Бердяевские чтения, которые прошли под Москвой в минувший уикенд, были организованы Фондом ИСЭПИ. Эти чтения были посвящены решению главным образом двух вопросов:
1) Может ли консерватизм по прежнему быть идеологическим маркером современной России?
2) Может ли лучшим выразителем российского консерватизма считаться именно Николай Бердяев, которому в этом году, 18 марта, исполнилось 140 лет?
Тут всё непросто. Конечно, консервативный месседж президента Путина, озвученный им в валдайской речи сентября прошлого года, а затем воспроизведенный в конце 2013-го в ежегодном послании Федеральному собранию, где как раз впервые и прозвучало имя Бердяева в актуальном контексте, получил неплохой отклик в европейских и американских консервативных средах.
Палеоконсерватор Пэт Бьюкенен, как известно, объявил российского президента за его пафос защиты традиционных семейных ценностей лидером мирового консерватизма, а лидер Американской семейной ассоциации Брайан Фишер даже назвал Путина «львом христианства».
Как говорили многие участники чтений, весьма положительно пафос «консерватизма» в российской версии был воспринят во многих незападных частях мира — в Индии, Латинской Америке, в Китае, в некоторых странах мусульманского мира. Как известно, оживились и евроскептики, для которых зависимость от Брюсселя сейчас представляет реальное и ощутимое зло в отличие от мифической «российской угрозы».
Тем не менее большой вопрос вызывает использование самого слова «консерватизм», которое мало того что расплывчато и многозначно, но еще и не вполне работает на Россию.
Во-первых, среди консерваторов в Европе есть и такие, для кого лучшими представителями этой идеологии на востоке континента могут считаться Тимошенко и Саакашивили.
Во-вторых, что более важно, «русская весна» потребовала выдвижения некоторых новых идеологических характеристик, не все из которых легко описываются термином «консерватизм».
Другая проблема состоит в имени Бердяева. Крупнейший представитель русского религиозного ренессанса, высланный из Советской России на философском пароходе в 1922 году, Николай Бердяев был очень многогранным и противоречивым мыслителем. Он любил ценностные противоречия и в общем не хотел подавлять их в своем собственном мировоззрении — он писал и консервативные, и одновременно весьма левые работы, осуждал большевизм и вместе с тем признавал его правду, был убежденным православным христианином и очень болезненно относился ко всякому догматическому насилию над философией.
Он — пожалуй, единственный из всех религиозных философов России (за исключением Льва Шестова), кто обрел некоторое признание на Западе. Он был суперпопулярен в интеллигентских философских кругах 1970-х — начала 1980-х годов, поскольку в нем видели то, что было так свойственно мыслящим людям того времени: чаяние духовной свободы. По сути дела, отсутствие этой свободы было единственной до конца жизни сохранившейся претензией Бердяева к Советской власти. Поскольку ни капитализм, ни либеральная демократия у Бердяева особенно пламенных чувств не вызывали.
Когда с конца 1980-х началось переосмысление и разоблачение всего советского, именно сравнительная мягкость позднего Бердяева к большевизму и стала вменяться ему в вину радикальными молодыми антикоммунистами. В моду вошла фраза Георгия Федотова о пожилом мыслителе как об «ослепшем орле, облепленном советскими патриотами». Из сердец православных неофитов теологически неустойчивого Бердяева вытеснял твердый православный антикоммунист Иван Ильин, после своей книги о Гегеле в богословские дебри не лезший и потому ни на что страшное не посягавший.
Любопытно, что невостребованность Бердяева в интеллектуальных кругах продолжается до сих пор, когда вроде бы наступил период переосмысления всего советского и когда на повестке дня стоит образование того самого левоконсервативного синтеза, в котором многие видят основание русской «мягкой силы».
В России сегодня я не знаю ни одного профессионального исследователя творчества Бердяева. Профессор Валерий Кувакин, выпустивший о нем книгу еще в советские годы, в последнее время занимается другими философскими проблемами и другими фигурами. Горячий поклонник мыслителя молодой историк Александр Цветков, издавший за границей биографию Бердяева и замысливший создать музей в доме на Арбате, где он жил, умер от тяжелой болезни в 28 лет в 1993 году. И его книгу никто в России не переиздал, и музей Бердяева было основан лишь в его доме под Парижем.
Бердяев оказался не нужен ни в эпоху расставания с советским, ни в период его реабилитации. Дело в том, что красных и белых в России сегодня примирил Сталин, даже не Сталин как историческая фигура, а скорее стиль «Сталин» — имперская державность, освобожденная и от коммунистических, и от монархических ассоциаций. Державность по ту сторону «правого» и «левого» — своего рода ностальгический бонапартизм.
Бердяев не был пацифистом и не был антидержавником, он только требовал не смешивать «царство Духа» и «царство кесаря». Он считал, что любым общественным целям нельзя приносить в жертву личностную свободу, как он ее понимал.
Сегодня этот «стиль» выглядит некоторым компромиссом и отступлением — отступлением от державного или либерального фундаментализма в сторону либо неоимперства с человеческим лицом, либо «розового христианства» с туманными хилиастическими мечтаниями.
Но тем не менее если слово «консерватизм» является не просто инструментом российской пропаганды, но и средством внутреннего сдерживания, сдерживания всего, что может излиться в любую минуту, как только поступит команда открыть соответствующие шлюзы, то имя «Бердяев» сейчас как раз может понадобиться нам для решения именно этих — специфически консервативных — задач.
«Бердяевский» стиль — это новая Россия, внутренне и внешне свободная, со здоровым скепсисом в отношении всех модных слов с приставкой «пост» — посткапитализма, постдемократии, постмодернизма, но лишенная тоталитарных комплексов. Поэтому сегодня звук имени Бердяева, перефразируя поэта, — «приятный и знакомый, не пустой для сердца звук». Во всяком случае, для всех, кто надеется, что «русская весна» с ее страстями и метаниями вскоре сменится «русским летом», а последующая за ней «русская осень» принесет нам благодатные культурные плоды.
