Такого еще в Москве не было.
Никогда еще BTL-реклама кинопродукции не влияла в такой степени на сознание москвичей. Никогда еще она не требовала такой моральной стойкости и политической дальнозоркости, никогда не порождала настолько спонтанных проявлений партийной принципиальности. Я о попытке установить инсталляцию «Око Саурона» на одной из башен московского Сити.
Честностью своей реакции москвичи окончательно доказали ту тенденцию, которую подметила одна киногероиня в середине прошлого века: некоторые люди предпочитают не факты, а аффекты. Москвичи — они такие все. Вернись в Москву на новые гастроли мессир Воланд, он и остался бы незамеченным. В Москве он проиграл Саурону (хотя найдутся, конечно, и такие, кто будет утверждать, что Воланд с Сауроном — одно лицо).
Только очень ленивый москвич (а ленивый москвич — не москвич) обходился без сравнения любимого города с Мордором. Это пример довольно трогательного когнитивного диссонанса, проявлениями которого богата родная земля.
Дело в том, что в 1990-е годы уроженцы столицы составляли передовой отряд толкиенистов, трогательных последователей создателя Саурона и всего сказочного эпоса про Средиземье — Дж.Р.Р. Толкиена. Разумеется, главной ролевой моделью для толкиениста являлись не сауроновы подданные, отвратительные выродки орки, а эльфы, к которым оркское племя некогда принадлежало.
В дедовские времена Б.Н. Ельцина над толкиенистами было принято смеяться, особенно над деревянными мечами и картонными доспехами. Однако спустя 20 лет получилось так, что толкиенистами стали все — и в особенности те, кто смеялся над ними громче других. Только сегодня принято отождествлять себя не с эльфами, а с орками. «Да, орки мы, да, мордоряне мы, с голодными клыками», — вполне вероятно написал бы сегодня Александр Блок.
Сойдя со столбовой дороги цивилизации, орки деградировали физически и духовно. В них нашла воплощение обратная эволюция человека в зверя, в падшее существо, в антиантропоса, к которому не применимы ни жалость, ни сострадание, ни гуманизм. Эта эволюция логически следует из развития идеи варвара, однако еще большим она обязана классическим представлениям о единстве человеческого рода, развитие которого не предполагает отклонений от единой модели.
Этимология, впрочем, подсказывает нам дополнительные смыслы: под орками понимаются «чужие», «враги». То есть само слово «орк» обращает нас к тому, что вслед с Карлом Шмиттом называют главной контроверзой политики.
Именно существование орков превращает Средиземье в место осуществления политической жизни, а там, где возникает политика, вступает в действие и принцип реальности.
Соответственно, все остальные категории жителей Средиземья подтверждают свою реальность исключительно на фоне своего соотношения с орками. Например, орки уродливы, однако красота эльфов без их уродства эфемерна. И так далее до бесконечности.
К тому же произведения Толкиена не стали бы новым словом в эпическом жанре, если бы не предполагали работу с принципом реальности, которая всегда представляет собой выведение на авансцену фигуры врага.
При этом орки являются «чужими» с совершенно определенной точки зрения: они чужие как норманны, какими они видятся из Англии. Здесь не место обсуждать достоинства и просчеты норманнской теории государства, однако и без этого обсуждения ясно, что русские, во-первых, опознаются как неассимилированные норманны, во-вторых, образуют с норманнами некое целое, в-третьих, подобно норманнам, воспринимаются как источник зла и смерти.
Орком кличут также живого мертвеца, зомби, являющегося не только одним из главных героев массовой культуры, но и одним из излюбленных примеров из теорий сознания (например, у Чалмерса).
Главный когнитивный диссонанс московского мордорянина не в том, что он отказывается опознавать в себе эльфа, думая по принципу «везде хорошо, где меня нет». Главный когнитивный диссонанс в его случае — считать себя существующим ровно в той степени, в какой он должен постоянно доказывать себе, что не живет настоящей жизнью, а значит, является до какой-то степени мертвым.
