Ускорение свободы без падения

Сегодня "путешествие из Петербурга в Москву" совершает известный славист и коллекционер Ренэ Герра - в северной столице он пробыл неделю, завершая работу над двумя новыми книгами о русской эмиграции. Как блестящий знаток искусства русского зарубежья он востребован во всем мире. А ведь сорок лет назад, будучи секретарем запрещенного в СССР эмигрантского писателя Бориса Зайцева, он был персоной нон грата в советской России - в частности, в 1969 году "Известия" назвали его едва ли не диверсантом.

Ренэ Герра без преувеличения можно назвать одним из связующих звеньев между Россией и Францией. Коренной француз, он уже в детстве начал учить русский язык, а позже и вовсе "заболел" Россией. Он был другом и собеседником Ирины Одоевцевой, Георгия Адамовича, Юрия Анненкова и еще студентом начал собирать коллекцию, которая сегодня включает несколько десятков тысяч экспонатов. Среди них рукописи и письма Пушкина, Тургенева, Льва Толстого, Цветаевой, полотна Бенуа, Добужинского, Гончаровой, Сомова, Бакста, Лансере, сотни поэтических сборников с дарственными надписями. Корреспонденту "Известий" Елене Ляшенко удалось встретиться со знаменитым "русским французом" и поговорить об искусстве, свободе и связи времен.

Известия: В свое время моя школьная учительница немецкого - дама из Штутгарта - называла детей перестройки "обломками социализма" и утверждала, что лишь спустя несколько поколений из русской ментальности выветрится "совковость". Вы разделяете это мнение?

Ренэ Герра: Она права и неправа. Человек, выросший в Советском Союзе, в некоторой степени сохраняет советский менталитет. И он не виноват. Суждение о "совковости" неоригинально - это западный стереотип. И все же сейчас на поколение, родившееся в конце 80-х, возлагаются большие надежды. У этих людей меньше предрассудков. Я часто бываю в России - в этом году уже третий раз и четыре раза в прошлом - и вижу это, общаясь с людьми. Может быть, это не полит­корректно, но здесь еще очень сказываются 75 лет сатанинской власти, которая не могла не оставить глубокого следа. Смотрите, что сделала коммунистическая идеология с Польшей, Болгарией... Но там это растянулось на одно поколение, а здесь - на три. И, что самое страшное, прервалась связь времен, исчезла преемственность. Это - драма России сегодня. Литературе же последние десятилетия явно пошли на пользу. Ведь было немыслимо читать здесь "Доктора Живаго" или "Окаянные дни" - за это грозило 5–7 лет лагерей. "Окаянные дни" - книга, актуальная по сей день, даже в большей степени, чем "Солнце мертвых" И.С. Шмелева.

И: Революция, а затем Вторая мировая война вдохновили многих художников и писателей, в том числе и эмигрантов, на создание великих произведений. А Солженицына гораздо больше читали тогда, когда это считалось преступлением. Способствуют ли творчеству трагические события истории?

Герра: Большая часть тех, кто эмигрировал после Октябрьской революции, уехала добровольно (если не считать "философский пароход", отправленный из Петрограда по решению Ленина летом 22-го года, что, впрочем, тоже стало скорее услугой русской культуре). Они, безусловно, сделали правильный выбор. В русском языке есть очень меткий глагол "приспосабливаться". Для меня это слово омерзительно, это один из символов советской эпохи. А те, о ком я пишу, приспособиться не могли - для советской России это были "лишние люди" в буквальном смысле, и к их чести можно сказать, что они сами это поняли. Хотя они были искренне преданы России и доказали это. Другая тема - Солженицын. Он появился в нужном месте в нужное время. Правда, для меня есть писатель, которого я ставлю намного выше - Варлам Шаламов. И все же "Архипелаг ГУЛАГ" стал откровением, особенно для Запада. Хотя и до Солженицына Иван Солоневич написал книгу "Россия в концлагере", были и другие произведения на эту тему, но к ним не прислушивались. То, что Солженицына мало читают теперь - беда. Я перефразирую ваш вопрос: нужен ли деспотизм, чтобы человек писал? Я уверен, что и в эпоху свободы у русской литературы есть будущее. Но может быть, отчасти давление обстоятельств идет на пользу художнику. К примеру, Шмелев, Бунин здесь были западниками, а в эмиграции стали славянофилами. Бунин не написал бы здесь свой шедевр "Чистый понедельник" ни до революции, ни тем более после. И это не метаморфозы, это скорее переоценка ценностей.

И: Ваша знаменитая коллекция пополняется?

Герра: Горбатого, сами знаете, могила исправит. Отчасти я мстил советской власти: вот меня выслали отсюда, а у меня будут свои Литературный музей, Русский музей, Третьяковская галерея. Это нескромно, но так и получилось. У Юрия Олеши был принцип "ни дня без строчки", а у меня - "ни дня без находки". То книга с автографом (недавно купил издание Бердяева на французском), то картина. Недавно в Москве мне предложили две работы замечательного художника Андрея Петрова. Он родился в самом начале XX века и в 20-х годах вынужден был эмигрировать на Запад. В свое время я мог купить даже Боровиковского или Брюллова, 30 лет назад это стоило копейки, - но отказался, о чем теперь отчасти жалею. Коллекционирование - не просто приобретение, это маленькие и большие радости, постоянное знакомство с новым. Я ведь занимаюсь не только литературой и искусством, но и собираю открытки - я филокартист с сорокалетним стажем. Моя тема - Россия на старых почтовых карточках. Это самая большая на Западе коллекция - 40 000 единиц. Но я никогда не рассматривал это увлечение как капиталовложение, все делал только для души. Я хотел собрать свою Россию, Россию моих собеседников, которым сейчас перевалило бы за 100.

И: Среди новых экспонатов вашей коллекции только вещи, созданные до конца XX века?

Герра: Нельзя объять необъятное, как сказал Козьма Прутков. Поэтому я ограничиваюсь своей темой - русским Серебряным веком, который, по моему мнению, завершился во Франции в конце 30-х годов. Правда, мне много дарят, от подарков я не отказываюсь. Или, например, просят написать текст для каталога и в благодарность предлагают картину или рисунок. Работы эмигрантов третьей волны я не собираю, диссидентство и нонконформизм - не моя тема.

И: Сейчас много говорят о глобализации. Вы и сами участвовали здесь в Международных Лихачевских научных чтениях "Глобализация и диалог культур". Не обезличивает ли она искусство?

Герра: Глобализация - непростая тема, у нее есть плюсы и минусы. Но со временем может случиться то, о чем вы говорите - своего рода "униформизация". Такая опасность угрожает и русской культуре, и французской. Но я не пессимист. Для чиновников явление глобализации, несомненно, удобно. Глобализация, как и кризис, - термин, которым очень легко можно оправдать что угодно. Но при упоминании глобализации я скажу другое - ускорение. Кстати, ускорение - единственное, что было верно в идеологии перестройки. И даже спустя 20 лет люди не до конца понимают, насколько иначе все идет в XXI веке. Ведь то, что происходило прежде за годы, теперь занимает месяцы, что занимало месяцы - недели и считанные дни. Я замечаю это и в России, и во Франции, невольно сравнивая эти две страны. Ускорение - тоже часть глобализации. Не знаю, хорошо это или плохо, но это факт и забывать об этом нельзя.