На передовой с ливийскими друзьями
Наш друг Ахмед Шубу из отряда повстанцев-рокеров ранен. В комнату влетел снаряд, зацепило еще четверых.
Ахмед лежал на больничной койке в бейсболке и был так бодр, словно ничего не случилось. Койку обступила толпа гомонящих боевых товарищей.
Он сетовал, что ранили его не вовремя, завтра ожидается атака каддафистов (бои обострялись по пятницам). Разговор шел так, что как-то само собой разумелось наше завтрашнее присутствие на передовой. Все стали шумно обсуждать, как нас доставить на линию фронта вопреки строжайшему запрету военного руководства не пускать туда журналистов.
Крепкий рослый парень, командовавший отрядом на соседних с Шубу позициях, махнул нам рукой: идите за мной. Его звали Абу Бакр, он был похож на главного героя какого-нибудь американского боевика, командира спецназа или бандита. Еще в больничных коридорах он спросил, откуда мы, скривился: «Россия, чего-то не того в последнее время».
Мы устроились в его пикапе, освободив места среди автоматов, снайперских винтовок и прочего военного хлама. Уже стемнело, откуда-то издалека доносилась канонада.
Я спросил Абу Бакра: «What is your plan?» и услышал в ответ: «I don't have a plan, I'm just going straight». Звучало это и впрямь как диалог из блокбастера.
Абу Бакр врубил на полную Dire Straits, утопил в пол педаль газа и на 140 помчался по разбитому шоссе. Дорога шла через сосновые леса, пахло хвоей, морем и еще какими-то тропическими цветами. Мимо блокпостов наша полноприводная музыкальная шкатулка проносилась, лишь чуть притормаживая. И, оглушив дежуривших повстанцев баритоном Марка Нопфлера, уносилась туда, откуда доносилась канонада. Абу Бакра все знали, а кто там у него сзади, никто не интересовался.
В отряд рокеров мы прибыли за полночь. Никто не спал, ребята лежали на песчаном бруствере, ждали рассвета и боя. Завидев нас, Хазим стал насвистывать песню «Матушка Русь» группы Iron Maiden.
Мы улеглись на песок вместе со всеми. Начался обстрел, мины ложились в сотне метров за нашими спинами, а то и ближе. Повстанцы огрызались в темноту из пулеметов. Кто-то сказал: «Завтра станем шахидами, иншалла». Над нами было звездное африканское небо, откуда доносился гул натовских самолетов.
На следующий день шахидом никто не стал, каддафисты так и не пошли в наступление, и «рокерская» катиба получила приказ провести разведку за линией фронта. Особенно начальство интересовал небольшой форт с запасами воды, блиндажом и зенитными установками.
Человек тридцать растянулись редкой цепью и двинулись через жиденький лесок. Пять бойцов впереди в качестве дозорных, остальные должны прикрыть отход, если нарвемся на гвардейцев Каддафи.
Короткими перебежками перемещаемся от одной группы деревьев к другой. Надо смотреть под ноги, чтобы не наступить на мину. Если увидишь, надо положить рядом большой камень, чтоб на обратном пути не встать на нее ненароком.
Мы держимся ближе к Хазиму с Салихом, они лучше других говорят по-английски и на ходу объясняют нам, что можно и что нельзя. Иногда одергивают, чтоб лишний раз не высовывались. Через три километра жиденький лес кончается, за ним поле, за полем форт, над ним зеленый каддафистский флаг.
Пятерка дозорных идет туда, остальные держат под прицелом амбразуры.
В форте никого не было. Зеленый флаг сбросили, обсудили, что надо бы подогнать грузовик и вывезти зенитку.
Когда пошли назад, ребята враз перестали быть солдатами и превратились в мальчишек. Никто уже не идет цепью, сбились в ватагу, смех, шуточки. Одного точного снаряда хватит, чтоб положить всех. Обсуждаем этот вопрос, все с нами соглашаются, но продолжают движение гурьбой.
Когда выходим на безопасное место, байкер Али расстреливает всю пулеметную ленту в сторону каддафистов, просто так, от куража.
После этого похода на нас перестали обращать внимание, никто не вскакивал, чтоб подлить чаю в стакан, не интересовался куда мы идем, мы стали как все. Ребята настолько привыкли к нам, что забывали перейти на английский, когда что-то спрашивали или предлагали.
