Спустя полвека после смерти Назым Хикмет освободился от цензуры
«Срубишь дерево — вырастет нация!» — эта цитата из Назыма Хикмета стала одним из лозунгов недавних выступлений на площади Таксим в центре Стамбула. Сам же писатель, стоявший у истоков современной турецкой литературы, уже прочно ассоциируется с революционным идеализмом. В юности примкнув к коммунистам, он пронес свои убеждения через всю жизнь, которую закончил в эмиграции в Советском Союзе. Незадолго до смерти Хикмет разочаровался и в социализме советского толка, хотя трудно сказать, с чем в большей степени связана эта печаль — с реалиями СССР или с горькой мудростью, приходящей с годами. Так или иначе, эта пронзительная экзистенциальная нота звучит в последних произведениях, одно из которых, повесть «Жизнь прекрасна, братец мой» (в привычном советском варианте — «Романтика»), переиздано в новом переводе, не тронутом ни советской, ни турецкой цензурой.
Полузабытый на своей второй родине, в России, турецкий классик был человеком уникальным. Хикмет по рождению принадлежал к высшей аристократии Османской империи, при этом в роду и до него были диссиденты: прадеды Хикмета поляк Божецкий и пруссак Детрой в разное время покинули Европу, приняли ислам и на новой родине стали видными государственными и военными деятелями. Воевали в основном против русских, с которыми Хикмет дружил. Так человек, перед которым с детства были открыты любые возможности, загорелся идеями марксизма и провел в общей сложности семнадцать лет в заключении при режиме Мустафы Кемаля Ататюрка и его последователей.
С более чем полувековой дистанции это поколение ровесников XX века, изменившее лицо планеты и породившее новое искусство в самых разнообразных формах, кажется какой-то генерацией полубогов. Тем печальнее звучит своеобразный хронометр повести Хикмета, которую можно назвать одной из итоговых для писателя: «Жизнь прекрасна, братец мой» создана незадолго до смерти. Повесть во многом автобиографична и интересна тем, что одного лирического героя Хикмету оказалось недостаточно: большинство персонажей книги представляют разные периоды жизни автора, которые так или иначе сводятся к сорока дням, своего рода — загробным путешествиям души. Стержень сюжета — история молодого революционера Ахмеда, который скрывается в хижине на окраине города. В один из дней он выходит из укрытия, и его кусает собака: сорок дней — это еще и средний инкубационный период развития вируса бешенства. Ахмед считает дни и вспоминает, как также мерил оставшееся время на подмосковной даче с любимой девушкой пару лет назад.
«Романтикой» же в советском переводе повесть Хикмета назвали в свое время из-за одного эпизода у костра в подмосковном лесу, хотя основная тема книги — время человеческой жизни в его скоротечности. Герои осознают это каждый в свой момент, будь то ожидание проявления симптомов болезни, разлуки, конца тюремного срока. Время при этом пластично — оно может растягиваться или сжиматься, в один и тот же срок умещается пустота и целая эпоха. Такое восприятие тонкой нити человеческой жизни с заранее известным и неотменным финалом, конечно, плохо сочеталось с идеологией развитого социализма, ставящего себе целью построение рая на земле. «Чем отличается гибель в тюрьме за идеалы от нелепой смерти от укуса бешеной собаки?» — спрашивается в начале книги. «Отличается ли вообще хоть чем-то?» — изменяется интонация к концу. А между этим — жизнь, которая все-таки прекрасна.
