Ольга Кормухина: «Старец благословил меня на путь певицы» | Статьи

Единственная яркая леди отечественной «тяжелой» музыки конца 1980-х, «красная пантера» Ольга Кормухина, которую уже в 25 коллеги по хард-року называли «Борисовна» и «наша металлическая тетка», 20 лет назад исчезла со сцены и телеэкранов и отправилась на поиски себя. После долгого перерыва она постепенно возобновила карьеру певицы, записала новый альбом «Падаю в небо», основала собственный Фестиваль добрых дел, выиграла популярное телешоу и сегодня начинает свой первый после «возвращения» большой российский тур «По-другому». Перед турне певица встретилась с обозревателем «Известий».

— Твой четырехмесячный гастрольный поход завершится концертами в питерском Ледовом дворце и столичном «Олимпийском». Считаешь, что сегодня уже достаточно всем напомнила о себе, чтобы с успехом провести такое турне?

— Это не я считаю, а промоутеры, сделавшие мне такое предложение. А что касается «напомнила», ничего я не напоминала. Просто во мне опять включился свет. Важным моментом в этом году стало, наверное, мое участие в телепроекте «Две звезды». Там можно за короткий срок раскрыть себя полностью. Хотя, честно признаюсь, петь дуэтом ненавижу, кроме как с Лешкой (Алексей Белов — муж Кормухиной, один из лидеров группы «Парк Горького». — «Известия»). Но в данном случае все получилось. И мы с Глебом Матвейчуком победили.

— Ты не раз предельно жестко высказывалась о том, что представляет собой музыка, которую эксплуатируют федеральные телеканалы. Однако тебя сегодня на телеэкране много. Эта твоя степень компромисса, дабы все-таки оставаться в обойме отечественного шоу-бизнеса?

— У великого актера Михаила Чехова была подруга, духовным отцом которой был преподобный Нектарий Оптинский. Он у нее однажды увидел фотографию Чехова и сказал: вижу проявление духа, приведи его ко мне. Чехов перед встречей с Нектарием был готов даже к тому, чтобы бросить сцену, если старец скажет. Но старец сказал ему: нет, не бросай свое дело. Везде должны быть наши люди. Пусть там вокруг будут десять — от сатаны, и ты один — от бога. Так и мне в свое время другой старец сказал. Я ехала к нему, думая, что он отправит меня в монастырь, а он благословил меня на путь певицы. И я вопросов не задаю. Я — солдат на войне. Воюю с собой, воюю за души людей, которые мне верят. Каждый приход на телесъемку шоу — это для меня такая война с собой.

— И с шоу-бизнесом российским?

— А зачем? Он сам с собой успешно воюет. На его примере рано или поздно всем станет ясно: пение ни о чем — путь в никуда. Это хуже зла и отрицания. Лучше быть живым и реагирующим, чем вовсе никаким, ни холодным, ни горячим.

— Тебя ассоциировали с «русской Тиной Тёрнер», и вот ты исполнила ее знаменитый хит Simply The Best в дуэте с Ларисой Долиной. Это было столкновение амбиций?

— Она сама выбрала эту тему. Я предлагала ей несколько вариантов, но Долина предпочла именно песню Тины Тёрнер. Почему? Не знаю. Но хочу сделать Ларисе комплимент. Она — молодчина. Когда талантливые люди занимаются любимым делом и заряжаются не столько успехом, рейтингами, сколько интересной работой, они не ревнуют друг друга. Они наслаждаются своей синергией.

— Тебя сейчас называют «православной рок-певицей», ты второй год проводишь в Московской области благотворительный музыкальный Фестиваль добрых дел. Там могут выступить музыканты, далекие от тебя по мировоззрению?

— Да. У нас абсолютно разные люди там появляются. Я сама когда-то увлекалась и буддизмом, и другими течениями. Прошла, как говорится, и Крым, и Рим. Я по-настоящему истину искала. Ты говоришь, я — религиозный человек. Да мы все религиозные. Ведь религия — это восстановление связи с богом. А я сейчас нашла для себя в жизни одну точную установку: я зажигаю свет. При этом я ни слова не говорю о религии — ни со сцены, ни в разговорах с молодежью. И всегда подчеркиваю: у нас не православный фестиваль, а фестиваль для всех. Христианство — это не кучка сектантов, а широко распростертые объятия.

— Тогда задам тебе «тестовый» вопрос: правильно поступила власть и церковь с девушками из группы Pussy Riot, отправив их на несколько лет в тюрьму?

