«Чтобы идти вперед и вверх, нужны мир и красота»
В середине февраля состоится релиз нового альбома «Аквариума» «Время N». Почти наверняка ничего более значимого в отечественном роке в этом году не появится. Борис Гребенщиков, сделав очередную работу, продолжил свои интенсивные гастрольные странствия. В пути его перехватил обозреватель «Известий», которому с подачи автора уже посчастливилось услышать новый альбом.
— Столь жестким, конкретным, в чем-то гневным, даже безжалостным ты был, пожалуй, в альбоме «Сестра Хаос» на заре нулевых, а затем в проектах нынешнего десятилетия — «Архангельск» и «Соль». «Время N» можно назвать их продолжением и завершающей частью трилогии?
— Трилогией всё же станет «Соль» — «Время N» и наш следующий альбом, для которого уже есть 16 песен, в том числе те, что мы сейчас исполняем на концертах: «Пегги-поршень», «Паленое виски и толченый мел», «Собачий вальс». А что до жесткости — мне кажется, что «Русский альбом» и «Навигатор» были не мягче.
— Последний трек нового альбома — «Крестовый поход птиц» — выглядит почти неожиданной в данном контексте светлой нотой, авторской умиротворенностью.
— Такой конец альбома естественен, по-другому быть и не могло. Этот альбом — путешествие из тьмы к свету. А песня сочинялась так же, как все остальные. С первой ее строчки и первого аккорда я не имел ни малейшего понятия, к чему она придет и станет ли светлой. Но когда она сложилась, мне стало очевидно, что это концовка альбома. Пробовал другие финалы — они не подходили.
Вообще в каждой песне этого диска я лишь констатирую то, что вижу, иногда высказываю свои чувства. Вот идет дождь — мне мокро. Точка. Вот творится такая-то фигня. Мне хреново от этого. Точка. Не стремлюсь кого-то обвинить, что-то перечеркнуть или поменять. Просто говорю то, что чувствую.
— Но как уживаются два почти противоположных настроения в одном альбоме?
— А это одно настроение. Как говорили древние, со дна глубокого колодца звезды видны даже днем. Чем больше страданий, тем дальше человек видит в итоге.
— Но иногда в отчаянии человек может проклинать Бога?
— Только глупец.
— Ты не допускаешь утраты веры?
— Перестать верить — одно, проклинать Бога — другое. Вера — понятие интеллектуальное, а ощущение Бога в сердце у каждого. Если я перестану верить в закон гравитации, значит ли это, что, выйдя в окно с 20-го этажа, я не упаду? Вот и всё. Разговоры про веру в Бога для меня кончаются здесь. А глупость и жадность человеческая бесконечны. У них нет предела.
— Где ты с ними пересекаешься?
— Смотрю на то, что происходит вокруг меня. Я даже не говорю отдельно про Россию. Но я не собираюсь тратить ни секунды своего времени на обсуждение кретинов. У меня есть много более интересных дел.
— В свое время актер Михаил Козаков признался, что сотрудничал с КГБ. А сейчас в Литве подозревают в том же самом Донатаса Баниониса. Представь, что тебе документально подтвердят что-то подобное о твоих коллегах по ленинградскому рок-клубу?
— Что бы я ни узнал, никакая информация из архивов КГБ мое мнение о них не изменит. Если человек оказался слаб и сделал что-то не то, он не стал от этого хуже.
— Но если его «слабость» всерьез повлияла на чью-то судьбу?
— Круговорот человеческих судеб от нас зависит очень мало. Но расскажу тебе такую вещь. Где-то в начале 1983 года прекрасная женщина, директор Дома художественной самодеятельности Анна Александровна Иванова, под начальством которой жил ленинградский рок-клуб, с печальной улыбкой попросила меня пройти в комнату, где сидел товарищ в штатском. И он стал задавать мне разные вопросы.
Основное условие их «игры» было такое: вы с нами разговариваете, но, дабы не испортить свою же судьбу, молчите в тряпочку об этом общении. И на этом держалась вся их магия. Они всегда рассчитывали на заговор молчания и так держали каждого на поводке.
Я поступал по-своему. Запасался десятком двухкопеечных монет и обзванивал друзей, предупреждая: со мной только что провели беседу. Вы, судя по всему, следующие в очереди. Не стану конкретно называть, кому звонил, но это всем известные имена. Я считал своим долгом предупредить тех, кому грозила опасность. А дома меня ждали еще человек 10, которые рассчитывали услышать детали встречи.
— В России, к слову, много споров о том, надо ли вообще открывать спецархивы.
— Какие могут быть споры? Все архивы нужно открывать без ориентации на «срок давности». Это же еще в Писании сказано: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным». Под этим лозунгом должны выставляться все архивы.
— Ты читаешь новые книги? Или уже достиг состояния, когда они тебе не обязательны?
— Я люблю новые книги, музыку, фильмы. Будущее вообще измеряется новыми фильмами: вот в этом году должна выйти история про Хана Соло, да скоро подоспеет и третья часть новых «Звездных войн». Будет что-нибудь и еще любопытное. Это моя духовная пища. У некоторых духовная пища — священные книги, а я примитивен. У меня — «Звездные войны», «Шерлок Холмс», «Пираты Карибского моря», «Стражи Галактики» (улыбается).
