«Прекратить это безобразие!»
Манежу исполняется 200 лет. Он был торжественно открыт 12 декабря 1817 года (30 ноября по старому стилю) для проведения парада в честь пятилетней годовщины победы русской армии над войском Наполеона Бонапарта. Однако в этом же месяце Манеж отмечает еще один юбилей, пусть несколько скандальный, но в некотором смысле тоже исторический. Ведь не все события в нашем прошлом были торжественными и героическими. Портал iz.ru вспомнил историю московского Манежа и самый необычный день в его двухсотлетней биографии.
Подарок к торжеству
Приближался первый юбилей 1812 года. По сему достойнейшему поводу царский двор решил устроить грандиозный праздник, куда были приглашены сразу два императора — Австрийский и Прусский, которые хоть и начинали войну на стороне «корсиканского чудовища», вовремя успели примкнуть к победителям. На конгрессе в Вене и в занятом союзниками Париже они старались подчеркнуть свое равенство с Александром. Здесь же русский император имел возможность деликатно напомнить «коллегам» о том, чей вклад в победу весомее.
По вполне понятным причинам главным городом предстоящих торжеств выбрали не оставшийся в стороне от боев Санкт-Петербург, а израненную войной Москву. Французы покинули Первопрестольную в октябре, границу последние отступавшие части (в том числе австрийские и прусские) пересекли под Рождество, праздновать же решили где-то посередине. Но вот беда: московская погода конца осени — начала зимы не слишком подходит для парадов. Тут и появилась смелая идея создать закрытое сооружение, в котором можно будет провести торжественное построение и парад целого сводного кавалерийского полка, то есть около 2 тыс. сабель.
Строить решили подле Кремля, прямо за рекой Неглинкой, благо пожар 1812 года, уничтоживший множество домов, освободил пространство. Былое нагромождение небольших лавок и частных домовладений превратилось в обгоревшие руины. Расчистить их было нетрудно.
Гравюра Д.И. Ламинта «Вид Спасских ворот и окрестностей», 1795 год. Выставочный зал «Малый Манеж».
Но этот гигантский Экзерциргауз, как на прусский манер именовали подобные сооружения, нужно было еще построить! Главная сложность заключалась в том, что огромное здание не должно было иметь внутренних опор, которые мешали бы строевым занятиям. К тому же здание должно было отапливаться. В итоге на всю Россию нашелся только один смельчак, который взялся за решение этого ребуса, и, конечно, этот герой заслуживает отдельного рассказа.
Генерал-конструктор
Августин Хосе Педро дель Кармен Доминго де Канделария де Бетанкур и Молина, для краткости именуемый Августином Бетанкуром, родился на солнечном острове Тенерифе в аристократической семье, имевшей французские корни, но уже несколько поколений проживавшей на Канарах. Изучал науки в Париже и искусство — в Мадриде. С юности увлекался техническими изобретениями и хитростями. Например, он усовершенствовал технологию производства шелковых тканей, а вместе со знаменитым Абрахамом-Луи Бреге (он потом в Швейцарию уехал и часовую фирму основал) создал новаторскую систему оптического телеграфа. А еще преуспел в строительстве мостов и дорог. При этом Бетанкур состоял на военной службе, получил чин генерала и стал главным интендантом испанской армии.
Августин Бетанкур
В начале XIX века Испания вступила в смутные времена. Часть страны оккупировали французы, другую — контролировали англичане. Армия фактически развалилась. Бетанкур оказался в сложных отношениях с королевским двором и решил покинуть родину. Тут и подоспело приглашение российского посла.
