Карамазовы пошли к черту
В МХТ имени Чехова прошли первые предпремьерные показы спектакля Константина Богомолова «Карамазовы», который еще до своего появления на свет наделал немало шума.
Новости о возможном закрытии спектакля и уходе Богомолова из театра вызвали нездоровый ажиотаж, его подогревали репортажи с репетиции: мол, жесть, жесть и еще раз жесть. В Камергерский потянулись любопытствующие: что ж такого страшного сотворил Богомолов, чего даже лояльнейший Олег Павлович Табаков не смог вынести?
Но режиссер обманул публику: ждали очередного лихого трэша на злобу дня, а получили Федора Михайловича Достоевского во всей красе. В отличие от предыдущих постановок Богомолов не монтирует несколько текстов, оставляя от оригинала лишь рожки да ножки, напротив, многие сцены из романа даны практически без купюр. И поначалу спектакль довольно точно следует за сюжетом, лишь немного меняя привычный ракурс или интонацию — но этот небольшой сдвиг оказывается принципиальным.
Например, старец Зосима проповедует с экрана, как заправский шоумен, и слова его о спасении души выглядят лживой демагогией. А Катя-кровосос в исполнении Дарьи Мороз рассказывает о своей жертвенной любви таким тоном, будто проводит совещание по проекту собственного горя и страдания.
В «Карамазовых» отличный ансамбль актеров, работающих одновременно на зал и на камеру. Их крупные планы на экранах делают возможными неимоверно длинные статичные монологи, за которыми публика следит как в кино, затаив дыхание. Спектакль много бы потерял без крупных планов фантастического Игоря Миркурбанова в роли жовиального старика Карамазова; Виктора Вержбицкого, с какой-то иезуитской простотой и естественностью играющего Смердякова и старца Зосиму; обреченной кривой улыбки брата Мити в исполнении дебютировавшего в театре Филиппа Янковского и трагических глаз Розы Хайруллиной, которая одна из немногих в нашем театре умеет существовать на сцене в позиции «ноль», то есть ничего не играть и не показывать, а просто пребывать, отражая других, — таков ее брат Алеша, принимающий в себя весь ужас окружающего мира.
Спектакль выдержан в темных, траурных тонах. Лариса Ломакина соорудила на сцене павильон, похожий то ли на морг, то ли на пафосный кабинет с мраморной плиткой, массивной кожаной мебелью, барной стойкой и креслом-носорогом.
Во втором акте благородную черно-белую гамму начинают разъедать режущие глаз цветные вставки — аляповатые наряды а-ля рюс, ернические музыкальные номера, а в третьем масса китча растет в геометрической прогрессии и трагический мир героев Достоевского трещит по швам от напора современного цинизма.
Специальный корреспондент телеканала «Вера. Надежда. Любовь» ведет прямой репортаж из монастыря, где провонял скончавшийся старец Зосима. Владелица Скотского банка Хохлакова (роскошная Марина Зудина) для возбуждения смотрит фильмы ужасов и соблазняет следователя — но страстная любовная сцена идет в титрах, в то время как герои просто сидят друг напротив друга на диване.
Потом точно такая же сцена с садомазо-уклоном повторяется в камере, где пьяный полицейский как бы избивает и насилует Митеньку. В общем, если бы Иван Карамазов дожил до наших дней, хочет нам сказать режиссер, он собрал бы еще много историй в свою коллекцию изуверств и извращений.
Богомолов использует в спектакле свои излюбленные приемы — титры, видео, большой плей-лист попсовых шлягеров, но тут они все приходятся к месту. Экранный текст, стилизованный на русский былинный манер («жили-были три брата...») возводит всю эту историю в чин вечной притчи, повторяющейся из века в век.
Только вот Скотопригоньевск нынешний оказывается гораздо страшнее, ибо здесь уже никто не терзается духовными вопросами. Хиты советских лет вроде песни «Родительский дом», под которую Федор Карамазов избивает сына, создают иронический отстраняющий контекст, держат дистанцию между миром Достоевского и массовой культурой.
Кому-то, как и руководству МХТ, образы этого спектакля покажутся избыточными, грубыми и нарочитыми, но они — порождения удушливого мрака, который сейчас разлит в воздухе. В этом смысле квинтэссенцией спектакля становится финальный гимн «Я люблю тебя, жизнь» в исполнении черта — Игоря Миркурбанова.
Богомолов стремится показать мир еще страшнее, еще чернее, чем он есть, высмеять свои и наши фобии, довести их до абсурда, устроить гротескный карнавал — и это действует как коллективная психотерпия. Парадоксальным образом режиссеру удается переплавить отчаяние нашего бытия в мощную театральную радость, так что в финале пятичасового спектакля зал дружно встает и не хочет расходиться.