Из негероических порадовал фильм «Смерть Сталина». Я посмотрел его в Лондоне и полфильма хохотал, как подорванный. Блестящие актеры. С одним из них, Майклом Пэйлиным из «Монти Пайтон», мы даже немного знакомы. Армандо Ианнуччи сделал очень точную картину. Ему бы предложить снять серию фильмов по истории и быту советской России. Но, боюсь, он не возьмется.
— Составь для него список героев.
— Он ко мне не обратится, мы не знакомы. Да и герои у меня другие: Харрисон, Кит Ричардс, Маугли, Арагорн, Гендальф.
— Среди новых героев теперь еще участники рэп-баттлов. Наблюдал хоть один из них?
— Я был маленьким и гулял во дворе на улице Алтайской, там в детской беседке периодически отдыхали сильно выпившие граждане. И свою порцию баттлов я получил, внимательно слушая их разговоры. Думаю, ничего нового в этой области уже не узнаю. Хотя я очень хорошо отношусь, скажем, к Оксимирону. Он, без сомнения, талантливый человек. Но суть любого баттла — разговор двух людей по принципу: дурак — сам дурак. Только делается это развернуто, с применением большого количества эпитетов. А мне это слушать неинтересно.
— Гарик Сукачев, например, считает, что рэп смел рок-музыку и сам он уже если не нафталин, то герой минувших дней.
— Как я сочувствую Гарику. Химически тяжело считать себя нафталином.
— В заглавной теме твоего нового альбома все концентрируются на единственном нецензурном глаголе. Хотя вокруг сейчас полно песен с обилием мата. Видимо, твой призыв звучит убедительнее?
— Восемь лет назад у нас в «Аквариуме» стихийно возник лозунг: «Время ……….!». По-моему, я сам его ввел, хотя точно не помню. В определенный момент кто-то из нас, чувствующий на себе печать провидения и руку судьбы, отчаянно кричал: «Время ……….!», и все немедленно приступали к этому процессу.
А прошлым летом в июле я вдруг почувствовал, что этот лозунг взял меня под уздцы и потребовал песни. Я думал, что напишу нечто шуточное. А вот хрен! Аккорды сразу пошли поперек всякого веселья, ибо песни за нас пишет сам русский язык. Что времени нужно, то он нами и пишет; использует нас как транспортное средство. Что Высоцкого, что Окуджаву, что меня или Васильева, Макаревича, Юру Шевчука…
— Этот лозунг для тебя эквивалент состояния «я на всё положил» или некая мантра?
— Это не мантра, а самое трагическое, что может сказать человек. Как я это понимаю: окружающая действительность слишком зажала, разрывает на части, и единственное, что можно сделать, — пойти на крайность. Так шахид вторгается в действительность. Ведь слово «шахид» в этой песне используется совсем не случайно.
— Ныне широко отмечают 80-летие со дня рождения Владимира Высоцкого. Близок ли он тебе? Вот песни Окуджавы, Вертинского ты исполнял и записывал не раз, а Высоцкого, кажется, не пел никогда?
— Публично не пою, потому что ничего не могу добавить к его песням. Но он — самый гениальный, нестерпимо гениальный, прорывный автор русских песен. Мы его часто слушаем. В том числе после концертов.
— А еще 19 февраля будет 10-летие со дня смерти Егора Летова, немало повлиявшего на умы целого поколения.
— Много раз пытался слушать его песни, но понимал, что мы совсем разными вещами занимаемся. Горячо его уважаю, он большой молодец, сделал немало интересных вещей. Как я понимаю, у него был правильный кругозор. Он слушал много музыки, которую и я слушаю. А если люди слушают одну и ту же музыку, они могут найти общий язык. Но эстетически мы расходимся. То, как он делал свои песни, — просто не мое. У нас по-разному устроены уши.
— Ты продолжаешь свою серию уличных выступлений. Довольно последовательно культивируешь жизнь менестреля.
— Мне просто нравится бесплатно играть для людей в неожиданных местах. Я всегда этого хотел.
— И ты постоянно в пути. У тебя еще сохраняется ощущение дома?
— Дом — прекрасное святое место, похожее на рай, где я бываю фантастически редко. Но он есть. Там живет жена, туда приходят дети, там жил мой кот, стоят мои книги, картины, компакт-диски, которые уже никогда никому нужны не будут.
— Разве при твоем странничестве дом не перемещается вместе с тобой?
— С другой стороны, ты прав: дом у меня весь мир. Я приезжаю в Индию, выхожу из самолета — и я дома. Приезжаю в Мурманск или Сибирь — дома. В Лондоне — тем более дома. Приезжаю в Париж — вот он дом, слава тебе господи! В Катманду — ура, я вернулся. Нью-Йорк или Вятка — скоро буду. Земля очень маленькая.
— А близкие твои страдают от такой твоей жизни или принимают ее?
— Они ее принимают, поскольку я никогда не был другим. И жена достаточно много со мной ездит, но не на гастроли. А у детей давным-давно своя жизнь. Даже кот ушел в другое место, мы не могли его оставлять надолго одного в квартире.
— Есть сейчас то, что тебе реально надоело?
— Мне надоели моя лень и пьянство. Надоела чудовищная косность, агрессивность и безвкусица многих моих сограждан. Надоел восторг, с которым люди кидаются в океан ничего-не-думания. Такое сладкое желание отказаться от малейших попыток сообразить, что же на самом деле происходит. Говорят, что Бернард Шоу однажды сказал: «Два процента людей думают, три процента людей думают, что они думают, а 95 процентов лучше умрут, чем будут думать». Вот это меня достает. Чтобы идти вперед и вверх, нужны мир и красота.
