Непостижимый Янкилевский
Московский музей современного искусства (ММОМА) открыл крупнейшую выставку Владимира Янкилевского, одного из ведущих художников-шестидесятников. Проект «Непостижимость бытия» был приурочен к 80-летию нонкомформиста, который принял активное участие в его подготовке, однако до вернисажа, увы, не дожил — в январе Янкилевского не стало. Так юбилейная экспозиция обернулась первой посмертной ретроспективой.
Имя Янкилевского чаще всего упоминают в связи со скандальной выставкой 1962 года в Манеже. Тогда Никита Хрущев грубо раскритиковал искусство молодых художников-экспериментаторов, в числе которых был Элий Белютин со своими учениками из студии «Новая реальность», Эрнст Неизвестный, Юло Соостер и 24-летний Янкилевский.
В MМОМА сегодня можно увидеть один из циклов, экспонировавшихся в Манеже: «Тема и импровизация». Однако при всей изысканности этой абстрактной работы, перекликающейся с Миро, Клее, Кандинским и в то же время демонстрирующей своеобразие автора, она еще не предвещает тех открытий, которые Янкилевский совершит позже. Связаны они, прежде всего, с объемом: сюжеты знаменитых многометровых триптихов разворачиваются не в двухмерном, но в трехмерном пространстве.
Так, «Триптих № 3» (1963) поражает причудливым рельефом поверхности: художник выдавливал краски из тюбиков прямо на холст, а затем еще и вживлял в толстый масляный слой куски медной проволоки. А в «Триптихе № 4. Существо во вселенной (посвящается Дмитрию Шостаковичу)» (1964) сама основа неоднородна: здесь наложены друг на друга причудливые фигуры из листов стали.
Еще более показательны в плане пространственного мышления работы из серии «Двери». Главная из них — «Памяти родителей моих родителей» (1972) — представляет собой многослойный объект. Внешняя его часть — деревянная дверь. Открыв ее, видим мужчину в сером пальто, шапке-ушанке и с авоськой — он будто проходит сквозь стену с характерными пожелтевшими обоями. И, наконец, последняя, дальняя от зрителя плоскость представляет собой «спинку» шкафа с вырезанным в ней силуэтом мужчины, а внутри этого контура виднеется светлый полуабстрактный «пейзаж» (образ рая?)...
Как и Илья Кабаков, Янкилевский вдохновлялся эстетикой коммуналок, приземленного советского быта, но там, где у Кабакова ирония, у Янкилевского — метафизика, размышление о вечном. Выполненная в полный рост фигура человека с газетой в метро («Триптих № 14. Автопортрет. Памяти отца», 1987) совершает метафорическое движение по жизни. А проезжающие в соседних лифтах друг мимо друга мужчина и женщина («Триптих № 19. Адам и Ева. III», 2005) символизируют случайные, но судьбоносные встречи Его и Ее.
Янкилевский — один из немногих советских художников, последовательно поднимавших тему взаимоотношений полов. Но не в романтическом или физиологическом смыслах, а скорее в базово-философском — как инь и ян. Причем женщина у него почти всегда представлена анфас, а мужчина, наоборот, в профиль (не считая объемных объектов, где герои стоят спиной к зрителю). Более того, сам контур мужского лица — с характерным «римским» орлиным носом — кочует из произведения в произведение.
На выставке можно увидеть и триптихи, и коллажи, и даже не выставлявшиеся ранее «автоматические рисунки» Янкилевского. Художник имел привычку во время раздумий рисовать тушью орнаменты. Эти на первый взгляд эскизные и лишенные концептуальной глубины «почеркушки» становятся едва ли не главным открытием, обнажая подсознание автора. Биоморфные, будто парящие в невесомости формы образуют «города» и складываются в причудливые конструкции, «механизмы» тайного мотора.
В этом постоянном балансировании — между абстрактным и фигуративным, природным и механическим, мужским и женским началом — и кроется прелесть искусства Янкилевского. И, пожалуй, впервые мы можем погрузиться в этот художественный мир и увидеть его во всей полноте. Жаль только, что создателя этого мира с нами уже нет…