В 1808 году, сразу по приезде, Бетанкур получил от императора Александра генеральские эполеты и задание переоборудовать Тульский оружейный завод. Инженер лично спроектировал и установил на нем новые паровые машины. А в Казани построил новую литейную линию для пушек. В Кронштадте в 1810 году он углубил порт и соорудил канал между Ижорским заводом и Петербургом, для чего придумал паровую землечерпательную машину. Спроектировал и построил в Петербурге здание Экспедиции заготовления государственных бумаг (ныне — Гознак) и придумал технологию водяных знаков для ассигнаций. Позже Бетанкур станет главным директором путей сообщения и войдет в кабинет министров России. Под его руководством была построена первая большая шоссейная дорога Петербург–Новгород–Москва.
Но это случится позже, а в 1816 году Августин Бетанкур возглавлял Комитет для приведения в лучшее устройство всех строений и гидравлических работ в Санкт-Петербурге и прикосновенных к оному местах, который, по сути, руководил всеми крупными архитектурно-строительными работами в российской столице. Именно тогда к нему и обратились представители двора с неожиданной идеей. Любящий сложные задачи генерал немедленно взялся за дело.
Мегарон в центре Москвы
Для строительства кирпичного купола времени было явно недостаточно, посему перекрытия здания могли быть только деревянными. За основу была условно принята модель раннего античного храма — мегарона — с деревянными стропилами и фермами, уложенными прямо на несущие каменные стены. Но нужно было найти поперечные балки (стропила), способные перекрыть помещение размером 166,42×44,81 м и удержать крышу. Тогда Бетанкур потребовал по всей России заготавливать соответствующего размера лиственницы — дерево крепкое, упругое, но нетяжелое.
Пока из разных уголков империи подвозили подходящие стволы, рабочие занимались фундаментом и возведением каменных стен. Земляные работы начали еще весной, когда итоговый проект даже не был утвержден. Непосредственно руководили работами русский инженер Л.Л. Карбонье д’Арсит и инженер-поручик А.Я. Кашперов.
Когда каменные стены толщиной более 3 м уже стояли, на них уложили 30 деревянных стропил (Бетанкур хотел больше, но стволов не нашли), на которых на деревянном каркасе (фермах) была уложена двускатная медная крыша. Деревянная конструкция для крепости была связана специальными железными тягами с гайками, что давало возможность периодически подтягивать их. Стены были разделены на семь арочных проемов с огромными окнами и гигантскими трехстворчатыми дверями.
Фасады Манежа
Кстати, центральный вход располагался сбоку, со стороны Кремля, а не в торце, как сейчас. Отапливалось помещение огромными каминами, расположенными по периметру в несущих стенах. С внешней стороны здание было выдержано в сухом классическом стиле и украшено тосканскими колоннами. По замыслу Бетанкура, предполагалось более пышное декоративное убранство — например, в нишах между колоннами должны были стоять символические трофеи в виде гигантских античных доспехов. Они есть на чертежах и рисунках инженера. Но к открытию их сделать не успели, а дальше император интерес к сооружению потерял. В Москве же решили, что сойдет и так, а деньги лучше потратить на другие объекты обугленного города.
Манеж в стиле ампир
Уже после первого года эксплуатации несколько стропил дали трещины. Видимо, сказалась и спешка при строительстве, и уникальность проекта — живое дерево плохо поддается расчетам нагрузки. Здание требовало ремонта, и в 1823 году была создана специальная комиссия. Захворавший Бетанкур (летом 1824-го он скончался) войти в нее не смог, но сделал проект перестройки, который был взят за основу. Воплощал его в жизнь соотечественник и ученик Бетанкура — инженер-полковник Рафаэль Бауса, а помогал ему уже упоминавшийся инженер Кашперов.
В первую очередь количество несущих стропил увеличили с 30 до 45, что снизило нагрузку. Во вторую — решено было немного изменить конструкцию крыши. Дело в том, что летом металлическая кровля накалялась на солнце, из-за чего находившиеся под ними деревянные стропила рассыхались. Чтобы снизить температуру в подкровельном пространстве, в крыше решено было сделать специальные вентиляционные окна. Работами руководила артель под руководством мастера Слухова, и московский фольклор уверяет, что именно из-за этого подобные окна, которые во всем мире именуются люкарнами, у нас стали называть слуховыми.
