ИГРА В ДУРАКА: ЧЕРНЫЕ НАЧИНАЮТ И ВЫИГРЫВАЮТ

Когда Спайк Ли был маленьким, в его стране негров вешали, жгли в церквях и били в лицо за пропуск обращения "сэр". Его окружало множество мулатов - не из-за терпимости к смешанным парам, а ввиду широко распространенных изнасилований черных милашек. Образованный индустриальный Север раздраженно терпел черномазую шваль - старый добрый аграрный Юг относился к ней, как в зоне к опущенным: с негром западло было рядом сидеть, ехать на одной площадке трамвая, близко подпускать детей и вносить в списки для голосования. Сто лет запрещенный ку-клукс-клан, как встарь, объединял весь провинциальный истеблишмент и с удовольствием жег кусты, кресты и негритянские подворья. Спайк Ли вырос и стал выдающимся черным провокатором. Выдумал слово "блэксплуатация", проклял дядю Тома, трущобный рэп и прочих единокровных холуев и мартышек, восславил экстремистов черной самообороны - Малькольма Х и партию "Черные пантеры" - и стал вставлять в свои фильмы фоловые шуточки типа: "Дождемся ль мы, о братья, когда увидим последнего белого на планете? Мы будем долго его ловить, потому что это будет увертливая и ловкая каналья!" Белые терпят и утираются. В последней, подлинно манифестуальной картине режиссер руками героя, черного телепродюсера, возрождает шоу менестрелей - популярную балаганную комедь о жадных и примитивных ниггерах, клоунах и марионетках. В силу исторических обстоятельств цветной веками производил на белых впечатление законченного дегенерата: во избежание сговора, побега и неповиновения плантаторы на торгах набирали в прислугу и хлопковые артели разноязыких выходцев из дальних племен. Цветным приходилось общаться меж собой посредством распальцовки и десятка общеупотребительных слов на портовом инглише, наглядно иллюстрируя теории о недочеловеках. Белый масскульт выделял четыре основные маски слабоумных негритосов: гнутый и вечно приплясывающий лакей Джимми в полосатых штанах, которого до седин кличут "боем"; тучная ворчливая нянька Мамми в платке с хохляцким узлом на лбу, горой стоящая за любимых хозяев; пуганая и писклявая балаболка Милли в захватанном переднике, с двумя стоячими косичками и манерой думать с пальцем во рту; мерзкий и злокозненный полукровка Пинки в мятом цилиндре, с грязными помыслами и ножом в дырявом носке. Эти четверо вечно плясали, кудахтали, лазили на дерево, варили в котле баланду, кушали оплеухи от массы-надсмотрщика и служили мишенью для помидорного тира в передвижных шапито. Образ неполноценного дикаря охотно эксплуатировался кино- и телеэкраном: белые в черных ролях мазали лицо толченой жженой пробкой на кокосовом масле - лоснящаяся сажей физиономия стала столь привычной, что черных в ролях черных тоже заставляли ваксить рожу. Пятьдесят лет спустя "снежки", "угольки", "гуталины" и "шоколадки" опять пришли на экран в вымышленной программе "Обезьяны из Алабамы". Оценить уровень издевки можно, представив шоу "Четыре жида", в котором дюжина московских евреев в накладных носах и всклокоченных париках станет в разгар прайм-тайма спаивать русский народ, обсуждать "Сагочку" и "кугочку", чуть заря лопать мацу, плясать ламцу-дрицу и плести мировой сионистский заговор, называя друг друга Зюней, Абрашкой и Мишенькой. Причем эффект будет меньше, так как в России подобная гнусь всегда оставалась полем уличного фольклора, никогда не прорываясь в официальную культуру, - Америка же, будучи страной реального народовластия, легко популяризировала ярмарочные представления охотнорядского дна. Проделка черного Уленшпигеля очень быстро вырывается из-под контроля, как чудовище доктора Франкенштейна. Задуманное как шутовская оплеуха надрессированному комильфотному обществу, старательно забывающему Луизиану-38 и Алабаму-62, шоу становится американским "Полем чудес". Негры покатываются, белые, поначалу не знавшие, как себя вести, мажутся гуталином и орут: "Я самый грязный ниггер на планете, скорее дайте мне пинка!" Юродство постмодернистской эры без труда гасит, приспосабливает и конвертирует в дензнаки любой эпатаж. "Какая чудная игра!" - хором скандирует зал на вручении продюсеру всяких "Эмми", "Грэмми", "Джимми" и "Томми". Как и следовало ожидать, под конец в чудную игру включаются разъяренные общественные организации черных фанатиков. Солиста казнят в прямом эфире в лучших традициях белой сотни - паля под ноги и заставляя перед смертью досыта наплясаться степа. Негритянские маски на неграх-убийцах оборачиваются ку-клукс-клановскими капюшонами. Потом их всех расстреливает вызванный наряд полиции - тоже черного цвета. Мечта Спайка Ли, столь далекая от грез доктора Кинга, сбывается в его фильмах: белого там надо искать с фонарем, потому что он юркий, увертливый и в гуталине. А счастья все равно нет и нет. Рикошетом пафос Ли частенько задевает европейскую Россию: что себе позволяет этот нацмен? Напрасно. Это не про нас и не для нас. Мы не белые, а русские. Мы не ходили по хлопковым делянкам с хлыстом. Нам трудно даже вообразить, что значит быть негром преклонных годов на джентльменском Юге в год засухи. Единственный черный раб Руси ушел в отставку пятизвездным генералом - до таких чинов не дослужился ни один Колин Пауэлл ни в одной самой толерантной белой армии. Так что счеты мистера Ли с родиной нас совершенно не касаются. Он заканчивает фильм долгой нарезкой фрагментов старого кино, телеигр и мультяшек. Вот Ширли Темпл, серебряное горлышко южной конфедерации, бьет чечетку в окружении вихлявых черных дебилов. Вот Джуди Гарланд мажет рожицу сажей. Бинг Кросби гримирует под черную дуру белую партнершу. Рисованный папуас прыгает через огромное кольцо, продетое в нос. Жирная мамми-гувернантка затягивает корсет на Скарлетт О'Харе. Негритянские дети, чавкая и урча, жрут арбуз. Негритянские взрослые, чавкая и урча, насилуют белую леди в "Рождении нации". Это новейшая, еще не истлевшая в труху история США. И как никого не коробит смирение, с которым Германия удовлетворяет растущие запросы потомков уничтоженных ею наций, никого не должно смущать унижение и покаяние белой Америки перед черной. То, что она творила в течение ста пятидесяти из двухсот лет своей истории, во всем мире зовется фашистским беспределом. Пусть кается. Всыпь ей еще, Спайк.