Универсальный гений: Эдуард Артемьев соединил звуки и пространство
Почему-то уже много лет принято сравнивать Эдуарда Артемьева с Эннио Морриконе. Сравнение это кажется, с одной стороны, правомерным, тем более что Эдуард Николаевич периодически упоминает итальянца в качестве одного из своих учителей, с другой — отчасти притянутым за уши: всё же и биографии, и стилистические особенности творчества итальянца и русского слишком разнятся — ну разве что потрясающая работоспособность и огромное количество «озвученных» их музыкой фильмов роднит обоих. Но есть и еще одна очень важная деталь, общая для двух композиторов-современников. 30 ноября, в день 85-летия маэстро русской электронной музыки и мастера саундтреков, в этой тайне разбирались «Известия».
В поисках тепла
Морриконе не раз говорил в своих интервью о том, что он не верит во вдохновение, — это, дескать, «выдумка романтиков», и в качестве истинного движителя творчества рассматривает идеи, профессионализм и опыт. Наш музыкальный гений вторит ему, причем опираясь на цитату из Петра Ильича Чайковского: «Вдохновение — редкий гость, только труд, труд, труд!» — и добавляет: «Главное в любом творчестве — концентрация». То есть выходит, что вне зависимости от обстоятельств места и времени обстоятельства образа действия весьма схожи: не полагайся на нисходящее с небес, а крепко работающему да будет дадено.
Так оно, похоже, и вышло у обоих.
Рожденный в Новосибирске, Артемьев воспитывался в Москве, в доме дяди, дирижера и преподавателя консерватории; вот и выходит, что путь его в музыку был предрешен: сначала хоровое училище, потом — консерватория. Композиции он учился у советского классика Шапорина, многократного орденоносца и трижды лауреата Сталинской премии — и успешного автора музыки к кино- и театральным постановкам. Сразу хочется сделать вывод, да окажется он поспешным, потому что вовсе не этим путем Артемьев пришел в кино, а через электронную музыку.
Электричество звука
Парадокс: по воспоминаниям композитора, он «поступил в консерваторию в 1955 году, когда Дебюсси только-только начали исполнять в концертах, а заканчивал в 1960-х, когда Стравинский был еще запрещен», — но именно тогда Артемьев знакомится с Евгением Мурзиным, человеком парадоксальной судьбы — военным инженером, специалистом по противовоздушной обороне и в то же время изобретателем невероятно прогрессивного на тот момент музыкального инструмента — фотооптического синтезатора АНС. К нему, в военный «почтовый ящик», и пошел после диплома работать молодой композитор Артемьев.
Мурзин возглавлял и легендарную Экспериментальную студию электронной музыки при музее Скрябина — хозрасчетную организацию, островок свободы, на котором с АНС работала целая группа композиторов, в том числе Шандор Каллош, Станислав Крейчи, Софья Губайдуллина и Альфред Шнитке. Именно благодаря этим синтезаторным экспериментам еще один заслуженный классик советской музыки, композитор Вано Мурадели, прослышавший о молодом одаренном композиторе, что-то там делающим с электроникой, и позвал Артемьева работать над фантастическим фильмом «Мечте навстречу». Помимо ставших популярными песен «И на Марсе будут яблони цвести» и «Я — Земля», в нем прозвучала электронная музыка, сочиненная и записанная на синтезаторе АНС.
Серьезный автор
Электроника определила всю дальнейшую творческую жизнь Эдуарда Артемьева. Но не та, без которой не обходится ни одна танцевальная вечеринка, ни один попсовый шлягер, а академическая, строгая, развивавшаяся в течение всего прошлого века, ведущая начало от Льва Термена, Арсения Авраамова, Пьера Шеффера и Пьера Булеза. Еще одной компонентой, повлиявшей на творчество ученика советских симфонистов, стал прог-рок, эту самую электронику прибравший к рукам и отчасти ее очеловечивший.
