В "Ленкоме" заказали чувства

Премьера, выпущенная только что в "Ленкоме", уникальна тем, что поставил ее не Марк Захаров и не какой-нибудь неотличимый от своего учителя ученик Марка Захарова, а совершенно посторонний режиссер - эстонец Эльмо Нюганен. В качестве сопостановщика спектакля в афише значится исполнитель заглавной роли Олег Янковский. Поставить спектакль в "Ленкоме" - дело хитрое, ибо именно "Ленком" - редкий сегодня театр, в котором все и вся определяет единая творческая воля. Таких театров одного режиссера становится все меньше и меньше и скоро, похоже, не станет вовсе, просто потому что не станет людей, способных принять на себя всю полноту, а вместе с ней и всю тяжесть вчуже кажущегося заманчивым единовластия. В том же МХАТе о наличии единой творческой воли давно уже и не мечтают. Разброд и шатания - от импрессионистической "Кабалы святош" к брутальному "Терроризму" - возведены здесь в художественный принцип. И у меня лично нет никаких сомнений: за мхатовской моделью (эдакий Ноев ковчег, где всякой твари по паре) стоит будущее нашего театра, за ленкомовской - прошлое. Заметим в скобках - великое прошлое. Театр Товстоногова, театр Любимова, театр Додина - все они были сделаны по этой модели. Прийти в "Ленком" значит неизбежно стать заложником сложившихся задолго до тебя эстетических обстоятельств, и Эльмо Нюганен в эти обстоятельства решительно не вписывался. Эстонский режиссер, чрезвычайно популярный у себя на родине и нежно любимый российскими критиками, делал интеллигентные и негромкие спектакли. Часто по русской классике. Москвичам запомнилась его "Пианола", поставленная по неоконченной чеховской пьесе "Платонов". Между тем популярная в российских широтах пьеса француза Ива Жамиака "Мсье Амилькар платит" - это хорошо сделанная коммерческая стряпня, которую принято играть размашисто, бенефисно, во всю мощь своего дарования, то есть так, как любят и умеют в "Ленкоме". "Tout paye, или Все оплачено" - так тавтологически ("все оплачено" - это ведь и есть прямой перевод "tout paye") называется в версии театра эта пьеса. Речь в ней идет о некоем загадочном господине, которого - еще до начала сценического действия - предают близкие люди. Пережив личную драму, мсье Амилькар решает, что куда проще и надежнее покупать чувства за деньги. Он нанимает людей, которые должны изображать его друга и любящих домочадцев, и за очень хороший гонорар требует от них убедительной имитации любви и преданности. По ходу дела работодатель и наемные работники проникаются друг к другу настоящими, не предусмотренными в контракте чувствами, но тут выясняется, что Амилькар - злостный растратчик. Деньги на красивую жизнь и покупные чувства он брал в кассе фирмы, в которой работал бухгалтером. В финале главный герой пускает себе пулю в лоб. Плести вокруг пьесы Жамиака тонкое психологическое кружево (а именно этим умением и славен Нюганен) сложно, да, по правде говоря, и не нужно. Эстонский режиссер попытался тем не менее хоть как-то завуалировать антрепризный дух выбранного (причем выбранного отнюдь не им, а самими ленкомовскими звездами) произведения. Придать всей этой истории обволакивающий шарм лирической комедии с легким ностальгическим оттенком. Пьеса, с одной стороны, несколько модернизирована (деньги здесь считают не на франки, а на евро, которые умершему в начале 80-х Жамиаку не приснились бы в самом страшном сне), с другой - пронизана воспоминаниями о прошлом. Действие разворачивается в пастельных декорациях Андриса Фрейберга. Ездящий туда-сюда под колосниками большой черный зонт укрывает героев от дождя и от невзгод, а размытые в водной глади очертания города, нарисованные на больших белых панелях, создают ощущение чего-то давно миновавшего и смутно брезжущего в воспоминаниях. Это город, утонувший в реке забвения. Ближе к финалу, когда героиня (Инна Чурикова), обращаясь к герою (Олег Янковский), вдруг вставляет в текст Жамиака хрестоматийную цитату из Григория Горина ("Все самые большие глупости делаются именно с таким выражением лица"), становится ясно, что актеры "Ленкома" грезят здесь не о каком-то абстрактном прошлом, а о своем собственном. За грезами как-то провисает сюжет. Импрессионистический флер придает происходящему таинственную многозначительность, но смысла не придает никакого. Замена же трагического финала на совершенно не вытекающий из предыдущего развития событий happy end в духе Петра Фоменко - все мы будем любить друг друга, петь-напевать, добра наживать - отменяет даже тот смысл, который содержался в самой пьесе. Неподражаемая мощь Инны Чуриковой, явленная нам (пусть явленная порой с перебором и перехлестом, но все же явленная) в других постановках "Ленкома", в мягких пастельных тонах этого спектакля как-то теряется, а сам Янковский-Амилькар не выдерживает никакого сравнения с Янковским-Петром I из "Шута Балакирева". Обаятельный и моложавый Александр Збруев (третья ленкомовская звезда) тоже играет вполноги. Все выглядят достойно, но ни один - великолепно. Режиссерский стиль Нюганена, столь обворожительный в других постановках, в этой кажется не интеллигентным, а каким-то малахольным. Настоящего, серьезного спектакля из пьесы Жамиака не получается, но антрепризного продукта во всей его красе тоже не выходит. Получается ни богу свечка ни черту кочерга. Словно бы молодая, привлекательная женщина, решив выйти на панель, надела на себя скромное белое платьишко с рюшечками и воланчиками. Негоже, знаете ли, как-то: серьезный художник, Чехова ставлю, и вдруг на тебе - "Мсье Амилькар". Невольно вспоминаешь захаровский, сразу берущий в полон зрительный зал стиль. Я знаю, что многим моим коллегам такой стиль не нравится, но я все же предпочту его застенчивой режиссуре Нюганена. Потому что в случае с Захаровым агрессия заявлена как прием и сделана с высоким покоряющим профессионализмом. Берем "Филумену Мартурано" и превращаем ее в бродвейскую комедию "Город миллионеров". Эксперимент, может, и рискованный, но он сделан честно и доведен до конца. У Нюганена наоборот: берем антрепризную пьесу и превращаем ее во что-то такое воздушное, легкое и неопределенное... Я считаю так: или уж ты, как Анатолий Васильев, должен обладать талантом волшебника, умеющего превращать средненькие пьесы в великие спектакли (у Васильева таких превращений было как минимум три - "Соло для часов с боем", "Взрослая дочь молодого человека", "Серсо"), или борись за жанровую чистоту. Антреприза так антреприза. Жамиак так Жамиак. Хохот так хохот. Выстрел так выстрел. Все оплачено - так все оплачено. Бывает. Со всеми бывает. Чего уж тут стесняться. Тут отрабатывать надо.