«Роден» у Эйфмана творит скульптуру в танце
Мировую премьеру «Родена» Театр Бориса Эйфмана станцевал в Петербурге на давно знакомой сцене в Александринке. В зрительном зале «засветилась» добрая половина петербургского бомонда, а свободных мест не было даже на балконах. Чтобы в полной мере насладиться этим спектаклем, не нужно быть историком и знать, что в жизни великого французского скульптора-самородка Огюста Родена была верная жена Роза Бере и страстная коллега Камилла Клодель. Не требуется быть искусствоведом и угадывать в витиеватой пластике самые известные роденовские работы: вот «Вечная весна», вот «Вакханки», а вот «Врата ада» и легендарный «Бронзовый век»! Не обязательно даже быть поклонником современной хореографии вообще и театра балета Бориса Эйфмана в частности. Можно просто любить магию танца и театра. Ибо эта премьера сама по себе претендует на звание шедевра.
Она завораживает, как редкий экспонат в Эрмитаже или Лувре. Она пластична, как глина, величественна, как бронза, обтекаема, как мрамор, и графична, как экслибрис — во многом благодаря стараниям Зиновия Марголина, одного из лучших сценографов в России. Экспрессия выражена не только на уровне танца, но и с помощью света от Глеба Фильштинского, у которого в соавторстве с маэстро танцуют даже лампы. Лирика решена в бирюзовом, безумие — в песочно-белом, эмоция — в огненно-алом. Толпа злобных критиков в костюмах оттенка луговых трав мечется по сцене, как рой суетливых насекомых. А комичные обитательницы клиники, в которой терзается покинутая и обезумевшая Камилла, одеты в пижамки и чепчики цвета топленого молока.
На сцене оживает биомасса гипсовых торсов из затянутых в телесное трико танцовщиков-натурщиков. Угрожающе шевелятся черные скульптуры-тени. Гипнотизирует скрещение ног, ловкое мелькание рук и хитрое сплетение тел. Рисунок то замирает, то рассыпается на осколки, плавные пассы чередуются с аккуратными движениями в рапиде, хотя в целом темп держится скорый: между стремительно чередующимися частями — десятки быстрых переодеваний и внутренних перевоплощений.
Олегу Габышеву в образе Родена слегка недостает сексуальности, которую он, впрочем, замещает предельным тщанием исполнителя, он неистово «лепит» и столь же неистово «высекает». Искренне работает Любовь Андреева: ее Камилла нежна и хрупка, даром что внутри у нее словно сжата пружина. Нина Змиевец делает преданную Розу женщиной с редким норовистым нравом, чему способствуют нестандартные данные ее «длинного» тела. И с особо искренним восторгом вся труппа исполняет удалой канкан: как положено, со вскидыванием ног и визгливым хлопаньем на шпагат с высокого прыжка. Прием тем более выигрышный, что в контексте спектакля смотрится как взрыв. Правда, это настолько специфичная сцена, под которую «не заточены» аппараты тел балетных танцовщиков, растянутых совсем под иные выкрутасы, что они не всегда и не все успевают в такт: но так ведь это и не мюзик-холл.