— Это не церковь с ними так поступила. Так сложилось. Думаю, очень неправильной была первая реакция на их поступок, но ее раздули. Уверена, пресса во многом виновата, что все закончилось судебным приговором. Видимо, сработала какая-то боязнь прецедента. Как сказать... Вот у меня одна дочь. Если она набедокурит, я, конечно, могу ее наказать, но могу и простить, во всяком случае, не наказывать до следующего раза. А у брата моего девять детей, и в его семье так делать нельзя, потому что пойдет цепная реакция. Думаю, этот принцип был в основе наказания девушек из Pussy Riot. Запустили судебную машину и уже не смогли остановить.

Мне в жизни пришлось испытать много несправедливости и даже клеветы. Но прошли годы, и я поняла, именно эти моменты, их преодоление, выкристаллизовали во мне лучшие душевные качества. Слава Богу, я не обозлилась. И я желаю того же этим девчонкам. Чтобы они не обозлились и поняли: их не Бог наказал, и не люди. Это просто их временная остановка в пути. Да, болезненная. Но когда резко тормозит поезд, можно так башкой о стенку удариться. И то, что сейчас происходит в их душах, — большой процесс. Я очень верю, что когда-то они смогут перемениться. Не скажу, что ненавижу их или просто осуждаю. Нет. Осуждаю только то, что они сделали, но не ставлю на них крест. Именно потому, что я христианка.

— Но будь решение в твоей власти, ты отправила бы их за решетку?

— Если бы я ощущала себя человеком, имеющим право кого-то судить, то работала бы судьей. Я бы, честно говоря, их выпорола и отпустила. Потому что, когда тебя порют, как-то пропадает пафос содеянного.

— После освобождения Надежды Толоконниковой и Марии Алёхиной пригласишь Pussy Riot на свой фестиваль?

— Нет. Условия участия в моем фестивале — качественная современная музыка. То, что я «краем уха» слышала в исполнении Pussy Riot, меня не впечатлило. Говорю безотносительно к текстам этой группы. Не хочу сказать, что они бездарности или что-то подобное, но какой-то музыкальной ценности их материала лично я не уловила.

— Твой уход от публичности после нескольких лет успешной карьеры и затем возвращение «уже другой» обозначается просто как свершившийся факт. Но была все же какая-то конкретная причина? Скажем, многие наши музыканты «шли к Богу», когда пытались выйти из депрессии, «слезть» с наркотиков или побороть алкоголизм.

— В моем случае было иначе. Когда я воцерковилась, то еще года три позволяла себе и курить, и выпивать. Хотя уже понимала, что мне это мешает. Главная беда наших свобод в том, что в них и заключается наша большая несвобода. Христос освобождает от страстей. Вот пока я курила, мне в студии, прежде чем что-то записать, требовалась основательно прокашляться. Это уже несвобода, тягота. Также я знаю многих артистов, которым, чтобы завестись, нужно выпить. Мне к этому прибегать не приходилось, я сама себе батарейка, хотя однажды, в начале 1990-х, я записала песню, выпивая. Была хорошая компания, мы сидели в студии, я позвонила Мазаю (Сергей Мазаев, лидер группы «Моральный кодекс». — «Известия»), сказала: бери саксофон, приезжай. Сейчас песню запишем. И мы под коньячок весело записали «Ноктюрн». Так здорово было. А на следующий день брат включил мне запись, и я спросила его: «Андрюха, почему вы меня не остановили? Такая фигня получилась». На что он ответил: «Как тебя было остановить, когда ты орала, что никогда так гениально не пела». Пришлось позвонить Мазаю и попросить его приехать еще раз, перезаписаться.

Мой уход от публичности не был резким. Просто мне становилось все труднее совмещать ту мою артистическую жизнь и новые духовные ростки, которые зарождались в моей душе. Пришлось скрыться на время, чтобы меня не трогали. При этом я не избегала друзей. Многие из них сами откололись. А если искать какую-то базовую причину... Мама за меня три года читала псалтырь.

— Почему?

— Потому что она, заслуженный работник культуры, историк, филолог, пришла к вере. А я еще оставалась в рок-н-ролле. Но однажды я навестила ее, когда она находилась в больнице, и мы долго сидели, почти не разговаривая. Вдруг она посмотрела мне в глаза и сказала: «Оль, ты — другая». И я согласилась:«Да, мама, я другая».