Путеводные нити: опубликована переписка Ариадны Эфрон с Анной Саакянц
Главная хранительница и собирательница литературного наследия Марины Цветаевой, ее дочь Ариадна Эфрон, проявляет себя как расчетливый стратег и предусмотрительный «импресарио» в переписке с молоденькой редакторшей Гослитиздата Анной Саакянц, работавшей над первым посмертным цветаевским сборником «Избранное» (1961). В книге собрано 331 письмо А.С. Эфрон, и хотя о содержании ответных посланий можно только догадываться, даже эта «односторонняя» переписка дает наглядное представление как о перипетиях литературно-редакционного процесса тех времен, так и о неукротимом характере Ариадны Сергеевны. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели — специально для «Известий».
Ариадна Эфрон
Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов
Москва: Издательство АСТ, 2021. — 603 с.
На обложку вынесены строки одного из писем, где дочь отмечает: «На маму я совсем не похожа, я совсем другой породы...» Если вспомнить банальность про «отдыхающую» на детях природу, то в случае с Ариадной Сергеевной природа не то чтобы сильно расслабилась в смысле поэтического дарования (кстати, некоторые из писем к редакторше написаны в стихах, хоть и шуточных), но явно качнула в другую сторону маятник, отвечающий за практичность и организованность. Обдумывая и обсуждая с Саакянц выбор тех или иных произведений для сборника и периодических изданий, Ариадна Эфрон ощущает себя сапером, идущим по минному полю. Ее девиз — часто встречающаяся в письмах цитата из «Репортажа с петлей на шее» Юлиуса Фучика: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны!» Этой фразе придается специфический оттенок смысла: любая небрежность и оплошность в «презентации» Цветаевой широкому читателю может оказаться роковой для будущих публикаций.
Поэтессу вроде как официально признали и разрешили, но всё равно подспудно продолжают считать какой-то подозрительной и маргинальной фигурой с эмигрантским «темным прошлым» и упадочными мотивами в стихах. О претензиях советского литературоведения к Цветаевой подробно рассказывает автор предисловия и комментариев Татьяна Горькова, констатирующая в итоге: «За четыре с половиной года, с 1961 по 1965-й, Ариадна Сергеевна сумела сделать почти невозможное: Цветаева стала не только известным, но и, пожалуй, самым читаемым, любимым поэтом советской публики».
Впрочем, сама дочь немного кокетничает, оценивая свою ловкость и изворотливость, необходимую в таком благородном деле, как «воскрешение» Цветаевой из литературного небытия: «Дипломат из меня средний — Тайлеран пополам с боксером тяжелого веса». Боксерская сила словесного удара Ариадны Сергеевны проявляется, когда постоянными персонажами писем становятся не только соседи по Тарусе, откуда Эфрон ведет свой инструктаж (например, Надежда Яковлевна Мандельштам, с явным пренебрежением называемая не иначе как «Мандельштамиха»), но и иностранные литераторы, которых она вынуждена переводить ради заработка: «А вот с Лопе [де Вега] никак дело не движется; застряла на рифме "свадьбы", а на нее есть только "усадьбы" да "на...ср...бы"».
Разумеется, каждое прикосновение к имени Марины Цветаевой Ариадна Эфрон воспринимает болезненно, ведь, как правило, это прикосновения не достаточно трепетных рук. Однако, стиснув зубы, дочь поэта все-таки находит в себе силы находить контакт с неприятными, но нужными людьми, выступая как искусный литературный агент собственной матери, предвидящий все подводные камни и идеологические ловушки, выстраивающий оптимальную линию поведения с прицелом на перспективу.
«Перевес "старых" стихов над "новыми" в книге неизбежен, так как поздние стихи необычайно сложны, а для первого сборника, долженствующего, как я надеюсь, открыть дорогу последующим изданиям, очень важно быть "проходимыми" и хотя бы относительно легко читающимся», — пишет Эфрон в первом из опубликованных писем к «милой Анне Александровне», только что закончившей филфак и пока не подозревающей, насколько всё непросто на опасной редакторской стезе. Страшный случай из практики А.А. Саакянц описан с ее слов в комментариях:
«В январе далекого 1962 года со мной произошла беда. Под моей редакцией вышел том стихотворений Пушкина — с жуткой ошибкой: стихотворение "Лицинию" было напечатано без середины: середина (кажется, 44 строки) выпaла при расклейке, когда книга готовилась в набор, а в корректуре ни я, ни корректор этого не заметили (да и не читала я корректуру). В смятении отправилась я к директору и "донесла" на себя, взяв, конечно, всю вину»
Мудрая и нередко довольно циничная Ариадна Сергеевна утешает свою корреспондентку, к которой едва ли не с самого начала знакомства испытывает материнскую нежность: «Если бы Вы знали, какая это все чушь! И как быстро это всё утрясется! Следующий же чужой промах перекроет Ваш рекорд, и всё войдет в колею. Главное, что все живы остались, в том числе и Пушкин».
Вообще, из собранных в книге писем складывается своего рода эпистолярный «роман воспитания», в ходе которого юное и неопытное создание приобретает необходимую в практике редактора дипломатичность, гибкость и даже коварство. «Придется Вам тренировать свой нежный слух, о дитя сердца моего, придется относиться всерьез и к деловым бумажкам, а не только к стихам, как к таковым», — поучает Эфрон Анну Сергеевну, а одном из поздних писем любуется результатами своего воспитания, превратившего Саакянц в «тигра» и «змею» Гослитиздата.
Однако наиболее симпатично и трогательно выглядит суровая и закаленная в жизненных битвах Ариадна Сергеевна, когда, сублимируя материнский инстинкт, делится со своим «милым Рыжиком» не только наблюдениями за литературным «гадюшником», но и житейской мудростью:
«Видите ли, Анечка, нет человека, ежедневно довольного каждым своим днем — ни среди тех, кто нянчит детей, ни среди тех, кто их не нянчит, ни среди тех, кто пробавляется романами, ни среди. и т.д. до бесконечности. Каждый живой человек в "вопросах" счастья или задним умом крепок, или надеется на неоторванные листки календаря, и каждый живой человек не совпадает со временем»
