделявшейся на фоне обычного эстрадного оптимизма, каждый находил — и продолжает находить — ноты и слова, резонирующие с собственным сердцем. Один британский журналист мрачно шутил, что альбом Songs Of Love and Hate («Песни любви и ненависти», 1971) надо продавать в комплекте с опасной бритвой — чтобы уж наверняка. Другой критик, впрочем, был точнее: «Если вы думаете, что у вас есть проблемы, послушайте любую песню Коэна и убедитесь, что у вас — мелкие неприятности». Но, наверно, главным для поклонников были всё же не его эсхатологические прозрения, а бессменный предмет его размышления — и обожания. Женщины.
Любовь зовет тебя по имени
Лучшие и самые известные песни его — даже исполненная мистицизма «Аллилуйя» — всегда посвящены именно отношениям между мужчиной и женщиной. Парадоксальным образом он не очень любил жизнь, но с почти религиозным восторгом относился к тем, без кого продолжение ее невозможно. При этом Коэн никогда не был тривиальным ловеласом: он относился к «слабому полу» старомодно-рыцарски — и женщины отвечали ему взаимностью. Список его побед (составленный, что характерно, не со слов самого Коэна, а, что называется, «по материалам прессы») впечатляет: Нико, Дженис Джоплин, Джони Митчелл, Джуди Коллинз, Ребекка де Морней. И, разумеется, две женщины, без которых, наверно, не была бы возможна львиная доля его творчества. Первая — Марианна Илен, которой посвящены песни «Птичка на проволоке», «Прощай, Марианна» и «Эй, так не стоит прощаться!» (Bird On a Wire, So Long, Marianne, Hey, That’s No Way To Say GoodBye). Они расстались еще в 1960-е, но скандинавская красавица оставалась его далекой музой долгие годы. Они продолжали переписываться до глубокой старости. Коэн пережил ее лишь на несколько месяцев; о болезни Марианны он узнал от общего друга — сама она ни разу не обмолвилась, что умирает от рака. Прощальное письмо, полученное ей за два дня до смерти, было с разрешения автора опубликовано и, пожалуй, заслуживает того, чтобы процитировать его полностью:
«Дорогая Марианна,
Я лишь немного отстал от тебя, но стою достаточно близко, чтобы взять за руку. Это старое тело сдалось, так же как и твое, и уведомление о выселении ожидается со дня на день.
Я никогда не забывал твою любовь и твою красоту. Но ты знаешь об этом. Больше мне нечего сказать. Спокойного путешествия, старый друг. Увидимся в конце пути.
С любовью и благодарностью, Леонард»
Леонард Коэн с дочерью Лоркой Коэн, 1990-е годы
И вторая — Сьюзен Элрод, «Сюзанна № 2», мать его двоих детей, Лорки и Адама, и гражданская жена в течение почти десятка лет. Ей он оставил при расставании тот самый домик на Гидре, где они были счастливы и который давно стал чем-то вроде места паломничества для поклонников Коэна. Как вспоминала Элрод, они познакомились случайно на Манхэттене — «он входил в лифт, я выходила. Он обернулся, и уже вскоре мы жили вместе».
Он любил широкие жесты: журналистка Барбара Эмиел, бравшая в 1978 году у поэта интервью (по иронии судьбы, поводом был выход альбома Death Of a Ladies’ Man, «Смерть бабника», и одноименной книги стихов) не без восхищения писала:
«В ресторане, где мы встречаемся, две девушки исполняют для обедающих сонаты Моцарта. Коэн подзывает официанта: «Пожалуйста, отнесите барышням, которые играют музыку, две бутылки вашего лучшего вина. Да, и не говорите, от кого. Просто передайте им, что они очень красивы». Каждая бутылка стоила долларов 150, не меньше»
Стоит заметить, что $300 тогда были и вообще большими деньгами, и немалой суммой конкретно для Коэна, только что вернувшегося из Греции, где он потратил почти весь гонорар за альбом на адвокатов для попавшей в неприятности с полицией Сьюзен — уже покинувшей его.
