Алексей Мизгирев: «Люди XIX века ставили жизнь на кон судьбы»
Режиссер Алексей Мизгирев, изучавший философию в Томском университете, а затем окончивший во ВГИКе мастерскую Вадима Абдрашитова, пришел в кино как жесткий и бескомпромиссный рассказчик современных историй. «Дуэлянт», только вышедший в российский прокат, — его первая работа с исторической фактурой и большим бюджетом. Об этом фильме и расспросил режиссера корреспондент «Известий».
— Есть известная фраза Пушкина: «Экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!». Но при этом нельзя сказать, чтобы информация о «дуэлистах по найму» — а именно об этом явлении идет речь в вашем фильме — была широко распространена.
— Я вычитал об этом в дуэльном кодексе, в котором более 100 пунктов. В том числе: «Возможна замена». И меня как микротоком ударило.
— А почему вообще вы стали читать дуэльный кодекс?
— Я писал сценарий к проекту, который, к сожалению, не случился. И как только я наткнулся на пункт о замене, у меня сложился сюжет. Я записал его — буквально на страницу, отложил и продолжил заниматься своими делами. А через какое-то время наткнулся на этот листок.
Я для себя цель сформулировал так: снять максимально эмоциональную картину на столь абстрактную тему, как честь и невозможность жить без этой самой чести. Вещи, совершенно невозможные в современной действительности, но при этом базовые. Мне кажется, много проблем сегодняшнего дня происходят от того, что сама честь говорит откуда-то из глубины человека, а он не знает, чей это голос.
— Вы сняли фильм про вполне определенную эпоху — 1860 год. Важнейший в русской истории, предреформенный. Но ожидания перемен в фильме нет вообще. Вы специально вынесли контекст за скобки, чтобы подать историю в чисто жанровом виде?
— Я выбрал такое время — накануне, — как раз чтобы не уходить во всю эту тематику: реформы, политические волнения, недовольство Александром Вторым, народовольцы, террористы... В то же время я не хотел снимать про времена Пушкина и чуть позже. Я нащупал шестидесятый год как момент слома эпох. Одно ощущение пришло, а другое еще не кончилось.
— Не кончилось романтическое, но уже началось какое?
— Технологическое. И это не умозрительное мое заключение, этот слом имел буквальное визуальное воплощение — в том числе в костюмах.
— Но ведь костюмы в вашем фильме не отражают конкретную эпоху?
— Наши мужские костюмы — это микст 1830-х и 1860-х годов позапрошлого века. Когда мы стали изучать фотографии, меня поразило, что у людей того времени совершенно современный для нас облик.
— Вернусь к своему вопросу: у меня ощущение, что ваших героев никакие события в стране не волнуют, но дворянское собрание, куда они вхожи, — это же условный «фейсбук» тех времен. А «фейсбук» как раз горячо обсуждает происходящее в стране.
— Может, и да. Но мне кажется, те люди были сложнее и многограннее. В них жили страсти, и всё подчинялось им. Ведь даже в «Анне Карениной» только отдельные персонажи рассуждают об устройстве земств. Остальные живут страстями и темпераментом.
А в людях, о которых я рассказываю, было очень развито чувство уникальности, неповторимости своей личности. Я такой. Я эгоистичен. Но я уникален в своем «эго». И это всё было завязано на понятии чести. Покушение на честь — не вопрос обиды. Это вопрос — есть я или нет меня? Поэтому и шли стреляться. Не всегда убивали друг друга, иногда стреляли в воздух, но входили в ту ситуацию, когда смерть предпочтительнее бесчестья.
— В этом был фатализм?
— В какой-то степени — да. Скажем, во Франции с появлением огнестрельного оружия дуэли фактически сошли на нет. А у нас расцвели махровым цветом. Неважно, как ты физически одарен. Неважно, умеешь ли фехтовать. Пистолет уравнивает всех. И людям это нравилось — ставить свою жизнь на кон судьбы. Например, дуэль, с которой мы начинаем фильм: два пистолета — один заряжен, другой нет. Чистый фатум.
«Я обижен, я хочу сатисфакции, и я вверяю себя в руки высшей справедливости». Мы сняли жанровую картину, с декорациями, в IMAX — но внутри именно этот вопрос: можешь ты жить, если тебя лишили чести? На фокус-группах люди, которым 30 с плюсом, этого совершенно не понимали. «Да почему герой Федорова просто не прибил героя Машкова сразу же?» — спрашивали они.
— Еще Лотман писал о парадоксе — в отличие от Европы, у нас дуэли не проистекали из феодального периода истории. Они были заимствованы, привнесены извне. Но при этом именно Россия XIX века стала страной дуэлей. Вы находите объяснение этому?
— Ну мы часто усердствуем в том, что позаимствовали... Но заметьте: особо это всё расцвело при Николае Первом, который был жесточайшим противником дуэлей. Своего рода противопоставление себя существующему порядку вещей. Ты хочешь отобрать у меня возможность защитить мою честь? Я всё равно это сделаю!
Подкупали врачей, подкупали священников, чтобы те констатировали самоубийство. А раз самоубийство — хоронят не у церкви. Шли даже на это! Мы, кстати, отказались от обычного способа дуэли: «к барьеру», «сходитесь»... Чтобы не было Пушкина на Черной речке.
Дуэль не ограничивала фантазию. Люди сами могли придумать любой способ поединка. Была, например, такая дуэль: два человека сидели в комнате. Им бросали ядовитую гадюку, и они молча ждали, кого она укусит.
— Фильм участвовал в фестивале в Торонто. У вас были встречи со зрителями. По вашему ощущению, что они поняли?
— Они поняли всё. После фильма многие зрители подошли к Федорову и стали трогать его. Петя немного оторопел. А им было важно понять — жив ли артист? Всё ли с ним хорошо? И мне это ужасно нравится, поскольку говорит о том, что мы зацепили нечто подлинное, не фальшивое, не декоративное. Вещи, на которые люди откликнулись.