Это уже не рабское сознание заблудшей овцы, отбившейся от тучных стадов передовых народов, характерное для блаженных 1990-х. Это сложнейшее когнитивное нарушение, связанное с принципиальным непониманием того, что передовые народы черпают свою реальность из отрицания твоей реальности.
Таким образом, мордорянином является не тот, кто на разные лады повторяет: «Россия — наш Мордор», а тот, кто не видит, до какой степени он сам, а вместе с ним и вся страна являются жертвами в мировой системе обмена реальностями.
Казалось бы, «Сауронов глаз» должен воплощать положение дел, когда сознание мордорянина придет наконец в согласие с самим собой: мол, хотели Мордор — получите. Однако ничего подобного не происходит: «Око» слишком реально, а реальность, с которой соотносит себя мордорянин, должна быть разом вытесненной и вымышленной.
«Око» травмирует мордорянина, поскольку он не способен разглядеть в нем средство для терапии. Отсюда отождествление Саурона с дьяволом и страх перед сауроновым знаком как перед «дьявольской печатью».
Оставляя в стороне обсуждения вопрос о том, в какой мере в аналогичном качестве выступают знаменитые кремлевские звезды, стоит обратить внимание на то, что образ Саурона соотносится не столько с дьяволом, сколько с Сатурном. Сходство Саурона с Сатурном подтверждает то, что Саурон наблюдал за Творцом и его творением. Значит, он мог поместить Творца и творение в систему времени, когда существуют «до» и «после».
Сатурн, соответственно, выступал не только олицетворением времени («пожирает своих детей»), но и символом альтернативного порядка, который, с одной стороны, вмонтирован в существующий регламент жизни, ну а с другой — подрывает его устои. Эта шаткая основа противоположна замковому камню в любом его понимании, однако берет на себя все его функции. Что от нас не денется, так это неопределенность. Мы на ней стоим.
Произнося слово «Мордор», но не желая быть осененными «Звездой Саурона», мы с точностью до мелочей воспроизводим ситуацию позднего СССР. Как известно, в начале 1980-х лидер тогдашнего американского консервативного большинства президент Рейган объявил Советский Союз «империей зла». Консервативное большинство советских граждан восприняло эти слова как тяжкое оскорбление.
Вся международная политика эпохи перестройки была связана с тем, чтобы, пойдя навстречу чаяниям этого большинства, попытаться доказать обратное. Мы, мол, на светлой стороне силы. Что из этого вышло, хорошо известно. В действительности, противник объявляет вас носителями зла, если вы на верном пути. Договориться с противником об общих критериях добра и зла (к чему сводилось «новое мышление» Горбачева) означает попросту сдаться.
Сегодня происходит то же самое. Не только местные мордоряне, но весь мобилизованный против России люд договорился о том, чтобы считать ее Мордором. Это только доказывает правоту России, как и то, что именно ей Запад обязан своим соотнесением с реальностью.
Именно поэтому отказ от образа Мордора приведет к капитуляции перед западным миром.
Необязательно превращаться в ничто, достаточно просто сокращаться в пространстве и во времени, чтобы за просто так передать западному миру сохраняемый Россией принцип реальности. Самое опасное при таких обстоятельствах — думать, будто западный мир представляет собой банк, в котором этот принцип реальности прирастет процентами, способными к нам вернуться. Ничего этого не произойдет. Хотим мы того или нет, мы существуем, пока Запад считает нас злом. Не стоит доказывать ему обратное.
Подтверждением этих слов является не только новейшая политическая история, но и эстетика. В эпоху, когда под руководством тов. Капкова происходит превращение г. Москвы во временное передвижное шапито, только одно может спасти ее от окончательного превращения в караван-сарай. Когда видишь макеты размещения «Сауронова глаза» над Сити, понимаешь, что Сити как будто для него специально и строилось (что еще может его украсить?).
В эпоху, когда «стиль» вытеснила «среда» и вообще любой балаган, тщательно декорирующий собой запустение, «Око Саурона» выглядит даже не как вишенка на торте. Оно выглядит как мякотка на шпиле.