Эдуард Николаевич часто упоминает Джона Маклафлина, King Crimson, Yes и Genesis. Впрочем, в отличие от тех, кто бесконечно возвеличивает эксперименты рокеров с академической музыкой, у него есть право профессионала рассуждать об этом — Артемьев не только участвовал в работе московской полустудийной группы «Бумеранг», которую возглавлял гитарист и один из ведущих ныне звукорежиссеров России Юрий Богданов, но и записал с ней несколько серьезных работ: серьезнейший кроссовер-проект «Метаморфозы», кантату «Ода доброму вестнику», прозвучавшую на московской Олимпиаде в 1980-м, и сюиту «Тепло Земли», написанную для певицы Жанны Рождественской на стихи Юрия Рытхэу — монументальное симфо-роковое произведение, в 1990-х переизданное знаменитым французским прог-лейблом Musea...
С другой стороны, электроника электроникой, но сам Артемьев считает ее просто композиторским инструментом, таким же, как и многие другие. «Я использую любые инструменты, если считаю их необходимыми», — говорит он, и, действительно, берет симфонический оркестр, хор, рок-группу, всё что угодно.
Когда-то Тарковский просил его не о музыке — о «состоянии». Это Артемьев умеет как никто другой: в «Солярисе», едва ли не главной их совместной работе, за исключением фа-минорной хоральной прелюдии Баха из музыки зритель не в состоянии вспомнить ничего другого. А музыка там есть, и много — недаром саундтрек к фильму переиздавался больше десятка раз. Сплетая с синтезаторными тембрами и записями оркестра полевые записи звуков природы, Артемьев смог создать то самое ощущение космоса, которого добивался режиссер. Кстати сказать, известна история первого релиза саундтрека: он вышел в Японии, как рассказывает сам Артемьев, пиратским образом — «кто-то вынес одну из пленок с «Мосфильма», причем не самую лучшую».
Магия кино
Понятно, что соотечественники и современники знают Артемьева преимущественно как кинокомпозитора; тому виной, прежде всего, его многолетний альянс с Никитой Михалковым, альянс донельзя удачный. Познакомившись более 50 лет назад, они до сих пор работают вместе, вплоть до того, что, как говорит композитор, его последней работой в кино станет музыка к фильму Михалкова «Шоколадный револьвер».
Михалкову оказалась вполне по сердцу «электронность» композитора; впрочем, вот и еще одно доказательство того, что все внешние суждения — умозрительны. От декаданса «Рабы любви» до провинциальности «Механического пианино», от публичной истерики «Родни» до камерности «Без свидетелей», от провинциальной благостности «Обломова» до лихого экшена «Своего среди чужих» — в каждом из таких разных состояний Артемьев находил для Михалкова свой музыкальный язык, идеально соответствующий фильму.
Впрочем, Артемьев работал и с Абдрашитовым, и с Любшиным, и с Прошкиным, и с Шахназаровым, и с Полокой — но его работы с Никитой Сергеевичем и его братом Андроном наиболее популярны. Конечно, это сужает творческий образ композитора, ведь на счету Артемьева есть и многочисленные сюиты, и симфонические поэмы, оратории, кантаты, концерты, сонатины и прелюдии... Есть и оперы, главная из которых — «Преступление и наказание» по Достоевскому — писалась несколько десятков лет и вот уже несколько лет с успехом идет на сцене московского Театра мюзикла.
Человек на все времена
Так в чем же секрет универсальности Эдуарда Артемьева, одного из немногих отечественных композиторов, к которому с одинаковым уважением и восторгом относятся и авангардисты, и академисты, и поклонники рок-н-ролла, и любители популярных песен (как забыть «Дельтаплан» в исполнении Валерия Леонтьева)? Судя по всему, дело в том, что он, во-первых, «не читатель, а писатель» (не слушает музыку для удовольствия), во-вторых, не делит музыку на жанры, считая ее абсолютно целостной, единой, и, в -третьих, обладает удивительным мелодическим даром. Он сочиняет темы — и темы, зачастую простые, но никогда — простенькие, ведут за собой весь корпус произведения, будь то симфоническая сюита или песня.
А еще он — неисправимый мечтатель, хотя и кажущийся прагматиком. Вот уже давно Артемьев говорит о грядущем новом искусстве, в котором создатель будет оперировать наравне с визуальной или мелодической составляющей категорией, к примеру, пространства. Несмотря на то что пока таких попыток немного и относятся они к области нишевых экспериментов, кажется, что сам Эдуард Николаевич вот уже десятки лет именно такое искусство и создает и лишь по какой-то досадной случайности его именуют просто музыкой.