Град Китеж в экспортном варианте
«Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» (копродукция Парижской оперы, театра «Лисео» в Барселоне и миланского «Ла Скала») в ближайшее время будет показано в этих городах.
Стартовала же легендарная российская опера в Амстердаме. В течение февраля «Китеж» регулярно «всплывал» в местном Het Muziektheater, что на берегу реки Амстел. На заключительном показе амстердамцы проводили его продолжительной стоячей овацией. Считать подобную реакцию триумфом не стоит (здешняя публика привыкла так благодарить артистов), но впечатление постановка, безусловно, произвела.
На всех спектаклях зал был полон, исхода в антрактах четырехчасового действа не наблюдалось, а безмерно длинный финал, где эпический Николай Андреевич и его интерпретатор явно утеряли чувство сценического времени, зрители выдерживали, не кашлянув. Почти как петербуржцы в 2001-м, когда Дмитрий Черняков поставил «Китеж» в Мариинском театре.
Со дня первой постановки к тому времени минуло 94 года, и трактовали «Китеж» на отечественной сцене преимущественно в традициях большого оперного стиля. Благо, либреттист Владимир Бельский, создавая сюжет о чудесном спасении града, не поскупился на исторический антураж и яркие оппозиции.
Блаженной деве Февронии и ее жениху, княжичу Всеволоду противопоставил татар-захватчиков. Рыночному Малому Китежу — торжественно-просветленный Китеж Великий. Сумасшествию богохульника и предателя Гришки Кутерьмы — чудесное воссоединение сгинувшей в Керженских лесах Февронии и павшего на поле брани Всеволода.
Черняков, сохранив всю музыку и «расклад» героев, внес в оригинальную концепцию столько авторского, что сразу же был причислен к звездам оперной режиссуры.
Среди достоинств спектакля упоминались, в частности, недюжинная генетическая память (постановщик рассыпал по ткани спектакля приметы старого и нового питерского быта, включая блокадные саночки и постперестроечную клоаку на Сенной площади), вера в великое будущее России (в финальной райской сцене объединялись представители всех слоев и социальных групп — от бомжей до белогвардейцев) и чуткость к достижениям смежных искусств (вторжение татарского воинства — то ли монстров, то ли пауков — напоминало эпизоды «Звездных войн»).
Приложил дирижерскую руку к успеху и Валерий Гергиев, сыгравший лирического Римского-Корсакова как драматического Чайковского. Спектакль получился страстным и с типично русским посылом: обстоятельства непреодолимой силы могут быть преодолены, если цена преодолению — жизнь. А наградой за ратные и духовные земные подвиги будет жизнь загробная, райская.
Для благополучного Амстердама Черняков снизил уровень пафоса. Вместо Сенного рынка появилось среднестатистическое европейское кафе. Вместо монстров-захватчиков — обкуренная толпа наркоманов-гопников, что в принципе неплохо. Кто знает, что там в инопланетных головах, а этих ребят можно если не изолировать, то, во всяком случае, держать под контролем.
Руководит отморозками вполне респектабельный папик (у Римского — хан Бурундай), живущий по правильным понятиям, — стреляет, не колеблясь, в своего подручного, учинившего насилие над Февронией. А при соответствующих обстоятельствах отморозки даже могут переродиться в спецназовцев. Что подтверждает «норд-остовская» сцена в актовом зале (у Римского — берег Светлояр-озера). Взору «хамелеонов» предстают спящие (читай: удалившиеся в невидимый град) жители Великого Китежа.
Впрочем, страшных российских реалий голландцы могли и не прочесть, но судьбоносный для «Китежа» вопрос «Что есть рай, и где его искать?» музыкальному руководителю постановки Марку Альбрехту был явно не чужд.
За точное прочтение сложнейшей партитуры маэстро отдельный респект. Оркестр звучит с почти идеальным тембровым и динамическим балансом. Тончайшая корсаковская звукопись — пение птиц, журчание воды, шелест листвы, шум ветра — обретает яркую зримость. Имеются, правда, отдельные «несинхроны» с вокалом, но это дело «впетости». Хорошим солистам (Светлана Игнатович поет Февронию, Максим Аксенов — Всеволода, харизматичный британский баритон Джон Дасзак — Гришку Кутерьму) ее обеспечит дальнейший прокат.
При чем здесь рай? Да при том, что для Римского-Корсакова рай — не вымышленное царство благоденствия, не утонувший Китеж, а русские поля и леса, где чудо преображения происходит ежесекундно. «Полна, полна чудес могучая природа». Это из другой корсаковской оперы, но и о «Китеже» тоже. Однако чем отчетливее доносит оркестр мысль композитора, тем очевиднее несовпадение рая музыкального и рая сценического.
В сценографии Чернякова боголепной природы нет. Вместо восхваляемых Февронией духмяных цветов и травы-муравы — выжженный ковыль и иссохшие стволы деревьев. О счастье слияния с цветущим миром героиня поет, лежа на пыльной проселочной дороге. С рук ее кормятся не звери с птицами, а бомжеватые странники. И кончина блаженной девы случается посреди безрадостной зимы, а не в яркую межень лета.
Тем не менее рай у Чернякова существует, и чтобы попасть туда, необязательно идти в поля или быть праведником. Блаженство амстердамского «Китежа» — уютный, привычный быт. Хлопоты по дому, совместные обеды, неспешные посиделки, душевные разговоры. С подобной сцены опера начинается и ею же заканчивается. Только финальная семейная идиллия возникает не наяву, а в воображении умирающей Февронии: рай исчез, но он был и давал силы жить.
Переведя первоначальную пророссийскую концепцию в область частной жизни, Черняков сделал точный эмоциональный и маркетинговый ход. Из оперы для русских «Китеж» стал оперой для всех. Ведь за таким раем в любой стране далеко ходить не надо. В том же Амстердаме прямиком за театром — блошиный рынок со старинными вещицами, разрозненными сервизами, поблекшими фотографиями. Когда-то рай действительный, ныне потерянный. Но не теряющий надежду стать обретенным.
