Чей весь? Папин

Последний раз мы общались часа три назад. Он рассказывал мне по телефону, в какие жуткие деньги обошелся ему капремонт двигателя старенькой "Вольво". А в конце разговора, как водится, прочитал свои новые стихи:

Скажу вам честно, что порой// Меня тревожит геморрой, // А также отношенья с Польшей. // Но геморрой, конечно, больше.//

В этом весь наш папа. За это мы его и любим.

Написав, что плохо помню отца, я имел в виду, что не сильно запомнил его молодым. Из детства в памяти остались какие-то картинки, отдельные эпизоды. Например, отец приезжает домой из очередной командировки, подбрасывает меня высоко в воздух и страстно вопрошает: "Чей весь?". "Папин!" - кричу я. Папа доволен: ребенком и он отвечал на этот вопрос точно так же.

Только сейчас, на шестом десятке лет, я понял, как мне повезло с отцом. Он сам человек нестандартный, и со мной общался так же. Учил меня нешаблонно мыслить, не врать, не подличать и ко всему относиться с юмором. Правда, иногда перегибал палку. Помню, как-то я простоял ночью часа два в трусах возле родительской кровати, слушая очередную отцовскую лекцию. При этом мама всегда была на его стороне. По большому счету это, наверное, правильно. Она его до сих пор боготворит.

А ведь в пору моего детства он был очень молодым и совсем неопытным отцом. Когда я родился, ему еще не исполнилось 22. Они с мамой были студентами, потом стали молодыми специалистами, с грошовой зарплатой и без собственной квартиры. Но папа никогда не унывал. Он вообще был веселым и остроумным человеком. Чтобы в этом убедиться, достаточно просто почитать его стихи.

Кащей бессмертным стал от щей, // Скажу тебе, сынок, // Ведь он не знал таких вещей, // Как чипсы и хот-дог. // Смотри, как выглядит Кащей: // Подтянутый всегда, // И если б не было прыщей, // То просто поп-звезда! // Другого средства не ищи, // Усвой один закон: // Ребенок должен кушать щи, // Чтоб стать таким, как он.

Больше всего я любил, когда папа рассказывал мне разные истории, которые тут же и сочинял. После некоторых из них я долго не мог заснуть. Смутно вспоминаю одну страшилку, где фигурирует какая-то свинья, почему-то выполняющая по ночам обязанности стрелочника. Она стоит по стойке смирно и отдает честь проносящимся поездам. Ночь, глухой сибирский полустанок, вокруг ни души. А она молча стоит в железнодорожной форме и фуражке, пугая своим видом детей из проезжающих поездов. Когда же состав возвращается назад по соседнему пути, свинью-стрелочницу можно увидеть в лунном свете в той же позе, но уже со спины. Бред, конечно, но, согласитесь, это вам не Колобок. По крайней мере, я, трехлетний ребенок, от этих подробностей буквально холодел.

Вообще отец умел и любил пугать детей. Однажды, выйдя из ванной, я наткнулся на выглядывающую из-за двери (причем на уровне пола!) чью-то жуткую, перекошенную морду с хищной пастью и выпученными глазами. В ту же секунду мое детское тело пронзил электрический разряд ужаса. Я заорал от неожиданности, чего, собственно, от меня и ждали. И ведь не поленился же отец лечь на холодный пол и терпеливо ждать, пока я домоюсь и выйду из ванной! Расслабляться с ним нельзя было ни на секунду. Кстати, мне потом это очень пригодилось в жизни: пройдя школу молодого бойца "у родного у отца", я уже мало чего боялся. Все равно страшнее той морды ничего не будет.

Стихи в нашем доме звучали всегда. Папа был главным поэтом огромного проектного института, с удовольствием писал по любому поводу - будь то Новый год, 8 Марта, свадьба, юбилей, КВН. Он часто приносил с работы завернутые в рулоны институтские стенгазеты со своими стихами и карикатурами к ним. А когда государство, наконец, дало нам отдельное двухкомнатное жилье, папа выпустил домашнюю стенгазету "Голос квартиры". Главная шапка врезалась в память навсегда: "Они получили!" Рядом неумелой папиной рукой были изображены наши условные портреты. Мы с мамой, будучи членами редколлегии, помогали отцу идеями. Так что для меня дорога в журналистику началась еще тогда, с "Голоса квартиры".

Время от времени отец оставлял мне записки, в которых сообщал, что они с мамой сегодня придут поздно, котлеты и макароны на плите, а перед тем как пойти гулять, я должен сделать уроки. Ну и что, спросите вы, мало ли таких записок. Отвечаю: таких - мало. Дело в том, что записки были не только в стихах, но и очень смешные.

Почти половину времени папа проводил в командировках на объектах. А между поездками ухитрился издать несколько книжек детских стихов, которыми зачитывался весь Новосибирск. Стихи запоминались раз и навсегда, и даже законченные склеротики цитировали их наизусть:

В квартире у Петрова на пятом этаже // Жила-была корова два месяца уже. // Соседка у Петрова спросила во дворе: // "Не ваша ли корова летает на заре?" // "А что, - сказал на это задумчивый Петров. // - Сейчас в разгаре лето - раздолье для коров. // Возможно ли в квартире корову удержать? // Она часа в четыре старается сбежать. // По лестнице спуститься корове мудрено.// - И вот она, как птица, летит через окно. // Над крышей, над забором проделает кружок, // Потом спешит за город, к подружкам на лужок". // Соседка посмотрела рассказчику в глаза,// И говорит несмело: "А у меня коза..." // И грустная соседка добавила: "Беда... // Такая домоседка - не ходит никуда. // Не ходит, не летает. Залезет на диван // - И целый день читает какой-нибудь роман". // "А что же тут такого? - Петров тогда сказал: // - Она же не корова, а все-таки коза".

