«Европейский зритель не хочет смотреть европейское кино»
Автор отмеченного «Оскаром» триллера «Фальшивомонетчики» считает, что лучше делать местный, «национальный» артхаус и выходить с ним на мировой рынок, чем лепить безликий, космополитичный «европудинг». О европейском и транснациональном кино, влиянии немецкого экспрессионизма 1920-х годов на современный сай-фай и нуар и артхаусе Старого Света, которым не заинтересуешь молодых, «Известия» поговорили с режиссером и сценаристом Штефаном Рузовицки в канун премьерного уикенда его новой ленты «Хинтерленд: город грехов».
«Ранее непреложные ценности уже не существуют»
— Главный герой истории, легшей в основу сюжета, отставной обер-лейтенант, бывший криминалист Петер Перг, как и сотни его товарищей возвращается с проигранной войны: они покидали Вену молодыми и сильными представителями огромной империи, а вернулись в карликовое государство физически и психически покалеченными.
— Я думаю, война — это квинтэссенция токсичной маскулинности. Тут и агрессия, и столкновение самцов с целью повергнуть или убить соперника — ситуация, когда эта «токсичность» проявляется наиболее жестко. Однако все эти жертвы не вознаграждаются: солдаты возвращаются в разрушенный город, их ценности повержены, семьи разрушены, работы нет.
В Австрии, кроме того, на драму проигравшей стороны накладывается еще и имперская травма: крушение великой державы, низведение страны до состояния полного политического нуля. То есть все усилия, направленные на доказательство своего статуса, первенства оказались напрасны, ценности, за которые боролось столько людей, унижены и растоптаны.
Кадр из фильма «Хинтерленд: город грехов»
— Можно ли говорить, что это фильм о «потерянном поколении» Первой мировой, которые описывали Ремарк и Хемингуэй? Насколько на вас повлияли эти писатели?
— Влияние — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Вообще в это время понятие мужественности, героизма имело иное наполнение. То, что ты должен был делать, как поступать, — всё было иначе. И потерянное поколение — это на самом деле про множество людей: я согласен с теми историками, что склонны рассматривать Первую и Вторую мировую войну как, по сути, единый конфликт, растянутый во времени, начавшийся еще до 1914 года и завершившийся лишь в 1945-м.
— Ваша лента явно отдает дань немецкому экспрессионизму — самому яркому периоду в истории кинематографа Германии. Вы называете свой проект «цифровой версией «Кабинета доктора Калигари». Можно ли говорить об актуальности экспрессионизма и его возрождении как эстетической концепции?
— Мне не очень нравится выражение «отдает дань». Просто мы пришли к тем же визуальным решениям, которые в свое время применял Роберт Вине (немецкий режиссер, автор фильма «Кабинет доктора Калигари» 1920 года. — «Известия»), мы попросту воспользовались экспрессионистскими художественными средствами, чтобы рассказать и показать зрителю нашу собственную историю о человеке и обществе в реальности, что прежде было незыблемо, оказалось нестабильно и искажено.
Именно поэтому понадобились косые линии, синий фон и углы, разбивающие абрисы домов и общественных зданий. К этим приемам Вине мы добавили цифровые возможности. И здесь напрашиваются интересные параллели с сегодняшним миром, где многие чувствуют, что некоторые ранее непреложные ценности не существуют. Общество явно меняется, находится в состоянии некоей флуктуации, людям неуютно и тревожно. А такое чувство незащищенности часто выливается в агрессию — и тут всё опять упирается в «токсичную маскулинность и столкновение «самцов».
Кадр из фильма «Хинтерленд: город грехов»
— Кого из немецких экспрессионистов считаете своими учителями?
— Учителя — это сильно сказано. Но я считаю, что такие фильмы, как «Метрополис» Фрица Ланга и «Носферату» Фридриха Мурнау, имеют не только историческую ценность. Они всё еще работают и цепляют. Скажем, «Носферату» с точки зрения визуальных средств и сегодня вполне современен, а «Метрополис» — эталонная модель для многих режиссеров, работающих в жанре нуара и сай-фай. Экспрессионисты создали стиль, которому подражают до сих пор.
— Как вы определяете жанр своего фильма? Он соединяет детективную интригу, саспенс триллера и докьюментари. Кроме того, герои ленты, взявшиеся расследовать серию загадочных убийств, Перг и его напарники, отстают от преступника всего на шаг — есть ли здесь аллюзии на «Из ада» с Джонни Деппом или «Видок» с Жераром Депардье?
— Я всегда стараюсь вывести на поверхность захватывающую историю, детектив или саспенс, которые бы держали зрителя, заставляя выяснять, кто же убийца. Но интереснее всего не это, а возможность показать характер, душу героя, общество и вроде бы другие «малозначимые» вещи. Я стараюсь дать ему и то и другое — и сюжет, и глубинную сторону. И тут уже выбор за зрителем, кому что понравится.
