Рэп как поэзия нового времени

Можно ли считать рэп поэзией, а исполнителей рэпа — современными поэтами? Международный московский кинофестиваль, завершившийся 30 июня, заставил литературных критиков вновь обратиться к этой проблеме. В день открытия фестиваля режиссер Сергей Соловьев неожиданно назвал выдающимся поэтом музыканта Василия Вакуленко, известного под сценическим псевдонимом Баста.

И это заявление не похоже на дежурный комплимент. 70-летний патриарх отечественного кино Сергей Соловьев известен своим особым отношением к поэзии, особенно к шедеврам Серебряного века. В его фильмах часто звучали романсы на стихи Пушкина, и тем удивительнее, что в новой ленте Соловьева «Ке-Ды», представленной на ММКФ, автором слов стал Вакуленко.

«Известия» встретились с Бастой и узнали его мнение о ситуации в современной поэзии.

— Василий, как по-вашему, можно ли считать рэп частным случаем звучащей поэзии?

— Давайте сразу договоримся: то, что я исполняю сейчас, не совсем корректно называть рэпом. Я — Вася-музыкант. И многие из тех, кого мы по привычке называем рэперами, — давно вышли за рамки жанра. Я имею в виду Оксимирона, Ваню Нойза, исполнителей нашего лейбла «Газгольдер». Но если вы спрашиваете, поэт ли я, то нет, поэтом я себя тоже не считаю. Я мнение Соловьева с благодарностью, конечно, принял, но удивился...

— Почему?

— Я стихи писать вообще не умел, это было не мое. Первый раз попробовал писать в 1996 году, срифмовал «пойму» и «приму», и для меня это был культурный шок. В первую очередь я раб музыки. А в стихах чувствую себя графоманом.

— А что такое графоман, по-вашему?

— Это когда человек слово использует ради слова. Хотя... в этом есть своя эстетика, много людей именно такую поэзию любят, им нравится нагромождение абсурда. С другой стороны, бывает, что графоманство прослеживается и в идеальных рифмах, где всё красиво, но нет настроения.

— Вы к современной поэзии как относитесь?

— Стараюсь следить. Есть такое издательство «Вездец», оно выпускает актуальных современных поэтов — Олега Груза, Солу Монову... У Веры Полозковой, кстати, очень хорошая женская поэзия.

— Современные поэты жалуются, что у них нет ни читателя, ни слушателя. Во время книжного фестиваля на Красной площади проводился турнир поэтов, но народу было мало, широкой огласки действо не получило. Меж тем исполнителям рэпа эта проблема вообще незнакома. Почему так?

— Во-первых, поэзия должна быть острой и молодой. Во-вторых, мне кажется, она утратила темп времени. Евтушенко собирал стадионы, потому что угадывал и попадал в темп. Сейчас таких нет.

— Может быть, поэтам, чтобы о них узнали, стоит читать свои творения речитативом?

— Не исключено, что это помогло бы. Я помню, одна питерская поэтесса участвовала в баттлах (музыкально-поэтических поединках между рэперами. — «Известия»), она читала свои стихи как рэп и на голову превзошла известного рэпера. Но это всё равно не то. Дело не в темпе произнесения текстов, а в темпе времени, который угадывается или не угадывается. И это закономерно. Сначала темп времени угадывала поэзия, потом — пришел русский рок, сейчас русского рока нет, но зато есть русский рэп, потому что злой, сырой, настоящий.

— Кого из поэтов можно назвать первым рэпером?

— Есенин, мне кажется. Алкоголик, тунеядец, хулиган, маргинал, одним словом.

— Исполнитель текстов должен быть маргиналом?

— Да, в какой-то степени, да. Рэпер — это ведь больше не про стихи, а про позицию. Рэп — такая штука, что если нет человека, нет судьбы, то нет и смысла во всем его творчестве.

— А я думала, что на роль первого рэпера сгодился бы Некрасов. Он все-таки социальный поэт.

— Нет, рэперы — это не только социальные поэты. Можно быть и кубистом, и сюрреалистом.

Конечно, рэперы чаще всего пишут что-то трагичное, но это потому, что это самая легкая тема для писательства. Весело и легко написать сложно. Вот я, например, веселый музыкант, но пишу про чернуху.

— Какой поэт по ощущениям, слогу, эмоции вам ближе?

