Михайловский балет отпраздновал день рождения Баха
Михайловский балет показал очередную работу Начо Дуато. Знаменитый испанец поставил для петербуржцев «Многогранность. Формы тишины и пустоты» — двухактный балет на музыку Иоганна Себастьяна Баха.
Хореограф сделал его в 1999-м по заказу Веймарского театра. Говорил, когда услышал предложение, в голове возникла одна мысль: Бах. В Веймаре немецкий гений служил церковным органистом, и в истории музыки значится плодотворный веймарский период, нечто вроде болдинской осени. До того Начо к Баху не обращался. Но обратившись, создал вещь, которую считает своей любимой. В 2010-м ее привозил на Чеховский фестиваль Национальный балет Испании, который Дуато пестовал 20 лет, теперь «Многогранности...» удостоен Михайловский.
Собрав артистов после спектакля, хореограф сказал, что увидел свою мечту. Возможно, это был комплимент уставшим исполнителям, но то, что Начо мечту услышал, — сомнений нет. Впервые в истории «Многогранности...» музыка была исполнена вживую. Для этой цели Михайловский взял напрокат орган, а главный дирижер Михаил Татарников тщательно проработал с оркестром и солистами баховские нюансы. Что касается спектакля, он произвел впечатление столь же глубокое, сколь и неоднозначное, притом что во всех компонентах это мастерская работа.
Обычно Дуато не рассказывает историй и не выписывает характеры, предоставляя зрителю необозримый ассоциативный простор. Здесь же вопреки уводящему в бессюжетность геометрическому названию присутствует интрига вполне драмбалетная, если не сказать прямолинейная — таковой мог бы воспользоваться студент-хореограф, сдающий экзамен на тему «Художник и общество».
В одной из ролей выступает сам Начо, он играет себя, его выходом открывается балет. Зал в этот момент замирает — вот что значит харизма. А всего-то прошелся человек по сцене, обозначил пластический лейтмотив балета (игриво, как хвостик ноты-восьмушки, изогнутая кисть руки) и склонился перед высоченной фигурой в камзоле, пудреном парике и туфлях с пряжками. Это Иоганн Себастьян Бах собственной персоной. Портретного сходства, правда, не наблюдается. Бах, если судить по немногим сохранившимся портретам, был кряжист и осанист, а исполняющий эту роль Марат Шемиунов тонок и порывист, как испуганная лань. Но суть не в этом. Многие композиторы не любят, когда хореографы посягают на их музыку. Бах на небесах тоже может обидеться, поэтому Дуато смиренно просит разрешения прикоснуться к нетленному. Бах величественно возлагает руку на чело хореографа — разрешает.
В финале фрагмент из «Гольдберг-вариаций», под который Начо получил баховское благословение, прозвучит еще раз, но уже без Баха. К этому моменту хореограф проводит композитора в вечность (на неподвижного героя обрушится столб света) и станет полноправным хозяином танцовщиков. Те взойдут на металлическую конструкцию, она же стилизованный нотный стан, и приготовятся внимать своему повелителю.
Взмах дуатовской руки — и тела затрепетали. Еще один взмах — замерли, растворились в темноте. Теперь понятно, кто здесь главный. Не Бах, а Начо, читающий музыку, как ее видит и чувствует только он. И ничего не возразишь — имеет право. Личный творческий масштаб позволяет быть с Бахом на «ты». А также вволю пофантазировать на предмет его биографии.
Дать, например, композитору двух спутниц. Одну резвую, по-мальчишески стриженную, другую — степенную, в кринолине и выбеленной маске. Обе предъявляют на артиста права, а он время от времени сбегает от них потанцевать с ансамблем. Впрочем, изыми из конструкции Баха с его девушками, максимум, что потеряет балет, — десяток-другой зрителей, привыкших к подробным сценическим объяснениям. Ибо есть здесь грандиозный сюжет, цементирующий действие лучше всяких игровых персонажей.
Сюжет типично дуатовский — диалог хореографа с Бахом — не ряженым, а подлинным. С великой музыкой, которую Дуато представляет во всем многообразии жанров и ассоциаций — от непринужденной иронии (чего стоит эротическое трио Баха, девушки и виолончельного смычка) до пластического исследования таинств полифонии в заключительном контрапункте XIX из «Искусства фуги».
Этот номер объединяет всех танцовщиков, и, глядя на них, можно сказать: в освоении стиля Дуато михайловцы достигли неоспоримого и, надо надеяться, необратимого прогресса. Если раньше в этот язык вникали единицы, а остальные воспроизводили чужие «слова», не понимая их содержания, то теперь включился некий коллективный разум — говорят и понимают все участники «Многогранности...». Язык Дуато еще не стал для них окончательно родным, но они научились им пользоваться — вникли в темпоритм, одухотворили схемы, почувствовали фирменную энергетику.
Премьера «Многогранности...» совпала с днем рождения Баха. По этому поводу танцовщики подарили Начо торт и спели Happy birthday. День действительно счастливый. Родились не только Бах и спектакль. У Начо Дуато родилась новая труппа.
