Мальчик из Борегара

В 1947 году жившая в Ницце русская эмигрантка Софья Субботина решила вернуться в СССР. Ее муж, Дмитрий Спечинский, был против. Софья бежала из дому, забрав с собой троих маленьких детей. Дмитрий обратился в полицию. Шла "холодная война". И Франция, и СССР не преминули использовать семейную драму в политических целях. "Известия" напомнили об этой истории в статье "ГУЛАГ под Парижем" (24.09.03). Пришедшее в редакцию письмо рассказало, как продолжился тот давний сюжет. Разговор с Зиновием Дмитриевичем Спечинским начнем с извинений. В "ГУЛАГе под Парижем" сказано, что Софья Субботина бежала с тремя дочерьми - Машей, Олей и Зиной. Зина - потому что во французских источниках, на которые мы опирались, говорилось про девочку со странным именем "Зенобия". На самом деле не было ни "Зенобии", ни Зины, был мальчик Зиновий, получивший свое имя в честь... Впрочем, об этом - ниже. Тогда, в 1947-м, дети с матерью оказались в Борегаре - советском экстерриториальном лагере перемещенных лиц под Версалем. Французы давно полагали, что русские используют Борегар для похищения не желавших возвращаться в СССР советских граждан, заброшенных во Францию войной (основания для подозрений были). Кроме того, официальный Париж хотел вывести из политической игры "пятую колонну Москвы" - местных коммунистов. История с детьми Спечинского стала поводом пойти "ва-банк". Для захвата Борегара была проведена целая военно-полицейская операция с использованием танков, бронемашин, нескольких сотен жандармов. Мальчика и двух девочек изъяли. "Интересно, как сложилась их судьба?" - спрашивалось в "ГУЛАГе под Парижем". "Как сложилась" - стало ясно из пришедшего в "Известия" письма. Питерский инженер Марк Богачек сообщал, что "Зена" Спечинский - его друг. Жив-здоров, живет в Санкт-Петербурге. Мы созвонились с Зиновием Дмитриевичем. Отец рядом с Врангелем - История, закончившаяся дипломатическим кризисом, началась с обычной семейной ссоры. Ваши родители - кто они были? - Отец, Дмитрий Николаевич, в Гражданскую - ротмистр у белых. Помню фото: какая-то станция, у поезда стоит группа офицеров, отец среди них, в центре - Врангель. Мама, Софья Владимировна, - дочь белого генерала. Дед был ранен, его эвакуировали в Турцию, мама, ее брат и бабушка поехали следом - целая эпопея. Все, что описано Булгаковым в "Беге", мама помнила очень хорошо. Дед по воинской специальности был... сейчас бы сказали "военный строитель" - крепости, форты. В эмиграции стал кем-то вроде прораба. Мама работала у него секретаршей. Дед старался нанимать русских, чтобы дать им работу. Отец в эмиграции выучился столярничать и попал в бригаду к деду - так познакомился с мамой. Поженились. В середине тридцатых дед и бабушка уехали в Латинскую Америку (пронесся слух, что в Парагвае и Аргентине русские замечательно устраиваются). Дед сказал: "Если жить не в России, то какая разница где? Пусть Аргентина!" Умерли они в 50-е в Буэнос-Айресе. После их отъезда отец открыл в Ницце столярную мастерскую. Известная была мастерская, в самом центре города. Я родился в 1939 году. В доме, сколько себя помню, - бесконечные разговоры о России. Мать: "Очень далеко отсюда лежит замечательная страна - Россия. Она сейчас называется Советский Союз, но все равно -- это наша родина". Отец: "Нет. Нашей родины больше нет. Дом, в котором я вырос, разорен. Мои братья расстреляны. Церкви, в которых мы молились, поруганы. Я по национальности - русский, но такого народа тоже больше нет - есть "советские люди". И весь мир согласился. А я соглашаться не хочу!" Он был скромный, работящий, набожный, мягкий, но за некоторые вещи стоял насмерть. Идем по улице, отец с кем-то раскланивается и по-уставному щелкает каблуками. Поясняет мне: "Раевский! Он был старше меня по званию!" Или: "Сегодня воскресенье. Русский человек обязан идти в церковь!" Эти ритуалы были для него святы, давали внутреннюю опору. Папа с мамой жили во Франции без гражданства, "апатридами". Но даже если бы им предложили - отказались бы, сочли изменой России. Но я с сестрами - другое дело: родились во Франции, значит, по праву рождения - французские граждане. Из-за этого все и случилось. Будь мы тоже "апатридами", маме не пришлось бы бежать тайком. Знак - кофточка с цветком - Побег матери - как вы его помните? - Учтите, мне было восемь лет. Многое забылось, многого не знал. В 1947-м родители, как понимаю, находились в фактическом разводе: помню нашу маленькую квартирку, но отца там не было. Кажется, мама уже получила советский паспорт. Помню, она нас собрала и сказала: едем в Советский Союз. Потом был такой городок Сарбург, ночевки в каком-то лагере, вокзал, поезд, весь разукрашенный - цветы, лозунги. В вагоне-теплушке я влез на верхние нары и гордо сказал, что буду ехать здесь. Неожиданно - замешательство, непонятные люди приказывают нам сойти. Куда-то ведут. Появляется папа, бросается к нам, какие-то фотокорреспонденты все это снимают. - Тьерри Вольтон, "КГБ во Франции": "Все четверо (Софья Субботина с детьми. - Ред.) объявились в советском эшелоне на пограничном посту в Сарбурге. Субботину не пропустили, но полиция потеряла ее из виду и вновь напала на след только 12 ноября в Борегаре". Вы знали, что вас к тому времени уже разыскивали французские спецслужбы? Ведь полиция возбудила дело о похищении несовершеннолетних граждан Франции. - Нет, что вы! Потом, почему "полиция потеряла из виду"? Никакой полиции не было, нас просто посадили в поезд на Париж. Но папа с мамой не разговаривали, мы ехали в одном купе, а он - в соседнем. Вдруг папа вошел. А у Ольги, младшей сестры, была кофточка с аппликацией: цветок с четырьмя крупными лепестками. Папа достал ножичек и эту аппликацию срезал. И вышел. Ольга растерялась, заплакала. Мама потом говорила: наверное, отец решил, что кофточка с броским цветком - какой-то знак советским спецслужбам. А вот как мы оказались в Борегаре - не помню совершенно. Очень много "габардиновых" - Но сам Борегар помните? - Конечно. Был ли это действительно "ГУЛАГ под Парижем"? Если да, то не для нас. У меня в памяти - прекрасное место: лес, куда мы с сестрами бегали собирать каштаны, Версаль... У ворот покуривали советские солдаты, нас они впускали-выпускали совершенно свободно. Жили мы в бараке, но в отдельной комнате. Помню двухъярусные койки. Народу в Борегаре уже, кажется, было немного.Что еще помню? Как забивали свинью: ей выстрелили в лоб из пистолета, но не убили, пуля срикошетила, свинья носилась по загону, бешеная, страшная, окровавленная, все крушила... - В это время в Париже заседал кабинет министров. Для того чтобы изъять "малолетних Спечинских" из Борегара, к лагерю направили танки, бронемашины, батальон жандармов, 150 агентов полиции в штатском... - Мы выбежали из барака играть, и вдруг я увидел человека, странно для Борегара одетого: габардиновый плащ и шляпа. Потом еще двое... Еще... Сейчас смешно: толпа людей - и все в одинаковых плащах и шляпах. Наверное, на языке спецслужб это и называется "быть в штатском". Появились жандармы - в касках и черной униформе. Выходит мама с одним из "габардиновых". Зовет меня с сестрами. Идем за ворота. Там танки, бронетранспортеры, поодаль - долгая цепочка машин. В одну нас сажают, едем в Париж. Ночевать нас каждый раз отвозили в новый отель. У двери всегда дежурил инспектор-охранник. Мама с этими инспекторами вечно ссорилась, помню, как кричала из-за чего-то: "Не имеете права!". Если честно, мне все это нравилось - приключения! Днем маму