Мама — анархия, папа — Чехов
Никогда еще современная российская словесность не была так близка к традиции классической литературы. Правда, не все порадуются этой близости. Речь идет не о запросе на «новых Толстых и Достоевских», который существовал всегда. И не о попытках эстетического штурма великих вершин, которые тоже следуют одна за другой. Именно сейчас, когда возможности интеллектуальной прозы сужаются, потому что уменьшается ее аудитория, усиливающееся социальное расслоение заодно с консервативными грезами воскрешает и призрак «дворянской литературы». Уютная постелька Илюши Обломова, маменькин поцелуй, беззаботная беготня по галереям усадьбы и всеобщее поклонение — об этом хотят читать все те, кто стопроцентно уверен, что, родись он лет 200 тому назад, то сразу очутился бы в гостиной, а никак не в людской.
Александр Иличевский, будучи одним из ведущих авторов пока ещё держащейся на плаву интеллектуальной прозы, чутко уловил эти веяния. И написал роман, не менее страшный и алармистский, чем антиутопия Владимира Сорокина «Метель». Его «Анархисты» рассказывают о сегодняшнем дне, но так, как будто все привычные реалии, достижения цивилизации — не более чем декорация, а разыгрывается у нас все та же бесконечная чеховская пьеса. Вернее, не совсем пьеса: Иличевский выбирает не самое очевидное чеховское произведение, повесть «Дуэль».
«Анархисты» сразу обыгрывают завязку этой повести. У Чехова измотанный и в то же время бесконечно ленивый блондин Лаевский, человек, чьи умозрительные идеалы без должного ухода скрутились в какой-то неряшливый колтун, просит совета у добродушного альтруиста, доктора Самойленко. Лаевскому надоела «пустота интеллигентной жизни», но кажется, что надоела его спутница, которую он увез от мужа на Кавказ. Примерно то же самое происходит и в «калужских наделах» у Иличевского. Отошедший от бизнеса и заделавшийся художником 38-летний Соломин, тоже блондин, спрашивает у директора местной больницы, отзывчивого работяги Дубровина, что ему делать с красавицей Катей. Приручить он ее приручил, но заставить полюбить себя не может.
Героиня, что у Чехова, что у Иличевского выступает скорее символом самой жизни, самой ее сердцевины. В «Анархистах» в Катю вообще влюблен чуть ли не каждый второй герой. Главный вопрос — как же так устроиться, чтобы отношения с этой прекрасной, но ускользающей жизнью были взаимными?
У Иличевского в этот спор включены ровно те же маски, что и у Чехова: есть и доктор-позитивист, и священник-идеалист. Роль зоолога фон Корена исполняет доктор Турчин, персонаж настолько харизматичный, как если бы это его играл Владимир Высоцкий в фильме «Плохой хороший человек». «Анархисты», как и «Дуэль», состоят из бесконечных разговоров. Только поводом для словесных поединков становится не дарвинизм, а анархизм.
Слабому, живущему эмоциями и верящему в живительную силу искусства пейзажиста Левитана Соломину противостоит бодрый трудоголик Турчин. У Соломина анархисты вызывают в памяти только «оргиастическую пьяную матросню, в лучшем случае — народовольцев». Турчин же и приехал в бывшую усадьбу знаменитого путешественника и философа-анархиста Чаусова, чтобы возрождать его нужное, но забытое учение.
Соломин для него — образец личности «паразитирующей», хоть и симпатичной. Идеал Турчина — «мир как сотрудничество автономных личностей». Звучит пока не так красиво, как хотелось бы. Вся программа действий, все идеалы — всё в романе изложено. Чего не хватает — есть в предыдущих, «Матиссе», «Персе», «Математике», с которыми «Анархисты» составляют общий романный цикл.
А если в отличие от пейзажей, которые у Иличевского обычно очень хороши, проповеди не всегда получаются ладными, то это просто выполнение заветов Чехова. Потому что классик именно в «Дуэли», которая в свое время тоже не понравилась критикам, железно сформулировал правила жизни для Лаевских всех времен. Никаких мудрствований, никаких сексуальных или иных поисков, а только скромная работа, можно вместе со спутницей, на благо просвещения: «Так с утра до вечера сидит, всё сидит и работает. Долги хочет выплатить». Вот, собственно, и весь «анархизм», с его большой буквой «А» в кружочке.
Единственная вольность, которую добавляет в свой чеховский «римейк» Иличевский, — это описание комических рыцарей анархии: «Представьте себе, некая шайка заходит в банк, грабит его без жертв, садится в машину и, когда улепетывает, выбрасывает часть добычи на дорогу. И не всё сразу, а потешаясь — частями, понемножку, так что можно отследить, где они мчались, а местным жителям достается вполне поровну».