С утра позвонил знакомый букинист и сразу, с места в карьер, оглушил:
— Колин Маккалоу умерла, я думал, она давно умерла, а она только сейчас.
— И что?
— А то, что в мире каждую минуту продается ее книга «Поющие в терновнике», и не один, а два экземпляра.
— Ничего, думаю, продажи только вырастут. Теперь и три экземпляра будет уходить, и четыре. Хотя, надеюсь, ее смерть не будет таким источником дохода, как у Майкла Джексона, а то все повадятся помирать почем зря, чтобы повысить продажи.
— Ты не понимаешь, что это было, моя карьера букинистическая началась с ее книги — как сейчас, то издание помню. «Художественная литература» выпустила, 1988 год, томик с золотым деревом на переплете. Эти томики почище свободно конвертируемой валюты были; не то что рублики лубяные. С Маккалоу только «Дети Арбата» могли в перестройку сравниться.
— Да уж, синхронизация общечеловеческих ценностей, она же на уровне продаж происходит. Главнейшим из искусств для нас становится искусство продаж.
— Нет, ты не понимаешь, я читал ее целую ночь, не отрываясь.
— В XIX веке литераторы стяжали процент на слезе ребенка, а в XX — от слез его матери — домохозяйки.
На этом я повесил трубку.
Что-то задело меня в разговоре, захотелось не перечитать Маккалоу, а на нее посмотреть. Я поймал себя на мысли, что не представляю ее лица.
Начиная примерно с того времени, как мой приятель увлекся процентом на слезе домохозяйки, я полюбил романы Айрис Мёрдок, напоминавшие рулетку, в которой на кону стоит распределение страстей — как в античной трагедии. Героем у Мёрдок, как правило, становился самый страстный. Но он же и, скорее всего, оказывался обреченным на гибель или страдание. Однако, доведя этот прием до совершенства, Мёрдок превратила роман в шараду из судеб, в которой — несмотря на все хитросплетения — предполагался готовый ответ.
Колин Маккалоу отталкивала меня тем, что в отличие от Мёрдок, университетского знатока философии экзистенциализма, совершенно не собиралась поведать нам своим творчеством о приключениях мужского ума в женском теле.
Наоборот, это было только на первый взгляд скромное торжество женского ума, который, не уподобляясь мужскому, играл с ним в поддавки. Уступчивость этого ума была ловушкой, которая демонстрировала обратную — и более сильную — сторону женской логики.
При ближайшем рассмотрении оказывалось, что мышление по Маккалоу опиралось на традицию, куда более обширную и устойчивую, чем феминизм, связанную скорее не с городом, а с деревней.
Речь идет о матриархате, который поспешили похоронить в ситуации, когда он никуда не делся, но, напротив, на протяжении столетий играл роль параллельной власти. Принцип этой власти хорошо выражает и по сей день распространенная поговорка: «Муж — голова, а жена — шея».
Если вдуматься, из нее следует, что на долю проклинаемого феминистками мужского господства выпадает только «мягкая сила», связанная с действиями, которые идут в ход только в том случае, когда что-то символизируют, а значит — и являются символическими.
При этом в арсенале женского господства оказывается нечто посерьезнее — не столько даже физическое принуждение, сколько возможность «руководить и направлять». Недаром эта формула была взята на вооружение КПСС в эпоху заката советской власти.
Маккалоу всегда была на стороне этой «руководящей и направляющей силы». Именно ей посвящен главный роман писательницы. Именно ей адресован даже сам жанр, в котором писала свои произведения Маккалоу, — «семейная сага».
Меня всегда отталкивало то, что «семейные саги» выступают подстрочниками сериалов, являясь, по сути, готовыми текстами для чтения по ролям. Однако телевидение победило Айрис Мёрдок (по ее текстам не ставятся телесаги), а вместе с Мёрдок и весь великий роман воспитания из XIX века, законной наследницей которого она являлась.
Теперь большинству кажется, что не только Шарлотта Бронте, но и Гюго с Диккенсом писали только для того, чтобы их произведения подверглись экранизации. К сериалам пристрастился не только образованный зритель, в съемки сериалов оказались вовлечены лучшие силы полнометражного кино.
Фигура Колин Маккалоу имеет ко всему этому самое прямое отношение. Изменились приоритеты: теперь уже никогда нельзя заведомо утверждать, что текст лучше фильма, потому что фильм стал его органической частью.
Отсутствие экранизации воспринимается чуть ли не как синоним неудачи, постигшей произведение, а сами произведения читают и переиздают уже после просмотра его телеверсии. С постановки сериала по «Поющим в терновнике» началась и история с тем, что отождествление актеров с их героями из ошибки наивного зрителя превратилось в эффект, который поддерживают сами кинопроизводители.
Сериал специально объединяет исполнителя и роль — первый не просто вживается в предлагаемые обстоятельства, но вынужден проживать предлагаемую ему на съемочной площадке историю как свою дополнительную жизнь. Так, например, мы почти не можем отсоединить романный образ Ральфа де Брикассара от образа Ричарда Чемберлена, игравшего Ральфа в сериале. Скрываемая на тот момент гомосексуальность актера только добавляет убедительности.
Из превращения телесъемок в погружение в реальность возникло всё то, что теперь называется реалити-шоу, — от «Дома-2» до современной политики. И к этому тоже косвенно приложила руку Колин Маккалоу.
Пролистывая ее собственные фото, ловишь себя на мысли о том, что с нее начался режим власти, который стоит обозначить словами «визуальная диктатура». До эпохи сериалов теленовости приучили человечество к тому, что событием является картинка, показанная в прайм-тайм. Маккалоу пошла дальше — для нее и роман не роман, если к героям, как бирки к одежде, не пришпилены образы.
При этом сама писательница из Австралии, как и полагается демиургу очередного «дивного нового мира», оставалась вне поля зрения. Воображая как выглядит создательница «Поющих в терновнике», я представлял себе нечто вроде пожилого провинциального педагога, привычного к неустанной сверке жизни с прописями.
Однако с фотографий на меня смотрела весьма дородная дама. Изюминкой, осенившей своим присутствием эту особу, выступают только глаза. На первый взгляд они казались просверленными отверстиями, но очень скоро ставили тебя в ситуации, когда ты ловил себя на мысли, что это не их просверлили, а они тебя сверлят.
Что-то в облике Маккалоу есть от покойной латышской актрисы Вии Артмане, однако в отличие от Артмане она, судя по фото, не играла в звезду, умеющую жить жизнью простой женщины. У Маккалоу была другая игра: она была живым воплощением героини Агаты Кристи — мисс Марпл.
По Марпл никогда было нельзя сказать, что она чем-то выделяется среди товарок и соседок. Та же верность файф-о-клок, та же чопорность белой леди, те же разговоры, являющиеся как бы невинным довеском вопросов о погоде.
Однако Марпл, а вместе с ней, разумеется, и Маккалоу ухватывали интригу с полуслова. Самое дежурное замечание было для сочинительницы уликой, самое вздорное замечание — знаком для поворота сюжета.
Меньше всего Маккалоу напоминала писателя. Именно это вызывало особое доверие к тому, что она пишет.
Ее многочисленные читатели разных рас и возрастов были женского рода. Колин сделала для их объединения больше, чем все феминистки вместе взятые. Ее читатели и по сию пору думают, что Маккалоу на их стороне; смерть тому — не помеха.
Когда где-то в мире покупается очередной томик «Поющих в терновнике», нужно помнить, что это еще один человек вносит небольшую плату за то, чтобы иметь возможность кому-нибудь доверять.