отвозили в Сюрте на допросы, мы ее ждали в соседних кабинетах. - После всей этой истории родители развелись? - Естественно. Олю с Машей суд оставил маме, а меня - отцу. Но что-то тогда в наших с ним отношениях разладилось. Он, например, все время старался говорить со мной по-русски, так дома полагалось. А я назло отвечал только по-французски. Отец жил тяжело, на меня у него не хватало ни сил, ни времени. Отдал в католический интернат. Молиться за Зиновия - Поймите правильно. Мы - нормальная, скромная семья. И вдруг этот скандал. Мы оказались в центре внимания. Ощущение - будто тебя кто-то поднял над головой за шкирку и всем демонстрирует. Помню, монахиня-учительница в интернате сказала: "Дети, сейчас мы будем молиться за нашего нового ученика Зиновия, который счастливо вырвался из лап большевиков!" Я не знал, куда деваться. Или идем по рю Феликс Фор, и газетчик-продавец кричит: "Последние новости! Семейство Спечинских вернулось в Ниццу!" А "семейство Спечинских" - это мы. Помню репортаж про нас - журналист написал, что у меня лицо и рубашка измазаны вареньем, и я на его вопросы что-то мудрое отвечал. Но ко мне никакой журналист никогда не подходил! С другой стороны, мама рассказывала: Вышинский на Генеральной Ассамблее ООН от лица Советского Союза требовал, чтобы Франция отпустила нас на родину. Страна, где говорят по-русски и едят борщ - Мама осталась с двумя маленькими девочками на руках, без денег, ославленная. Нелегально она устроилась в мебельную мастерскую полировщицей. Работала вдвое больше остальных, получала вдвое меньше. Держалась мужественно. Когда гастролировал ансамбль Советской Армии - на концерты ходила, как на праздник. Папа не запрещал нам видеться. Шли годы, я учился, мечтал о море. В Марселе окончил школу судовых радистов, уже нанялся на пароход, готовился к первому рейсу. Но вместо этого взял да уехал в СССР. - Вот так вдруг? - И вдруг, и не вдруг. Пришло письмо от мамы: из СССР получено разрешение приезжать. Я и Маша должны отправляться первыми и побыстрее: мне предстоял призыв в армию. Мама и Оля поедут через несколько месяцев, после Олиного совершеннолетия. Кроме того, Оля уже работала в советском представительстве "Аэрофлота", ее попросили задержаться, пока не подыщут нового человека. Хотел ли я в Россию? В отличие от мамы никаких "возвращенческих" настроений у меня не было. Рос типичным французским парнем. Я знал, что Россия - это страна, где говорят по-русски и едят борщ. Русским я на бытовом уровне владел, но читать и писать не умел. С другой стороны -- мне двадцать с небольшим. Поехать - это avеnture, приключение, путешествие. В крайнем случае вернусь - так думал. Дальше был разговор в консульстве. Нам объяснили: репатриантов надо где-то селить. У вашей родственницы в Ленинграде (80-летняя тетя Оля) не хватает квадратных метров. Поэтому отправят в другое место. Я пожал плечами: "Я моряк! Нельзя ли какой-нибудь большой портовый город? Рига, Одесса..." Консул замялся: направляют туда, где есть жилье и потребность в рабочих руках. Как правило, это колхозы и совхозы. Пока предлагаем колхоз в Чувашии. Вечером на кухне мы искали на географической карте Чувашию. Нашли. Решили все-таки просить что-нибудь другое. Нам предложили совхоз под городом Искитим, близ Новосибирска. Мы согласились. Рассуждали примерно так: мы ведь здесь живем около Ниццы? А там будем близ Новосибирска. Тоже большой город, захотим в театр - подъедем. Совхоз? Это, кажется, что-то сельскохозяйственное. Ну и ладно, переучусь на комбайнера. Помню, спросили консула, что с собой брать. Он начал перечислять: то, это... Кстати! Зиновий, вы же волейболист? Вот и возьмите хороший кожаный мяч! Я подумал, что недопонял: что у них там - с кожаными мячами проблема? Папа