Ли Куан Ю был кумиром отечественных отставных управленцев.
В свое время понятие «национальный лидер» было заимствовано скорее из Сингапура, нежели из Китая, Турции, Германии или какой-либо другой страны с альтернативной историей. К тому же именно сингапурский нацлидер запретил жевательную резинку, построил скоростные трассы, искоренил свободу печати и объявил о превращении «страны третьего мира в страну первого», а что еще нужно для счастья.
В общем, из всех стран, когда-либо бросивших вызов монополии англосаксов на институт национального государства, именно пример Сингапура казался наиболее технологичным. Правда, остается вопрос, был ли этот вызов на самом деле? Да и вообще: не является ли весь этот техноурбанизм элементом саморекламы сингапурского режима?
Сингапур и правда похож на гигантский гаджет. Этот образ очень соблазнителен для всех, кто связывает управление с беспроводным влиянием на людей и прочими чудесами техники, иллюстрирующими старую как мир идею беспрекословного подчинения. В месте, где правил Ли Куан Ю, на этот образ работает ещё и критическое отсутствие «природы». В Сингапуре ее нет не только в виде ископаемых ресурсов, флоры и фауны, но даже в виде воды и земли. Песок на строительные нужды и воду для питья в воспетые Вертинским места привозят из Малайзии и Индонезии.
Единственным природным объектом, который может считаться символом и синонимом Сингапура, является каучук. Но и он есть нечто вроде растущего из земли антирастения, которое является природным производителем резины и соотносится в воображении с деревом, на котором растут шины. Короче говоря, если Япония является олицетворением «края света», то Сингапур воплощает миф «неприродного заповедника», островной территории, которой присуща хроническая нехватка живой жизни.
Впечатление усиливается тем, что, подобно древнегреческим полисам, Сингапур организован как город-государство, а городам-государствам свойственно представление о том, что всё, что находится за их пределами, принадлежит либо к миру, который совершенно необитаем, либо к миру, который населен какими-то неправильными и даже вредными формами существования.
Вышедшие в тираж управленцы кладут глаз на Сингапур еще и потому, что видят в нем единственную и потому заведомо идеальную утопию, которую они готовы были бы допустить. Это не утопия в буквальном смысле («место, которого нет»), а утопия как единственно возможное выигрышное место, по периметру которого выстроились в ряд проштрафившиеся места с расположенными на них обанкротившимися — от слова failed — государствами.
Скорее всего, такими же идеями был вдохновлен и сам Ли Куан Ю.
Отсутствовавшая внутри и вокруг Сингапура «природа» вкупе с островным статусом сингапурской державы создавала впечатление постоянного присутствия при зарождении мира. Всего, что отличает бытие от небытия, недопустимо мало. Вокруг мировой океан, и только дух носится над его водами. Ли Куан Ю оставалось лишь стать воплощением этого духа. Государства, окружавшие Сингапур, может, и не казались обанкротившимися, но точно не могли являться для Ли предметом подражания. Они уже как-то существовали, Сингапуру же только предстояло возникнуть.
Сингапурское экономическое чудо только на первый взгляд является «экономическим». Любое сколько-нибудь детальное рассмотрение сингапурской истории при Ли Куан Ю открывает то обстоятельство, что перед нами космогоническое чудо.
Националисты готовы углядеть космогонию в самом факте появления на свет любого национального государства. Однако они упускают из виду то, что национальное государство может состояться лишь в том случае, когда оно запускает сценарий космогонии. Судя по всему, Ли это понимал, и это понимание предопределило его действия. Он не искал «землю обетованную», не совершал морские походы в поисках неизвестного материка.
Если у Ли и была какая-то модель мира, с которой он хотел бы соотнести будущее Сингапура, то она была связана только с историей других островных государств, вынужденных столкнуться с той же необходимостью: постоянно возникать из окружающей пены. Таким островом для стала Ли Великобритания.