Дело было не только в широких жестах, но и в необыкновенном обаянии, о котором говорят все, кто хоть раз встречался с Коэном. Он был безупречным денди, даже в периоды безденежья — приехав в 1960-м в Лондон, поэт смог снять лишь крохотную неотапливаемую комнатку, но немедленно купил плащ Burberry (впоследствии увековеченный как «знаменитый синий плащ» в одноименной песне, Famous Blue Raincoat). К собственной характерной внешности Коэн относился с известной иронией: «Nы сказала, что предпочитаешь красивых мужчин, — но для меня сделаешь исключение», — пел он в «Гостинице «Челси», номер 2» (Chelsea Hotel #2), еще одной из самых знаменитых и личных своих песен. Но он манил к себе, словно магнит, — словом, жестом, интонацией. Рассказывает певица Сьюзен Вега:
Леонард Коэн, Лондон, 1974 год
«Я случайно встретила Леонарда в Лос-Анджелесе, и он пригласил меня на завтрак. Мы сели у бассейна, и он спросил, хочу ли я послушать песню, над которой он сейчас работает. Я, разумеется, согласилась, и он — без бумажки — начал декламировать текст, превосходно рифмованный, с безупречным метром, и так восемь минут. Я сидела, словно под гипнозом. Но краем глаза я заметила, как одна из девушек, загоравших у бассейна, шмыгнула за спину Леонарда и стала слушать. Потом другая, третья... К концу песни за спиной у Леонарда собралось не менее девяти девиц в бикини. Я прыснула и рассказала ему, что произошло. «Это всегда срабатывает именно так», — невозмутимо ответил он, не оборачиваясь».
Полевой командир Коэн
Выходец из зажиточной монреальской еврейской семьи, Коэн никогда не бедствовал всерьез — но и особенно богат, особенно по меркам шоу-бизнеса, тоже не был. На исходе седьмого десятка он узнал, что остался без сбережений и пенсионных накоплений — его менеджер, бывшая любовница и, как он считал, друг Келли Линч более десятка лет методично воровала заработанное с его счетов (пропало около $10 млн — и найти их так и не удалось). Уличенная в краже и мошенничестве Линч угрожала Коэну убийством (его самого, детей и внуков) и в конце концов отправилась на полтора года за решетку. Коэн, прокомментировал вердикт как истинный джентльмен-философ: «Мне неприятно видеть в наручниках женщину, которую я долго считал своим другом, но которая поставила свои недюжинные дарования на службу тьме, обману и мести. Молюсь, чтобы мисс Линч нашла утешение в мудрости религии, обратив свое сердце от ненависти — к раскаянию, от гнева — к доброте».
Чтобы как-то поправить финансы, в 2008 году Коэн решается возобновить концертную работу — после 15-летнего перерыва. Видимо, старый поэт вдруг понял, что больше не боится сцены, — да и мира, который, как говорил другой скрытный гений за два века до Коэна, ловил его, но не поймал. Вынужденное турне на старости лет обернулось внезапным всплеском интереса у нового поколения: последние его три пластинки попали на первое место в канадских чартах и в топ-20 в США (впервые в жизни артиста). Побывал Коэн и в России; тем, кому не повезло услышать его на московском концерте 2010 года, стоит посмотреть запись выступления в лондонском зале «О2 Арена». «Последний раз я выходил на сцену в Лондоне 15 лет назад, 60-летним подростком», — шутил Коэн, с явным изумлением вглядываясь в аплодирующий и подпевающий едва ли не каждой песне 20-тысячный зал, большинство в котором составляли люди, годившиеся ему даже не в дети — во внуки.
Леонард Коэн перед концертом в Берлине, 2008 год
Он всегда был необычайно скромен и не завистлив — редкость для артиста и литератора. По поводу вручения Нобелевской премии по литературе своему приятелю-сопернику Бобу Дилану он заметил лишь, что это — как вручить Эвересту премию за высоту. Самого его несколько раз выдвигали на «нобеля», но безуспешно — впрочем, в 2008 году он получил место в Зале славы рок-н-ролла (спустя 20 лет после Дилана); да и других премий и наград (которые он, в отличие от не явившегося в Стокгольм Дилана, принимал с безупречной вежливостью) у Коэна хватало.
«Настоящая любовь не составляет следов», — спел когда-то Леонард Коэн. Но его собственная любовь, даже, как сказал бы Маяковский, «любови» оставили неизгладимый след в душах и сердцах всех, кто слышал хоть одну его песню, — хотя бы и не понимая, о чем поет этот надтреснутый баритон. Огромный, на 20 этажей, улыбающийся Коэн в безупречном костюме и шляпе-федоре смотрит на свой родной город со стены здания в Монреале. Маленький, чуть сгорбленный бронзовый Коэн вглядывается вдаль в тихом дворике в Вильнюсе (мать поэта, дочь каунасского раввина, эмигрировала в Канаду из Литвы в 1927 году). Наверно, эти два образа по разные стороны Атлантики не до конца передают все грани удивительного поэта, певца и просто человека, но схватывают что-то важное в его образе. Остальное же — в книгах стихов, романах (кстати, переведенных и на русский) и, конечно, 14 альбомах песен, остающихся с нами навсегда.