о наших сборах ничего не знал. Я уехал тайком. Мой тренер ставил на пляже такой домик, чтобы держать водные лыжи (думал устроить прокат), я помогал, часто задерживался на ночь. Отцу я сказал, что снова иду на стройку. Сам пошел на вокзал. В августе 1960 года мы выехали в Советский Союз. Въезжали через Чоп. Страшное слово "закомпостировать" - Конечно, многое удивило. Например, как долго проверяли наш багаж. Или то, что у нас забрали все деньги, выдали советские - мы с сестрой в них ничего не понимали, потом оказалось: дали только до Искитима, без обратного выезда. Но в общем пока это было скорее любопытно, чем страшно. Потрясение началось в Москве. - Вас в Советском Союзе кто-нибудь официальный встретил? - Нет, в том-то и дело. А в Москве выяснилось, что нам надо закомпостировать билет до Новосибирска. Что такое "закомпостировать"? Родители дома разговаривали по-русски, мама читала нам Пушкина - у Пушкина нет слова "закомпостировать"! Выяснилось - это что-то сделать в кассе. Пошли в кассу. Безумная очередь, давка, все кричат, мешки, чемоданы, какие-то люди тут же спят на полу... Мы стоим в растерянности. Сестра: "Пошли поедим!" Зашли в ресторан, взяли супчик - денег-то в обрез! Но по одежде и по разговору мы все же выделялись, и к нам подсел какой-то мужик: "Откуда?" Объясняем. Это был юрист из Харькова, в Москве проездом. Проникся сочувствием, взял наши билеты, сам сходил и закомпостировал, потом довел нас до поезда, посадил в вагон. На прощание сказал: "Мой совет, ребята. Не езжайте ни в какой Искитим, ни, тем более, в совхоз. Идите в Новосибирске в исполком и заявляйте: дальше - никуда!" Но слова "исполком" я тоже не знал. - В Новосибирске выучили? - А там в исполкоме с нами даже говорить не стали: написано в Искитим - ну и езжайте в Искитим! Я Маше говорю: надо ехать. Неудобно, нас же там, наверное, уже ждут. Приехали. Искитим поразил: белый-белый город. Оказалось - цементный завод, все в пыли. Идем в исполком - я уже знаю это слово. На нас вытаращились: "Откуда-откуда вы? Из Парижа? К нам? Жить???" Шок... Ночевать нас отправили в Дом колхозника, назавтра на "газике" повезли в совхоз. Что там было - вы представляете. Сбежалось все село: "Ух ты! Из Парижа! Не знаем, кто вас звал! Не знаем, где вам жить! У самих дома разваливаются!" Мы поехали обратно. Это был страшный месяц. Дом колхозника. Денег нет. Язык разбираем с трудом. Отчаяние. Что дальше - непонятно. Маша плачет - я утешаю. Я волком завыть готов - она утешает. Одно сидело у меня в голове: зачем? Зачем нас обманули? Зачем кормили сказками? Ну объяснили бы, сказали прямо... В общем, мы не знали, как быть дальше, а в Искитиме не знали, что с нами делать. Наконец исполкомовский чиновник взмолился: "Я не имею права вам этого говорить, но - уезжайте вы от нас! У вас же есть тетка в Ленинграде? К ней и отправляйтесь!" О возврате во Францию речи быть не могло: мы уже получили советские паспорта. Удача по имени Виктор - В Искитиме в командировке был парень из Москвы, Виктор Грибанов, его подселили в мою комнату. По сути Виктор нас спас. Взял шефство. Мы же были, как дети - ни на почту сходить, ни бумагу написать... Он помог получить от тетки деньги на проезд до Ленинграда. Хватило только на самый дешевый поезд, три дня пути, а еще надо купить еды, переадресовать пришедший багаж. Помню, в Новосибирске тогда гастролировал Московский мюзик-холл, Виктор ходил со мной по номерам артистов, показывал свой паспорт (тоже москвич!) и одалживал для нас деньги. Свои отдал все, оставил лишь двадцать копеек: "Мне хватит". - Повезло вам с ним... - А мне здесь с хорошими людьми вообще везло. Россия, знаете, чем удивительна? Тут плохо-плохо-плохо - и вдруг кто-то совершенно незнакомый к тебе так душевно