Рисовали два товарища: выставка Бенькова и Фешина воссоединила друзей
Где нашему художнику лучше — на Западе или на Востоке? Ответу на этот вопрос посвящена выставка «Место под солнцем. Беньков/Фешин», открывшаяся в Музее русского импрессионизма и объединившая работы двух мастеров первой половины XX века. Их судьбы рифмуются: уроженцы Казани, однокашники и близкие друзья, они в 1920-е годы были вынуждены эмигрировать. Но в истории искусства их роли не равноценны. Николай Фешин — один из самых дорогих в мире российских живописцев, Павел Беньков — тоже кумир, но только в Узбекистане. На родине же оба малоизвестны. Экспозиция призвана устранить эту несправедливость.
Около полусотни работ Фешина и Бенькова (примерно поровну) разместились на нулевом этаже музея. Что ценно, кураторам удалось собрать произведения разных периодов, так что эволюцию обоих авторов проследить можно. Есть здесь и знаковые вещи: «Портрет гравера Уильяма Дж. Уотта» Николая Фешина, с которого началась его американская слава, и «Крытый базар в Бухаре» Павла Бенькова — одна из первых и самых ярких его работ, созданных в Средней Азии.
Но все же о полноценной ретроспективе говорить не приходится, особенно в отношении Фешина: не хватает крупноформатных полотен, нет главных музейных шедевров и аукционных хитов вроде «Портрета Надежды Сапожниковой», проданного полтора года назад за £3,65 млн. Впрочем, чему удивляться? Большинство работ художника — в американских частных коллекциях, а их рыночная стоимость (сотни тысяч, а то и миллионы долларов) делает цену транспортировки и страховки неподъемной.
Собрать произведения Павла Бенькова было, видимо, проще — выборка здесь представительнее: прекрасное лирическое полотно русского периода «На веранде», полные восточного колорита «Хауз с водоносами (Ляби-хауз)» и «Возвращение с базара», третьяковская «Девочка-хивинка»… Объединяет большинство мизансцен Бенькова жаркое южное солнце, заливающее улицы, крыши домов, деревья. И в этом — ключевое отличие от Фешина, у которого свет очень редко фигурирует как самостоятельный мотив.
Ему интереснее игра цвета, превращающая повседневный образ в звучный, почти абстрактный визуальный «аккорд». Вместо колоритной реальности Бенькова у Фешина царство самодостаточной художественной фантазии, для которой модель или интерьер — лишь исходный импульс. На его картинах любуешься не человеком как таковым, а причудливой пляской экспрессивных штрихов, контрастами фактуры поверхности — шершавой или идеально гладкой, мерцанием оттенков.
Картины Фешина — главная ценность выставки. Не только коммерческая, но и художественная. В этом плане вердикт истории справедлив. И тот факт, что именно Фешин, а не Беньков, оказался в эпицентре арт-индустрии, не стоит трактовать как первопричину мирового успеха. Напротив, утвердиться в остроконкурентной среде куда сложнее, чем в местах, где профессиональный живописец — само по себе диковинка.
У Фешина сюжет неважен. Сама его манера настолько индивидуальна и узнаваема, что любой образ преображается — будь то индейцы Нью-Мехико, заснеженный русский лес, калифорнийские виды или обычные цветы в вазе. Это, по-видимому, и ценили западные коллекционеры, обеспечив ему прижизненную славу.
Хотя и у Бенькова всё сложилось удачно. В течение двух десятилетий интенсивно работая и преподавая в Самарканде, он стал одним из основателей живописной школы Узбекистана. В этой счастливой истории двух друзей не хватало только финального хеппи-энда — встречи годы спустя. Теперь она состоялась, пусть и метафорически.