Чтобы деревянные конструкции были защищены от всякой вредоносной живности, крепившийся прямо к балкам подвесной потолок (он же — пол чердака) засыпали полуметровым слоем махорки. Через сто лет ее с удовольствием курили красногвардейцы, а в годы военного дефицита — квартировавшие здесь кремлевские курсанты. Даже продавали ее на рынке.
Комиссией по реконструкции здания руководил Осип Иванович Бове — замечательный русский архитектор, фактический создатель послепожарной Москвы. Город восстанавливался по единому плану, но он был принят в 1817 году, когда творение Бетанкура уже вовсю строилось. Теперь нужно было привести здание в соответствие с новым градостроительным контекстом, ведь за прошедшие годы рядом появились Александровский сад и Манежная площадь, которых ранее вообще не было. Огромное здание обречено было стать архитектурной доминантой новой площади, вокруг него формировался и ансамбль Моховой улицы.
Бове серьезно переделал фасады, придав им привычный нам вид. Перенес главный вход на площадь, для чего сделал новые портики в стиле ампир. Планировал он также воплотить идею Бетанкура о военных трофеях, но не получилось — неожиданно скончался император Александр, а Николаю идея не понравилась. В то время он довольно ревниво относился к памяти о войне, в которой не успел поучаствовать. Но и без дополнительных декоративных элементов Бове блестяще выполнил свою задачу — несмотря на естественную приземистость и простую прямоугольную форму, за счет изящного, хотя и скромного декора здание совсем не выглядит грубым и тяжеловесным.
Вид Манежа в Москве. Акварель.
В Экзерциргаузе почти ежедневно шли воинские занятия, но временами его использовали и для других целей, поскольку это было самое вместительное здание города. Так, в 1826 году московское дворянство и купечество чествовало здесь взошедшего на престол императора Николая, а в 1839-м отсюда на Бородинское поле уходил гвардейский караул, задействованный в торжествах в честь установки памятника героям 1812 года. Хотя и сам Манеж стал памятником той великой победе. Впрочем, тогда еще Экзерциргауз. На французский манер он стал официально именоваться с середины XIX века, когда окончательно утратил военное значение, а люди подзабыли, в честь чего он собственно построен. Последние полвека перед революцией Манеж использовали как концертный зал, выставочное пространство, место народных гуляний и балов. В остальное время он по-прежнему был манежем для уроков верховой езды, конных состязаний и даже велосипедных гонок.
Театр одного актера
Послереволюционный период в жизни Манежа был наименее ярким — сначала он стал казармой, затем правительственным гаражом. Наконец полвека тому назад, в 1957 году, в нем сделали выставочный зал, разделив пространство на два этажа со множеством помещений. Поначалу он был не особенно популярен, поскольку был непривычен для зрителя, но 1 декабря 1962 года, ровно 55 лет назад, прогремел не то что на всю страну, а на весь мир. И не столько благодаря художественным достоинствам экспонировавшихся здесь работ, сколько из-за экспрессивной реакции на них главного критика Страны Советов, первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева.
Никита Сергеевич Хрущев (на первом плане первый слева) в окружении политических и общественных деятелей на выставке в Манеже. 1962 год
К 30-летию Московского отделения Союза художников СССР было решено устроить выставку столичных художников и, что логично, провести ее в центре города, в Манеже. Она была поделена на две части — основную экспозицию, которая открылась еще в середине ноября, и выставку работ участников студии «Новая реальность», которая была смонтирована буквально накануне. Руководимая Элием Белютиным студия активно искала новые пути в искусстве, не стесняясь смелых экспериментов. Кому пришла в голову идея знакомить Хрущева с работами молодых авангардистов, до сих пор достоверно неизвестно. Не исключено, что это была провокация, поскольку предугадать его реакцию не составляло труда. Большинство историков сходятся на том, что хитрая комбинация родилась в голове главного идеолога партии и сторонника жесткого изоляционистского курса Михаила Суслова.