Но окончательно папа развернулся на стихотворном поприще уже после выхода на пенсию. У него наконец появилось время для любимого занятия. Его лучшую книжку "Дырка от бублика" уже четыре года читают дети и взрослые в Новом Уренгое и Нью-Йорке, Иерусалиме и Берлине, Париже и Ванкувере. А через несколько дней в столичном издательстве "Октопус" у отца выходит очередной сборник.

Леонид Чернаков не похож на большинство детских поэтов. Во-первых, он никогда не сюсюкает с детьми. А во-вторых, считает, что чем младше читатель, тем совершеннее и точнее должны быть стихи для него.

Из мировой детской поэзии он взял самое лучшее.

У Хармса и Заходера - парадоксальный юмор:

Я знал такого силача, который мог из кирпича руками выжать воду. // Когда в пустыне он бывал, то никогда не унывал и в жаркую погоду. // Среди горячего песка, где ни реки, ни ручейка, он жил по три недели. // Ему не нужен был ручей: силач штук двадцать кирпичей носил с собой в портфеле".

У Маршака и Барто - отточенность рифм. У Чуковского - музыкальность стиха:

На крыше объявление: // "Даю уроки пения! // Всего три дня терпения. // Спешите все ко мне! // Беру оплату мошками, // Козявками и крошками, // Орешками, горошками, // По праздникам - вдвойне". // С утра лишь солнце красное // Лучом листву окрасило, // Слетелись птицы разные // Сюда со всех концов. // Скворцы, синицы, пеночки, // Расселись все у стеночки // И взяли на коленочки к себе своих птенцов. // У каждого родителя во рту по два вредителя. // Сидят и ждут учителя: // Когда же он придет? // И вот, во фраке с бабочкой // И с дирижерской палочкой // Из чердака вразвалочку // На крышу вышел кот. // "Ах, вы мои пернатые! // Ах, вы мои крылатые! // С вас не возьму оплаты я, // Ведь вы мне как родня. // Оставьте ваших деточек, // И мальчиков и девочек, // Своих пушистых птенчиков // Оставьте у меня! // Я посажу их парами // С гавайскими гитарами // И стану петь им арии // Из оперы "Кис-кис". // "Нет-нет, - сказали певчие, // Дрожа от страха перьями, // - Спасибо вам сердечное, // Учите лучше крыс!"

К рифме отец приучал меня еще с пеленок.

- Сладкий маленький Андрей, приходи ко мне...

- ...Скорей!

- Молодец.

- ...Еврей.

- Можно и так. Почему нет?

Сейчас те же самые опыты он проделывает на даче со своими младшими внуками.

- Хорошо, что "Жигули" нас с тобою...

- ...Подвезли!

- Отлично, Ваня!

Для внуков у папы есть стихи на все случаи жизни. Для купания, для массажа. Каждому из мальчишек - по персональной колыбельной. И, разумеется, стихи по случаю их появления на свет. Это своеобразные стихотворные завещания внукам от деда.

С моим отцом часто бывает непросто. Мы отдаем друг другу должное и гордимся успехами каждого. Но у нас, Чернаковых, как-то не принято хвалить в глаза. А жаль: мне, например, этого всегда не хватало. Впрочем, и ему, наверное, тоже. И вообще, сколько себя помню, мы с папой все время зачем-то соперничаем, привет старику Фрейду. Пора уже с этим заканчивать, пока не поздно.

Недавно папа собрался умирать. Это сразу же отразилось и на его общении с близкими (оно стало гораздо более мягким и нежным), и на содержании стихов:

Цирковая лошадь постарела, // Стала задыхаться на бегу: // "До свиданья, милая арена! // К сожаленью, больше не могу! // Кончились мазурки, пасодобли, // Шумного веселья благодать... // Встану в деревянные оглобли // И уеду время коротать // Где-нибудь в деревне Шепетухе // Летом от зари и до зари. // Будут у меня слепни и мухи // Заводить под кожей волдыри, // А ночами - едкий запах хлора, // Темень...Чей-то вздувшийся живот... // И уже никто не скажет: "Лора! // Приготовься, детка, твой черед! // Не забудь: как выйдешь - сразу свечка, // Дальше против стрелки разворот, // И пошла тихонечко, как речка, // А потом щелчок - и ты вперед // Делаешь два круга, вправо, влево, // Низкие поклоны, поднялась. // Ну, пора на сцену, королева, // Публика, наверно, заждалась!" // Цирковая лошадь оглянулась, // Тихий двор глазами обвела, // Утреннему солнцу улыбнулась, // Сделала поклон. И умерла.

К счастью, обследование показало, что отцова болезнь - не из разряда смертельных.

Папа, тебе пока рано умирать. Лучше напугай нас как-нибудь по-другому. Ты это умеешь.