С журналистикой случилось нечто странное. Вплоть до последнего дня о деле М.В. Алёхиной, Е.С. Самуцевич и Н.А. Толоконниковой писали столько, что многим уже и надоело. Более того, в придачу к отечественным материалам стали размещать первополосные заголовки иностранных газет со всего мира, убедительно свидетельствующие о вселенском торжестве концертировавших дам.
Что могло иметь сразу два объяснения. Идеалистическое — «пресса всегда стоит за правду, не должно быть областей, куда не проникает свет гласности». И материалистическое — «чтобы цепляло». Но затем случилось нечто странное. В ночь на 20 августа в соответствии с различиями в поясном времени стали поступать сообщения в духе «Первомай шагает по стране». Только не совсем Первомай, но скорее бесовский шабаш. Две оскверненные церкви в Южно-Сахалинске, затем оскверненная церковь в Великих Луках, затем попытка поджечь собор в Балтийске (б. Пиллау). Разумеется, до возгорания синагог по всей Германии в «Хрустальную ночь» 1938 г. пока еще довольно далеко, в борьбе за свободу есть куда идти, но столь синхронное осквернение церквей на гигантском пространстве от востока до запада не может не цеплять. Цинически говоря, это подарок газетчику, но тут пресса явила выдающееся целомудрие — не надо нам таких цепляющих сюжетов. Это не говоря о том, что ночь на 20-е вряд ли может быть отделена от имевшего место накануне в Пскове осквернения храма XIII в., от набегов на православный храм в Вене, кафедральный католический собор в Кельне и сокрушение поклонного креста в Киеве. Но и такое сгущение журналистов не впечатлило, и, презрев гонку за тиражами и громкими материалами, они не стали цеплять читателя.
Более того. В изданиях соответствующего направления продолжали давать разъяснения насчет глубочайшего смысла, который был присущ концерту дам — «Это вторжение — часть общей стратегии акции, которая сознательно строится на нарушении смысловых границ… Pussy Riot относят происходящее не только к церковной и политической, но и к художественной сфере, которая в ХХ веке понимается как сфера свободы и воображения. Этот элемент принципиален: он осуществляет смысловое смещение… реакция — едва ли не основной смысловой компонент действия. Но гибридное действие исключает однозначность ответа — и это провоцирует когнитивный диссонанс». Все это очень хорошо, хотя и несколько устарело. Позавчерашняя Деррида, разогретая к ужину, — это не общепит, а тяжелая халтура— куда смотрит санитар Онищенко? Идея о том, что всякое публичное непотребство есть фундированное переразложение смыслов и расширение границ дозволенного, не столь богата, чтобы сиять вечным светом истины. Впрочем, чем еще кормиться инструктору райкома по идеологии, если он ничего другого делать не умеет? Идти на завод работать?
Проблема в другом. Инструктор и его паства не понимают, что глоссолалия насчет смыслов и расширения границ — она и сама не знает внутренних границ и потому безупречна приложима также и к ночи на 20 августа. Расписывание христианского храма сатаническими знаками есть несомненное отбрасывание табу и расширение границ дозволенного, а потому по логике инструкторских лекций не может не быть одобрено. О чем можно было бы честно и сказать, восхваляя и киевский крестоповал, и перевернутые пентаграммы на стенах церквей, и индийские символы плодородия на стенах синагог как признаки чрезвычайно ускорившегося в последние дни прогресса. Но пока еще почему-то жмутся и кряхтят, не зная, что сказать.
Тут легче понять политических ораторов типа известного галериста-куратора, а также замглавреда «Эха Москвы», которые, прямо переняв логику 1905 г., — «Террорист к правительству: Сдавайтесь или я буду стрелять! — Кадеты к правительству: Сдавайтесь или он будет стрелять!» — открыто грозили храмовыми бесчинствами: «Это вам только начало!». Когда бесчинства и вправду пошли косяком, до кураторов-освободителей дошло, что нужно или полностью солидаризироваться с сатанистами, или сделать вид, что ничем таким они никогда не грозили, тем более что вообще ничего не происходит.
Смятение же чистых теоретиков понять сложнее. Снятие табу и расширение границ дозволенного проповедовал еще змий Адаму и Еве, причем весьма успешно — границы так расширились, что в мир пришли грех и смерть. Куратор Мефистофель, пропагандируя ученику идею «Откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5), присовокупляет в сторону: «Следуй этим словам, да змее, моей тетке, покорно, // Божье подобье свое растеряешь ты, друг мой, бесспорно».
Жегшие собор в Балтийске растеряли подобие в довольно сильной степени, но кураторы, вместо того чтобы открыто исповедать чувство глубокого удовлетворения, зачем-то испугались. Есть еще недоработки в формировании нового человека XXI в.