— И сколько у вас таких наслоений?
— Надеюсь, много (смеется). В этом и разница между «мейнстримным» кино, где всё максимально четко, и авторским, артхаусным, где, чем больше наслоений, тем лучше. И у такого кино тоже есть свой зритель, которому нравится это распутать, докопаться до скрытых смыслов. Не надо сбрасывать его со счетов.
На съемках фильма «Хинтерленд: город грехов»
«Сегодня вотчина Европы — это артхаус»
— Вас называют знаковой фигурой австрийского кинематографа. Кем вы себя считаете: австрийским режиссером или европейским?
— Сложно сказать. Я родился в Австрии, вырос в Германии, потом опять переехал в Австрию, так что я — сочетание и того, и другого. В то же время я и европеец, представитель некоего общеевропейского культурного сообщества режиссеров. И всё же я не хотел бы, чтобы меня считали европейцем, противопоставляя меня американскому кино. Я верю в международное режиссерское братство, мы все в конечном итоге рассказчики, мы пользуемся общими художественными инструментами, так что я бы хотел не привязывать себя к какому-то узконациональному лужку.
— Главные роли сыграли немецкие актеры Муратан Муслу и Лив Лиза Фрис. Не было намерения пригласить голливудских звезд ради более широкой аудитории?
— Но на фильмы такого рода, как «Хинтерленд», голливудских мегазвезд не пригласишь. Максимум — тех, чья популярность прошла зенит, и им хочется еще маленько подзаработать. Но, на мой взгляд, это и хорошо — работать с местными талантами. Например, главного героя в моем фильме играет Муратан Муслу — у него турецкие корни, но я уверен, что у него есть потенциал стать звездой мирового масштаба, в том числе благодаря ролям в моих фильмах. И это однозначно лучше, чем покупать голливудских звезд только ради кассы.
В этом смысле всегда лучше делать местный, национальный артхаус и выходить с ним на мировой рынок, чем лепить безликий, космополитичный «европудинг». То есть брать главной красоткой француженку, плутом-трикстером итальянца, а на роль «меганегодяя» немца — ну вы понимаете. Но так не работает. Если кино, например, итальянское — то здесь возникает неповторимый колорит, юмор, краски.
— На каком языке лучше снимать — сразу на английском или на родном, который лучше знаешь и чувствуешь?
— Мне приходилось делать и так и этак. Снимал на английском, затем на немецком, снимал триллер, затем «артхаусник», потом фильм для детей. В этом смысле опыт у меня достаточно эклектичен, и для меня это особое удовольствие. Таким образом ты расширяешь кругозор и палитру своих выразительных средств.
Актерский состав фильма «Хинтерленд: город грехов» на кинофестивале в Локарно
— Как оцениваете состояние современного европейского кинематографа? Какие тренды считаете наиболее передовыми, что раздражает, чего не достает?
— Когда я был молод, было очень популярно европейское мейнстримное кино: боевики с Жан-Полем Бельмондо смотрели все — и стар, и млад. А сегодня мои дети (им за двадцать уже) не ходят на европейские фильмы ради развлечения. Ну разве что на немецкоязычные комедии, а так — никогда. И это отражает общую ситуацию. Сегодня вотчина Европы — это артхаус. И мне особенно жаль, что мы, видимо, потеряли способность привлекать и заинтересовывать своими работами молодых. А после начала пандемии это проявилось еще сильнее. «Спайдермен» заполонил всё и вся, и очень трудно найти финансирование для жанрового или даже камерного кино, по крайней мере в Германии и Австрии. Но я не хочу хаять американцев: это во многом наша собственная внутренняя проблема.
— Хочет ли европейский зритель смотреть европейское кино?
— Мне кажется, нет, не хочет. Хотя положение дел в разных странах разное: в Чехии или Польше «свое кино» всё еще востребовано. Отчасти это, вероятно, связано с тем, что в Германии, Австрии, Италии или Испании фильмы главным образом дублируют, а, скажем, в Польше или Скандинавии — нет, там субтитры делают. Французы производят экшн и неплохой, но до нас он не доходит.
Еще один момент — критика, сформировавшая стереотип, что если европейское кино не «высоколобое» — то значит оно автоматически плохое. Это идет из тех времен, когда искусство воспринималось как нечто строго элитарное. Так что у нас в отличие от Америки зрительское кино критиками совсем не ценится. Не Тарковский и не Ханеке — значит «шлак». А это, на мой взгляд, не должно быть так. В Америке культура всегда, с самого начала, была прежде всего «поп» — и они умеют это ценить.
В процессе съемок
— Каково, на ваш взгляд, ваше собственное кино: зрительское ли оно, «высоколобое» или и то и другое вместе?
— Я всегда стремился и мечтал делать нечто посередине — назовем это «интеллектуальным мейнстримом» или «популярным артхаусом».
