Живописный танец Екатерины Гельцер
Прима Большого театра Екатерина Гельцер была влюблена не только в танец, но и в живопись. Покупая шедевры искусства, к моменту окончания своей карьеры она накопила внушительное собрание. Через 55 лет после смерти танцовщицы московская галерея «Наши художники» предприняла попытку воссоздать коллекцию Гельцер и представить нетипичный взгляд на великую балерину, сделав акцент не на ее сценическое творчество, а на исключительное художественное чутье собирательницы.
В трех залах галереи разместились живописные и графические работы преимущественно из частных коллекций, а также из Третьяковской галереи, Театрального музея им. А.А. Бахрушина, Музея музыкальной культуры им. М.И. Глинки и региональных собраний. Четвертый зал отведен под документальные материалы. Наибольший интерес среди них представляют описи, подготовленные в Третьяковке при передаче части коллекции Гельцер в августе 1941 года.
Васнецов, Коровин, Репин, Верещагин, Суриков, Шишкин, Серов, Врубель, Бенуа... Имена, перечисленные на пожелтевших машинописных листочках, поражают. Коллекция Гельцер состояла из более чем 200 произведений искусства, почти все — работы выдающихся мастеров. Сегодня мы можем увидеть лишь небольшую часть собрания — четыре десятка полотен и рисунков, но даже эта скромная экспозиция позволяет оценить вкус коллекционера и почувствовать дух эпохи.
Первый зал галереи целиком отдан под картины Исаака Левитана. Гельцер особенно любила творчество великого пейзажиста, причем не только хрестоматийные среднерусские сюжеты («Осень. Солнечный день», 1897), но и, например, «Крепость в Финляндии» (1896). Здесь стоит вспомнить, что молва приписывала Гельцер роман и даже тайный брак с маршалом Маннергеймом, так что финские мотивы в этом контексте приобретают особый, романтический смысл.
Шедеврам реализма контрастируют импрессионистские работы Константина Коровина, выставленные во втором зале. Гельцер была дружна с художником, неоднократно оформлявшим балетные и оперные спектакли. Закономерно, что театральные эскизы неплохо представлены в коллекции: это, например, превосходная гуашь «Сады Черномора» (1917) и две пестрые восточные композиции — к балетам «Саламбо» Арендса и «Раймонда» Глазунова. Буйство цвета и экспрессия штриха сочетаются у Коровина со свободой, недосказанностью рисунка, оставляющей пространство для фантазии.
В диалог с Коровиным вступает великолепная «Натурщица с распущенными волосами» Валентина Серова (1899) и пышный натюрморт «Голубые гортензии» Николая Сапунова (1910) — декоративность искусства Серебряного века явно импонировала балерине, привыкшей к роскоши императорских театров. Но не в меньшей степени Екатерина Гельцер ценила эскизы Виктора Борисова-Мусатова, обозначившие отказ от насыщенного цвета в пользу пастельных тонов, и парковые пейзажи Александра Бенуа, ознаменовавшие возврат к классицистской ясности.
— На выставке есть вещи, о существовании которых мы даже не знали, — сообщили «Известиям» в галерее. — Они не были опубликованы. Например, этюд Борисова-Мусатова к неоконченной картине «Венки васильков». Ни в монографиях, ни где-либо еще этого наброска нет.
Вопреки ожиданиям, собственно балетная тема на выставке практически не поднимается (если не считать портрета Спесивцевой кисти Савелия Сорина и вышеупомянутых театральных эскизов Коровина). В отличие от другого великого танцовщика и коллекционера Михаила Барышникова, чье собрание несколько лет назад демонстрировалось в Пушкинском музее, Гельцер выбирала работы безо всякой связи со своей профессией. Она не искала отражения танца в живописи, но в обоих видах искусства стремилась к чистой, безупречной красоте.