— Конечно, Бродский. Он революционно подошел к русскому языку, создал интересную геометрию звука, сделал рифмы трехмерными, по-новому предложил размещать слова в строках, изменил длину строки, разрешил перемещение по строке.
На русском вообще сложно писать, потому что слова очень длинные. Например, рок на русском языке — чаще всего звучит колхозно.
Поэтому я, когда работаю над песней, сначала пишу музыку, потом на рыбу придумываю текст на тарабарщине: тра-та-та, тра-та-та, а потом — подбираю слова.

— В современной поэзии есть верлибры — это стихотворения без рифм. Планируете ли вы когда-нибудь отказаться от рифмы?

— Никогда не откажусь. Я раб музыки, я раб рифмы. 60% времени только и делаю, что ищу рифмы. Называю это физкультурой мозга: у меня есть в телефоне целые текстовые файлы, в которых по 400 рифм на одно слово, но при этом уже первая с десятой не схожи. Рэп в плане рифм сильно отличается от просто стихов. Я, например, глагольные рифмы не использую, у меня нет ни одной глагольной. Стараюсь сложные рифмы использовать.

— Это какие?

— Сейчас, посмотрю в телефоне. Из последнего: «Чего-чего, но дерьмо не отнять у них, ведь эти безвольные зомби никуда без тухлятины». Вчера написал. Рифма — «отнять у них» и «тухлятины».

— Это составная рифма вроде «носки подарены» — «наскипидаренный».

— Нет, «носки подарены» и «наскипидаренный» — это плохая рифма. С носками оба раза действие производили. У нас так нельзя, в моей рифме, например, глагол на существительное рифмуется.

— Я слушала песню про выпускной: «Выпускной ты в красивом платьице и тебе уже скоро семнадцать лет, я хотел тебе просто понравиться». И мне было странно поверить, что это написал дяденька, которому 35 лет. Возникло несоответствие между вашим текстом и возрастом.

— Это же аллюзия!

— На что аллюзия?

— У меня не было выпускного.

— То есть это всё не по-настоящему?

— Это моя фантазия о том, каким должен быть этот выпускной. И в этом тексте больше правды, чем где бы то ни было. Это одна из удачнейших моих песен. Она мне нравится, а припев — просто разрыв: «И пусть звучат они все одинаково. И пусть банально, и не талантливо; Но как сумел — на гитаре сыграл и спел». Никто не обращает внимания на эти слова. Все говорят: это же звучит, как и все песни. Я говорю, ну да. Это мой поэтический триумф.

Так же как и фильм «Ке-Ды» — Соловьев же совсем не мальчик. А зачем он снял этот фильм? Думаете, раз человек не так молод, то ему надо про старость и про смерть снимать?

— Кстати, как вам работалось над «Ке-Дами»?

— Сергей Александрович Соловьев попросил меня сделать несколько песен для фильма. Я распереживался, мне стало тревожно, потому что я знал, какие потрясающие песни он использовал в своих фильмах. Но у меня была одна песня, которая мне очень нравилась, но я не знал, куда ее пристроить. Это песня «Партизан». Она примитивная, но для меня самая важная. Как любимая шкатулка. Я ее всем ставил, но все говорили, блин, что это. И даже жена сказала: ну вот, ты снова на чьи-то стихи написал, в смысле, нехарактерное для себя. А Сергей Александрович сказал: вот то, что нужно. И я очень обрадовался.

— Вы сегодня невероятно востребованы, у вас поклонники, слава, деньги. Легко ли оставаться поэтом? Есть такая точка зрения, что поэт должен быть голодным...

— Нет, поэт должен быть талантлив, а голодным — на свое усмотрение. Кто-то говорит, вот, типа, поэты — они заговаривают бога, а вы — деньги. Но это не так.
Любой музыкант, когда нужны деньги, заговаривает деньги. Когда болит сердце — заговаривает сердце. Это и есть настоящее. Не существует музыкантов, которые живут ради музыки. Жить только ради музыки — это глупо.

— Можете рассказать о ваших планах?

— Мы заканчиваем работу над второй частью фильма «Газгольдер». Он весь в стихах. Олег Груз полностью сделал поэтический сценарий. А ближайший концерт у нас запланирован на 16 июля — это ежегодный фестиваль Gazgolder Live. На сцену выйдут резиденты нашего творческого объединения, и не только, соберется большая компания, много хороших музыкантов и поэтов. Выступит ATL. Вот вы спрашивали, что для меня пример русской поэзии — это он. Послушайте, что за стихи. Это космос.