С образом британского льва, царствующего над морями, соотносится эмблема Сингапура Мерлайон — морской, или «русалочий», лев. По легенде, лев встретил основателя города Санг Нила Утама. Оба избежали конфликта, в результате чего лев с телом русалки стал тотемом сингапурского суверенитета. Однако всё это «прошлое для этнографов», скорее всего, просто выступает надстройкой над тем обстоятельством, что современный Сингапур возник в 1819-м году благодаря соглашению британской Ост-Индской компании с местным султаном Джохора. Правящий морской стихией лев породил льва-рыбу.
Фактически, возникла первая офшорная зона: место, где прятались денежки, чтобы не прятать их по банкам и углам. Офшор был открыт для эмигрантов и капиталов с сомнительной репутацией.
Госнация, которая возникла при Ли Куан Ю, была не столько очередным экспериментом в области селекции национальных государств, сколько способом окончательно легализовать всё, что было связано с историей тех самых неправедных денег, которые концентрировались в Сингапуре начиная с первой четверти XIX века.
Ли Куан Ю не только довершил дело легализации, но и превратил всё это в элемент «сингапурского мифа». У Ли была репутация безупречного управленца, а он скорее специалист по сшиванию в одно целое мифов, старых и новых. Эта способность позволила оказать ему баснословную услугу тому государству, которое выступало филиалом Ост-Индской компании.
К 1959 году, когда Ли встал во главе правительства, туманный Альбион давно лишился статуса метрополии в огромной империи. Великобритания вернулась к статусу островного государства: фунт уступил доллару, страна оставалась «великой» только в своем собственном титуле. На повестке дня была реорганизация взаимоотношений с территориями, входившими в орбиту ее влияния. Колониальная модель по принципу огня, меча и подкупа больше не работала. Кризис политики огня и меча привел к дефициту финансовых ресурсов. Деньги давно уже «делали сами себя» и колонизировали реальность, не имея прежней нужды в марш-бросках через полмира.
Нужна была колониальная модель, в которой Британия была бы не центром мира, а его атласом: наглядным пособием по изучению того, как всё устроено, и поставщиком конструктивных элементов для тех, кто хотел бы воссоздать у себя основы «настоящего порядка».
Особенно это касается политики первого премьера Сингапура в отношении коррупции. Ли говорил: «Начните с того, что посадите трех друзей. Они знают, за что, и вы знаете, за что». Этой фразе часто рукоплещут. При этом забывают, что в ней выражен закон военного времени и ставка в этой войне — в том, чтобы продлить жизнь расформированной еще в 1874-м году Ост-Индской компании.
Отсылка к британскому опыту у Ли Куан Ю была подсказкой для Британии относительно того, как ей нужно вести себя в новых условиях. Требовалось удержаться на плаву в ситуации, когда она больше уже не являлась тем «большим пространством», каким была раньше. За службу Ли воздалось сторицей. Он не только де-факто превратился в пожизненного правителя, но сохранил у себя в стране методику средневековых наказаний (удары палками), а также удостоился комплимента от «самой Тэтчер». Говоря о роли Ли в спасении британского наследства, госпожа министерша как-то заметила: «Когда-то Сингапур учился у Британии, а теперь Британия учится у Сингапура».
И немудрено. Занявшись космогонией в отдельно взятой стране, Ли отдавал себе отчет в том, что при дефиците природных первоэлементов нужен первоэлемент, который мог бы их заменить. Таким элементом являлись и являются деньги. Как пишут в плохих романах, «по случайному стечению обстоятельств» деньги были одновременно и той силой, которой недоставало Британии, ограниченной в прежних возможностях на стяжательство с помощью огня и меча. Это решило всё дело.
Легенда приписывает Ли Куан Ю простой расчет: он прикинул, в какой период возникает перерыв в работе всех мировых бирж, и добился того, чтобы в этот период международные торги велись на сингапурской территории. В действительности он просто вернул в финансовый оборот обновленную колониальную модель. Пусть не в собственном качестве и не благодаря власти над морями, Британия вернула себе статус ведущего игрока мировой финансовой системы.
Всё остальное в политике Ли Куан Ю было лишь увертюрой к этому процессу. Однако в конце жизни бананово-лимонный реформатор всё-таки проговорился. Его политическим завещанием стала фраза о том, что национальный язык может быть в его стране только вторым. Первым должен быть английский.
