Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) вместе с Международным агентством по изучению рака официально признала канцерогенным продуктом любое переработанное мясо, включая бекон, колбасу и, видимо, с недавних пор прославившийся хамон.
По данным этих организаций, ежедневное употребление 50 г копченого, вяленого, консервированного или соленого мяса повышает риск заболевания раком кишечника на 18%.
В иных уголках мира на это заявление, наверное, не обратят особого внимания — мало ли есть на свете разных продуктов и почти все чем-то вредны. Однако в России оно наносит важный, если не решающий удар по национальному мифу о колбасе — почтенному мифу еще советских времен, в жирных пальцах которого так долго трепыхалась бабочка народного духа.
Глядя из дня сегодняшнего, трудно понять, почему роль культового продукта, символизировавшего недостижимое изобилие, досталась в то время не ностальгической французской булке, не пармезану, которого в самом деле не было в продаже, и не экзотическим папайе и маракуйе, которые в принципе не завозились в страну, в отличие от лимонов и бананов, напоминавших в Сыктывкаре о Сингапуре.
Но факт есть факт: на каком-то этапе практически все, чего не хватало советским желудкам, стало называться единым словом «колбаса».
Идея колбасы сплелась в народном сознании с идеей дороги: на смену заунывной песне ямщика пришел гимн колбасе. Граждане путешествовали по стране на «колбасных электричках», а самые решительные уезжали в «колбасную эмиграцию».
Колбасное изобилие Запада было главным аргументом перестроечных поп-экономистов в борьбе за умы советских людей. Съездит, скажем, Лариса Пияшева в Швецию и пишет оттуда, что в местных магазинах аж 46 сортов колбасы. И тут же Анатолий Стреляный рапортует из Германии: насчитал, мол, 95 сортов колбасы в супермаркете! Из этого напрашивался понятный вывод: надо советскую власть валить и на развалинах устраивать рыночную экономику.
Но не только количеством колбасы завлекали сограждан паладины всемогущего рынка. Прискорбное качество советских колбасных изделий, которыми брезгуют даже кошки, становилось предметом и анекдотов, и журналистских расследований. Само собой, широкие массы считали, что уж на Западе-то колбасу делают не из картона и не из крахмала, а из чистейшего мяса, как следует просоленного, провяленного и прокопченного.
Несколько лет назад я зашел в соседний универсам и ради интереса посчитал, сколько наименований товара предлагает колбасный отдел. Сбился на числе 75. А где же, спросите вы, счастье? А счастья нет. Хотя колбаса есть.
Духовная эмансипация от колбасы, усвоение простой мысли о том, что колбаса есть, а счастья нет, кажется мне важнейшим процессом в жизни нации за последние двадцать лет. Из дезориентированного населения, которое некогда продало великую страну за «два кусочека колбаски», причем чаще всего убогой «мортадели с оливками», постепенно стал возникать народ, которому колбасы уже мало. Народ, которому нужен как минимум Крым. А то и Сирия.
Но со сменой идейных ориентиров никуда ведь не делась и проблема здорового питания, которая для психически нормальных людей (в отличие от истеричных дамочек из Facebook) превратилась из сакральной в чисто бытовую. И тут ВОЗ огорошивает неподготовленную аудиторию: оказывается, вожделенная некогда колбаса смертельно опасна — причем не только дешевые подделки, но и самые качественные образцы жанра.
Где же они раньше-то были, а? Люди склонны желать колбасы, но еще больше склонны бояться рака. И если бы идея о гибельности колбасы появилась вовремя, то, может быть, и советская держава была бы спасена.
Но шутки шутками, а есть-то нам теперь что? Одно вредно, другое невкусно, третье дорого. Чем больше информирован человек, тем сложнее ему сделать свой выбор.
Настала пора импортозамещения, и возник интерес к российским сырам — из чего они сделаны? То пальмовое масло в них найдут, то непонятный людям хлорид. Повертишь в руках кусочек, почитаешь этикетку, да и отложишь в сторону, от греха подальше.
В информационной неразберихе человеку хочется найти авторитет в области питания, единую инстанцию, которой можно было бы доверять. В былые времена такой инстанцией были религиозные установления. Доверие к ним сохранилось до сих пор — например, многие люди, даже если они православные, атеисты или агностики, на рынке или в магазине склонны покупать мясо «халяль», хотя не всегда могут найти этому рациональное обоснование.
Поэтому логично появление идеи привлечь на продовольственный рынок авторитет РПЦ, создав по аналогии со стандартами «халяль» и «кашрут» православный стандарт продуктов, на который потребитель мог бы положиться, не вдаваясь в изучение докладов ВОЗ или даже надписей на этикетках.
С предложением разработать такой «православный стандарт» обратились недавно к патриарху Кириллу члены Общественной палаты, чем вызвали предсказуемую реакцию дежурных борцов с РПЦ, опасающихся, что пресловутые «скрепы» будут теперь вмонтированы прямо в обеденные столы россиян.
Однако, на мой взгляд, Церкви от этой идеи уже не отмахнуться, поскольку недобросовестные маркетологи, готовые эксплуатировать народную «тягу к духовности» для сбыта некачественной продукции, тоже не дремлют.
На эту тему уже пришлось высказаться официальному представителю РПЦ, священнику Роману Багдасарову. По его мнению, православными нельзя считать, например, трансгенные жиры, чипсы, энергетические напитки, а также просто очень дорогие продукты.
Конечно, механическое отождествление церковных канонов с принципами здорового питания выглядело бы нелепо, но сама мысль о добровольной сертификации хлеба насущного независимой организацией с участием подателей пищи духовной кажется мне любопытной и соответствующей духу времени.
Среди поклонников здорового питания популярна фраза: «Мы есть то, что мы едим». Церковь же, напротив, руководствуется словами Христа: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что исходит из уст». Теперь, когда колбасная эпоха кончается как в идейном, так и в гастрономическом смысле, было бы интересно увидеть синтез этих двух подходов.