отнесется! Коля и Геля Куракины, мои друзья (Колин сводный брат по матери - Илья Авербах, известный режиссер)... Или тот генерал в "Большом доме" (КГБ), который распорядился оформить нам прописку... - Это уже в Ленинграде? - Да. Нам в Искитиме паспорта выдали, но прописку не оформили - не знаю, намеренно или нет. Так что в Ленинграде тоже хлебнули. В милиции: "Езжайте в Искитим, раз вас туда определили!" - "Но мы там никому не нужны!" - "Здесь тоже не нужны!" А без прописки на работу не берут! Еле устроился бондарем на овощебазе. Жили у тетки в ее комнате в коммуналке, нас все грозили выселить. Потом приехала мама с Олей. У мамы, правда, еще оставались романтические порывы: "Ничего! Не пропадем! Я пойду на фабрику! У меня замечательная рабочая профессия - полировщица!" Впрочем, очень скоро она сама многое начала понимать. Как все утряслось? Да постепенно... Куракины через каких-то третьих лиц нашли этого генерала. Я устроился на завод (тоже отдельная история, отдел кадров не пропускал). Мама... Видимо, где-то вспомнили, что она не просто репатриантка, что в 47-м была одна шумная история, потому что через три года ей (всем нам) дали трехкомнатную квартиру. Мама работала в патентном бюро переводчицей. Олю взяли в "Аэрофлот" - человек с французским! Язык нас всех кормил: я потом тридцать лет проработал в издательстве "Аврора" редактором французских текстов. В перестройку стал директором издательства. Сейчас на пенсии. А Маша уехала обратно во Францию. Нет, никакой политики, просто заболела, а ленинградский климат - сами понимаете... В начале семидесятых мне разрешили съездить к отцу. Он по-прежнему жил в центре Ниццы. На книжной полке плотным рядком стояло то, что здесь называли "антисоветской литературой" (помню томик "Доктора Живаго"). Папа без конца спрашивал: "Не жалеешь?" Что я мог ответить? Здесь у меня уже был сын, друзья, работа, новая жизнь... Отец умер в 1982-м. - Но себе-то вы этот вопрос тоже, наверное, часто задавали... - Знаете... Как сложилось - так сложилось. Не люблю фантазий: "А вот если б остался во Франции!.." Не знаю я, как жизнь повернулась бы, если б я остался во Франции. И никто не знает. Я не имею морального права осуждать мать - она была сильным и мужественным человеком и желала нам только добра. Не имею права осуждать отца - он тоже всем нам хотел только хорошего. Я знаю, что история 1947 года - страшная драма нашей семьи, на которой спекулировали политики с той и другой стороны. А дальше... Я не фаталист, но почему-то у меня всегда было ощущение: там, на небесах, кто-то хочет, чтобы Спечинские в Россию вернулись. Так что это уже - судьба. * * * Зиновий Спечинский получил свое имя в честь прадеда, знаменитого адмирала Зиновия Рожественского - помните "Цусиму" Новикова-Прибоя? Адмирала называют главным виновником трагедии, но сегодня все больше исследователей сходится на том, что Цусима была его бедой, а не виной. Один из предков моего собеседника неожиданным образом вошел в историю российской словесности. В 1808 году в ревельском трактире у лакея офицера Спечинского украл и пропил шинель Фаддей Булгарин. Пушкин, который вел газетную полемику с Булгариным, этот случай, естественно, не упустил. Вообще же Спечинские - древний и разветвленный дворянский род: были Спечинские московские, тульские, костромские... Конные заводы, разведение элитных охотничьих собак... Поставщики двора его императорского величества. В Брюсселе не так давно глубоким стариком умер Виктор Сергеевич Спечинский, глава Общества потомственных русских дворян Бельгии, - родня. Для тех, кому все это -- "преданья старины", сообщим: есть такой известный питерский рок-музыкант Кирилл (Кеша) Спечинский, группа "Внезапный Сыч". Это сын Зиновия Дмитриевича.