Под определенным углом зрения вся постсоветская история выглядит как одна большая попытка создать правую партию. Счет этой истории давно идет на десятилетия, а партии всё нет.
Причина этого не в местном дефиците оргспособностей или мировом кризисе партий. Наибольшей помехой для возникновения правой партии являются не фантомные противники правых из числа радетелей за народное дело, а сам доминирующий слой, чьи интересы партия, казалось бы, должна хотя бы символизировать.
Доминирующий слой опознает не только свою силу, но сам факт своего существования, если всё это предельно далеко от какой-либо системы представительства. Представители доминирующего слоя живут по принципу: «Там, где есть представительство, нет силы, там, где есть сила, не нужно никакого представительства».
За этим принципом скрывается экзистенциальный страх: даже минимальное перераспределение возможностей означает кризис идентичности, воспринимаемый как добровольное заклание себя руками потенциальных рейдеров. Если рейдерские качества не проявишь ты сам, рейдеры придут за тобой.
Когда возможность существования не соотносится ни с чем, кроме возвышения, политика сводится к строительству пирамид руками сизифов. При этом в главную пирамиду превращаются сами сизифы. Часто говорят, что главным для доминирующего слоя является не отдать власть. Однако еще важнее, что, не желая отдавать власть, они одновременно не желают снабжать ее никакими гарантиями, включая гарантии для самих себя.
Речь идет не о той чрезвычайной власти, которая, по логике Карла Шмитта, питает любое суверенное действие. Та власть выражает не принцип присутствия сам по себе, а принцип права. Присутствие в этом случае не может подтвердить себя, если оно не отражается в зеркалах закона. У нас другие расклады: обладатель положения, подобно вампиру, не должен отражаться ни в каких зеркалах. Это чрезвычайная власть, но чрезвычайная власть особого рода — предъявляющая могущество через демонстративное потребление, не отличимое от оголтелого самоедства.
Отсюда вывод: статусное превосходство является источником риска. Не только для всех, прежде всего — для самого обладателя статуса. Соответственно, статус является точкой сборки новых опасных классов. Не стоит описывать отечественных доминирующих ни как грандов, «пользующихся положением», ни как членов клуба «лихих людей». Скорее это опричники без опричнины.
Много писали о том, что правящий слой выступает у нас коллективным сувереном. Однако важнее определить, что он такое. Феодальное право предполагало систему оговорённых обязательств сюзеренов и вассалов. У нас сама принадлежность к доминирующим группам предполагает «свободу от обязательств». Если «Великая хартия вольностей» уравновесила права баронов по сравнению с правом короля, то у нас любые «вольности» связаны с обменом асимметричными ответами между всеми участниками процесса.
Доминирующие группы рассматривают общество как набор придворных систем вокруг себя. «При дворе» существует и партийная система. Однако придворный статус не спасает от войны всех против всех. Скорее он служит в этой войне главной ставкой.
Положение дел усугубляется тем, что доминирующие группы хотят быть отцами всего, но не хотят видеть в качестве субъекта договора того, кого, как им кажется, они одаривают жизнью. Демократия в России является не «суверенной», а «патронажной». Она не связана с дидактической опекой над клиентами как «детьми малыми, неразумными». Речь о том, чтобы связать весь институциональный порядок с прибавочным отцовством и прибылями от эксплуатации семейного типа.
Трансформация бугра и воротилы в добропорядочного отца семейства, pater’а по примеру древних римлян, составляет суть культурной динамики, порожденной происходящей у нас с начала десятых годов консервативной революцией сверху. Однако pater в Риме в первую очередь действительно был pater’ом — отцом для многих детей, а не фигурой, в которой нашёл воплощение дух корпоративной лояльности.
Откуда взялся сам этот дух? Из вотчин красных директоров, а еще раньше — из послевоенных дворов, где «все друг друга знали». Бьющая откуда-то из-под земли «стихия рынка» сочеталась в этих дворах с сооружением доморощенных вертикалей власти.
Роль настоящего римского pater’а предполагала семейные узы, объединявшие его не только с клиентами, но и с рабами. Хотя даже это не помешало в Риме кризису II века до нашей эры, приведшему к реформам братьев Гракхов. Отцы-плебеи оказались в состоянии гражданской войны с отцами-патрициями. Кризис был вызван сосредоточением земель у патрицианского меньшинства, которое сопровождалось падением доходов плебса и обезземеливанием свободного крестьянства.
Политика избавила от угрозы семибанкирщины, но распространила олигархическую логику на все этажи власти. Произошла санация олигархического капитала, но возникло множество мини-олигархов. Их статус подтверждался принципиальным стиранием границы между собственностью и властью. Олигархический капитал метастазировал.
Было воспроизведено главное его условие: обнищали те, кто не был допущен к механизмам взаимной конвертации власти и собственности. Бенефицар новой системы имел контрольный пакет не столько во владениях своих подданных, сколько в их судьбах.
Вся эта ситуация порождает угрозы, сопоставимые с теми, что были на закате СССР, когда методом проб и ошибок номенклатура преобразовывала административный ресурс в экономические активы. Суть угроз, которые возникают сегодня, такая же, как и в восьмидесятые годы XX века: нынешняя система патронажа не легализована, не нуждается в гарантиях и не дает их.
Следовательно, как и номенклатура в конце восьмидесятых, она может: 1) обнулить резервы неиспользованных возможностей; 2) обанкротить общество символически; 3) обанкротить общество материально; 3) варваризировать социальных агентов; 5) регионализировать уклад жизни; 6) свести политику к иконографии.
На рубеже 1980-х и 1990-х попытка правой партии была связана не с демократическим движением, а с Коммунистической партией Ивана Кузьмича Полозкова. Вынутая из архивов «Ленинградского дела», идея компартии в пределах «одной только РСФСР» мгновенно стала тараном для политической системы всего СССР. Это был институт, воплотивший наяву ленинский страх великодержавности и обративший его против всей цивилизации «заветов Ильича». При помощи КПРФ эта цивилизация из элемента живого настоящего превратилась в архипелаг архаики — «Парк советского периода».
Будущим правым партиям коммунисты Полозкова оставили в наследство общий принцип: представительствовать от имени бывшей номенклатуры, каким бы поколением она не датировалась. Для новых правых это непозволительная роскошь.
Их задача в том, чтобы не допустить очередной революции патронов. Что для этого необходимо?
Во-первых, перевести патронаж в область политического представительства.
Во-вторых, превратить рекрутирование патронов в часть политического процесса.
В-третьих, сделаться инструментом, ставящим патронов в ситуацию публичной оферты услуг для различных групп и сообществ.
Ответом на срастание власти и капитала должно быть у правых, как ни странно, усвоение опыта КПСС. Последняя была партией-государством, но в единственном числе. Сегодня нет места одной партии-государству. Партий с госфункциями должно быть несколько.
Чтобы стать властью, партийные структуры просто обязаны брать на себя функции, с которыми государство в одиночку не совладает. Это функции, которые определяются словами «национальный проект». Здесь у новых правых есть все основания опередить конкурентов.