Али, несмотря на свою американскую внешность, ни слова не знает по-английски. У него прозвище «Марид» (великан), он таскается с пулеметом так, словно поигрывает тросточкой. В его лапищах грозное творение Михаила Калашникова выглядит пластмассовой игрушкой. Он только с виду ужасный, а на самом деле добряк. Каждое утро идет на кухню и готовит на всех омлет. Нас он учит есть его без вилки, с помощью кусочка хлеба. Потом режет помидоры, крошит лепешку, перемешивает все в кашу своими ручищами, покрытыми рыжей шерстью.
Марид из семьи булочников, каждое утро его сестра печет кольца из песочного теста на весь батальон, к завтраку мешок выпечки доставляют на передовую. Когда гостинец от сестры прибывает, Али идет варить шикарный арабский кофе с кардамоном. Он требует, чтобы мы макали кольца в кофе, и злится, когда мы этого не делаем, всухомятку есть вредно. А к обеду нам привозят лепешки, которые готовит его мать.
Великан Али любит рассказывать про Каддафи расхожие в среде повстанцев небылицы:
— Каддафи не мусульманин, он занимается магией, сейчас выписал из Сенегала колдунью, чтобы она наводила на нас порчу.
— Каддафи трахает все что может, и мужчин и женщин, а один из его сыновей просто пидорас, про это в итальянских газетах писали.
— Каддафи не ливиец, он внебрачный сын итальянского еврея, когда был маленьким, его мать получала алименты в итальянском посольстве.
Когда спустя три дня мы уезжали, он специально выучил для нас «I will miss you», чем растрогал почти до слез. Этой фразе его научил Хазим, у которого с английским проблем нет.
Хазим при прощании сказал: «Мы постараемся разыскать вас после войны, если будем живы». Ему чуть за 30, он окончил в 2003 году институт в Мисурате, но нормальной работы найти не смог (в Ливии безработица до войны достигала 30%). Он работал грузчиком и слушал рок-н-ролл, сам немножко играл в местной группе. Пытался ездить с гастролями в Чехию. В этом отряде почти у каждого с собой была гитара, у Хазима электро, хотя ее не к чему было подключить.
Он женился, родил одного ребенка, что для ливийца его лет очень мало, но материальные условия не позволяли большего. В общем, если перевести на русский, «поколение дворников и сторожей».
В революции он с первого дня. Считает, сколько человек убил (пока 70). Еще считает, кого убили из друзей — 35 человек. Хазим постоянно думает про эту свою бухгалтерию, он спокоен, даже флегматичен, но ему тоскливо, «После войны я полгода не буду ничего делать, просто лежать, устал убивать и хоронить», — сказал он как-то ночью, когда мы курили во дворике полуразрушенной фермы.
На прощание мы поменялись касками, наша новенькая, его с двумя пробоинами навылет. «Трофейная, — объясняет Хазим, показывая на дыры, — это я стрелял в том бою на холме».
Хазим и Али местные, а Мухаммад из западной Ливии, бербер из Зинтана. Все, и мы тоже, называют его Зинтани (зинтанец). Он щупленький, опрятный, в окопных условиях ухитряется всегда ходить в свежей рубашке, на ногах не сандалии, а туфли. Не забывает бриться, очень вежливый, говорит на «высоком» арабском.
Ребята говорят, что в бою он отличается полной безбашенностью, даром что интеллигент. По вечерам пишет стихи, арабская вязь быстро покрывает бумагу. Иногда мы играем с ним в шахматы, он средненький игрок, но упорный, борется «до королей». Между собой мы называем его «Лермонтов».
Языковой барьер (он не знает английского) мешает расспросить «Лермонтова» о том, почему он на этой стороне, а не на той. Он пытается упростить мысль до уровня нашего владения арабским: «Ащаб юрид искоот энизам» (народ хочет свержения режима), дальше пытается рассказать, чем режим плох: фасид (коррумпированный). Дальше мы перестали понимать.
Мы попрощались с рокерами. А когда добрались до Туниса, узнали, что как раз на том участке фронта, где мы только что гостили, были большие бои, потери повстанцев — девять человек. Кто именно и есть ли среди убитых наши друзья, мы не знаем.
