Баба и воз

Или химичил с лотерейными билетами. Или нес высокооплачиваемую демагогию в судах, префектурах и газетах. Неореализм стал рупором женского несчастья, эдиповых чувств к трем фантомам итальянской депрессии - мужчине, богу и государству. Все трое исправно жрали лиры, заработанные горбом и кувырканьем, и все обещали рай - помочь, пристроить, вывести из нужды. Все трое были нахлебниками, гадкими альфонсами, лукавыми иждивенцами, присосавшимися к вздувшейся трудовой вые мамы-Ромы. Идолом неореализма по праву стала Анна Маньяни с бессменным выражением "Когда ж я сдохну?!" на лице (симптоматично, что в качестве своего предтечи неореалисты в один голос называли наиболее "женского" из режиссеров России Марка Донского и его фильм "Радуга", запечатленный в киноистории кадрами ведомой по снегам на расстрел украинской мадонны Олены Костюк; молодые да рьяные итальянские дебютанты даже окрестили себя "радугистами"). Яркая феминистская составляющая и была основной причиной, по которой неореализм не возник в схожих с Италией по обстоятельствам Германии и Японии. Там и здесь дышать разрешалось через раз и только с санкции военных комендатур, там и здесь от киноиндустрии остались горы строительного мусора, там и здесь резвилась чужая солдатня, выпуская наружу инстинкты, газы и злых духов и являя общее для всех времен и народов мурло воина-победителя. Во всех трех странах оси мужчина слонялся приплюснутый виной за все боли человечества, а бедная баба выбивалась из сил под заморскими гостями, кровопийцами-домохозяевами и шкурниками-антрепренерами. Но лишь женственная по своей природе Италия готова была превращать унижение в искусство, а следовательно - в документ. Трещать без умолку, жаловаться навзрыд, поминутно апеллировать к Всевышнему, казать всему честному люду свои болячки, рваные подолы, бесхозных и безотцовых идиотов-детей, громко оплакивать горемычную судьбу на перекрестке миров - к такому сугубо дамскому мазохизму тяготели исключительно потомки великого Рима, дети вина и макарон, импозантные прохиндеи с фальшивыми перстнями. Немцы с японцами начисто перебелили свое постыдное срединовековое прошлое, исключив саму мифологию оккупационного подкаблучничества. Черный рынок, заплаты, сутенеры, угарные кабаки, тришкин кафтан случайных заработков, чопорная церковная благотворительность, постоянно примеряемое белье, лохани с грязными детьми запечатлелись на пленку в качестве категорически итальянских забот и бедствий. Должен был прийти фрустрационный полумужчина Фасбиндер, чтоб человечество сообразило, каково было привлекательной молодой женщине не только в Риме, но и в Берлине-46 и по какой цене там шли соблазнительные ажурные чулки и вуалетки. Во всем, что не касалось подлинных трагедий человеческого достоинства, рваных башмаков и проституточьих, через силу, улыбок, неореализм был крайне скучен. Провозглашенная его шаманами дедраматизация действия, хаос повседневности, все эти бельевые веревки, зевающие собаки, швейные машинки и семейные кровати могли взволновать только как противовес выхолощенной условности традиционного Голливуда. В ежегодном фильмофондовском опросе Владимир Хотиненко признался, что слишком много провел детских лет в заштатном городишке, чтоб восторгаться нищенской неореаэстетикой. Замечание вполне ожидаемое: все-таки кинематограф черных понедельников и украденных велосипедов слагали граф Висконти, полковничий сын Пазолини, потомки коммивояжера и архитектора Феллини и Росселлини, чемпион Италии по теннису и яхте Антониони и многие другие, для кого военная нужда и крохоборство были случайным росчерком во вполне гладкой и калорийной биографии. Но был и у этих аристократов духа не сиюминутный, а долгоиграющий козырь: режиссеры 50-х и их продюсеры Понти, Кристальди и ди Лаурентис выделялись особым даром открывать и приспосабливать к делу трущобных королев красоты. Абсолютно все супердивы итальянского кино, рожденные в 30-х, за исключением разве что Моники Витти, - Лорен, Мангано, Кардинале, Вирна Лизи, Лючия Бозе и Сильва Кошина - начинали свое восхождение с конкурсов "Мисс Италия" и немедленно предложенных ролей машинистовых дочек, рыбачек сонь и сезонных сборщиц оливок в неореалистическом кино. Они-то, вместе со старшими товарками Маньяни и Лоллобриджидой, и сообщили новому стилю неведомую прежде бесстыже простонародную сексуальность. Колышимые гневом титьки Маньяни так и норовили вывалиться из пройм ситцевой блузки. Дебютантка Влади в "Днях любви" (1954) подробно жаловалась, как ей при покраже яблок засадили заряд соли куда следует и как долго пришлось отмачивать в тазу свои подростковые конфигурации. Сильвана Пампанини, переволновав пол-России, пряталась телешом за камнем в "Дайте мужа Анне Дзаккео" (1953; не дали). Будущая синьора ди Лаурентис Сильвана Мангано в чулках под шорты по щиколотку в воде ("Горький рис", 1948) стяжала пожизненные лавры итальянской Кармен (ссора женских полеводческих бригад, которым запрещено переругиваться, а можно только хором распевать проклятья на мотив негритянских спиричуэлс, до мелочей имитировала хрестоматийную поножовщину на табачной фабрике из оперы Бизе). А как веселые воровайки и уличные прошмандовки колбасили буги-вуги в том же "Рисе", в "Без жалости" (1948) или "Мошенничестве" (1955)! "Это тебе не Тютчев!" - говорили в схожем случае герои фильма "Нежный возраст". Из сегодняшнего далека жаркий, хриплый, разбитной, отчаянный неореалистический пафос по духу кажется ближе всего поздней пугачевщине времен перестройки и гласности. Эй вы там, наверху. И назло всем старым сводням я тебя поцеловала. Не песнь свою, а жизнь мою. Пригласите даму танцевать. Немного скандалезы. Немного бытовой распущенности. Немного лишнего веса. Дочка-умница. Трутни-хмыри. Много первооткрывательского детского вопля: "Здорово!" "Больно!" "Дай!"