Сначала Хрущев обрушился на основную экспозицию, но когда дошел до авангарда, то просто взорвался. Конечно, не без помощи сопровождавших его товарищей, которые давали соответствующие комментарии. Речь прежде всего идет о секретаре Союза советских художников, авторе знаменитой ленинианы Владимире Серове и Михаиле Суслове. К счастью, велась стенограмма встречи, которая уже в постперестроечное время была опубликована. Правда, без ненормативной лексики, которую богато использовал Никита Сергеевич.
«Ну что это? Вот с этим мы пойдем в коммунизм? Это наше знамя? Это вдохновляющее произведение, которое призывает людей к борьбе?! Ну что это?! А это что?! Да это наркотическая девушка, загубленная жизнью! Вот она, мазня!»
«Интересно, кто заказывал, потому что тот, кто заказывал, пусть он и заплатит; пусть он добросовестно выполнит обязательства. Пусть он себе повесит на шею.
Картина должна вдохновлять человека, она должна его возвышать, вдохновлять на подвиг ратный, трудовой. А это что? Вот тянет осел осла, тянется как во времена старые обреченный на казнь».
«А вот эта картина? Что они пьют или что делают? — не поймешь. Нельзя так, товарищи. Правительство не имеет права быть аморфным, оно должно проводить определенную политику в интересах народа. Эти скажут, что неправильно судят. Но не нам судить. Покамест народ нас держит, мы будем проводить ту политику, которую народ поддерживает».
«Какой это Кремль?! Оденьте очки, посмотрите! Что вы! Ущипните себя! И он действительно верит, что это Кремль. Да что вы говорите, какой это Кремль! Это издевательство. Где тут зубцы на стенах — почему их не видно?»
«Слушайте, вы педерасты или нормальные люди?! Это — педерасты в живописи! Что вы на самом деле! Копейки мы вам не дадим! Вот все, кто хочет, пусть напишут список, дайте в правительство, что вы желаете выехать в свободный мир, — вы завтра получите паспорта и на дорогу!
Да, да, уезжайте! Там вам предоставят широкое поле деятельности, там вас поймут. А мы вас не понимаем и поддерживать не будем. Мы считаем это антисоветчиной, это аморальные вещи, которые не светят и не мобилизуют людей. А что вы даете?!»
«Кто автор этой мазни? Объясните. Мы же люди, вы хотите, чтобы мы вас поддержали. Ну что это?! Если бы они в другой хоть форме были, так горшки можно было накрыть, а эти и для горшков не годятся. Что это? Давайте его сюда!»
Борису Жутовскому около портрета его брата:
«Штаны с вас спустить надо. Какой это брат? И вам не стыдно? Это юродство, а он говорит — это брат. Вы нормальный физически человек? Вы педераст или нормальный человек? Это — педерасты в живописи».
Эрнст Неизвестный тоже пытался вступить в диалог, разговор перешел на музыку.
«Вот, например, джаза я терпеть не могу. Откуда джаз пришел? От негров. Негры теперь освобождаются. Что такое джаз? Это какие-то невероятные звуки, нагромождение звуков. Меня это раздражает. Я люблю мелодичные звуки, я люблю и живопись такую, которую можно смотреть».
Несмотря на угрозы, никто из художников серьезно не пострадал, во всяком случае, обошлось без репрессий. Другое дело, что многие вынуждены были покинуть родину, чтобы иметь возможность свободно творить. А через 50 лет состоялась выставка «Те же в Манеже», где зрители снова могли увидеть работы Эрнста Неизвестного, Юрия Соболева, Юло Соостера, Бориса Жутовского, Веры Преображенской, Леонида Рабичева, Майи Филипповой, Инны Шмелёвой и других художников. Уже без Хрущева.
