Режиссер Олег Дорман: Для меня чудо, что на экране увидят Лилианну Лунгину

Начиная с 1 февраля зрители телеканала "Культура" увидят в вечернем эфире полную авторскую версию самого нашумевшего телефильма прошедшего телесезона - многосерийной документальной картины Олега Дормана "Подстрочник". Специально для "Известий" с режиссером встретился Роман Берченко.

известия: Олег Вениаминович, ваш фильм "Подстрочник" стал одним из главных событий в мире телевидения за последнее время, доказав, что успех телепроекта возможен не только в стандартных форматах, но и вопреки им. Взрыв зрительского интереса, бурная дискуссия, вызванная вашей картиной, - за счет чего всё это произошло?

олег дорман: К сожалению, а может, и к счастью, мне трудно судить о степени зрительского интереса. О том, что фильм или книга произвели впечатление, узнаешь от близких людей. Но мои родные, друзья, знакомые посмотрели "Подстрочник" задолго до показа по телевизору. Так что о "взрыве" не знаю. Я слышал и читал глубокие, замечательные отзывы. Их качество для меня дороже количества. Правда, скорость, с которой расходится книга, выпущенная по фильму издательством Corpus, меня поразила. Уже разошлось пять, что ли, тиражей. В общем, в стране есть многочисленная, вполне платежеспособная публика, которую давно, многообразно и небезуспешно убеждали, что ее не существует.

и: Чем прежде всего фильм всколыхнул зрителей?

дорман: Я этого не знаю. Могу сказать только, как представлял себе зрителя "Подстрочника", когда думал о нем. Это просто. Для меня, как для зрителя, уже давно никто не снимает кино. Последним, кто делал кино для меня, был Кшиштоф Кеслёвский, польский режиссер, который умер в 1996 году. И, пожалуй, еще Ингмар Бергман снял для меня "Сарабанду" за пять лет до смерти. Я предполагал, что должны быть ещё люди, для которых тоже не делают кино.

и: То есть вы сделали фильм для самого себя?

дорман: Во всяком случае, старался. Появление такой женщины, как Лилианна Лунгина, на экране было совершенно невозможно представить. Но для меня ее существование - свет, воздух и много еще того, чего не выразишь и более затейливыми метафорами. Поэтому я начал делать фильм.

и: Однако кино, снятое для себя, оказалось востребованным..

дорман: Неловко вспоминать Гёте в связи со своей персоной, но он говорил Эккерману примерно так: чем о более частном вы пишете, тем более общим это оказывается, поскольку нет такого частного, которое не было бы присуще огромному числу людей. Чем более интимно, тем более всеобще. Для меня присутствие Лилианны Зиновьевны, ее рассказ были лично важны, жизненно важны.

и: Канал "Культура" показывает полную авторскую версию "Подстрочника". Чем она отличается от того варианта, который прошлым летом был в эфире канала "Россия"?

дорман: Поскольку я понимал, что ждет "Подстрочник" на нынешнем российском телевидении, то решил соблюсти хотя бы внешние приличия. Чтобы не облегчать редакторам возможность отказа. Я знал, что на телевидении бывают программы длительностью 13 минут, 26 минут, 40 минут, 52 минуты. Попробовал уложить серии в 26 минут, и мне понравилось. Материал дышит в этом ритме. Серии очень интенсивные, и если длительность больше, начинаешь хуже воспринимать. Кроме того, мне нравилась идея, что между главами рассказа у нас, зрителей, будет проходить день.

и: То есть необходим временной отрезок, в течение которого зритель мог бы соотнести то, что он увидел, со своей жизнью? Подобно антракту в театре?

дорман: Так, мне кажется, смотреть лучше. Я постарался поддерживать интригу - по всем законам сериала. Например, серия, где Лилианна Зиновьевна рассказывает, как ее вызывали в НКВД, заканчивается фразой: "Мы хотим, чтобы Вы стали нашей сотрудницей". В этот момент идут титры, и до следующего вечера мы, зрители, вольны гадать, что было дальше.

и: Каков точный формат вашей авторской версии, которую увидят зрители канала "Культура"?

дорман: Общая длительность фильма 407 минут: 14 серий по 26 минут и последняя, 15-я, серия, которая идет 43 минуты. В день будут показывать по одной серии. Именно этот вариант я с самого начала и предлагал разным телеканалам. На канале "Россия" было решено показывать в день по четыре серии. Поэтому мне пришлось сделать связки между ними и убрать некоторые повторы, свойственные сериалам. Это и было отличием от первоначального варианта. Купюры и добавления, сделанные для "России", были немногочисленны и непринципиальны.

и: Стал ли вариант, показанный на "России", столь же близким вам, как и тот, который покажут на канале "Культура"?

дорман: Пожалуй, нет. Я все же отдаю предпочтение своему варианту, и вот почему. Мне кажется, надо беречь зрителя. 26 минут выдержит любой человек. 52 минуты - уже сложнее для восприятия. А 104 минуты, как было на "России", да еще с рекламой, да еще за полночь, могут вынести только отдельные подвижники. Которых оказалось немало и которым я очень благодарен.

и: Чего вы ждете от показа "Подстрочника" на канале "Культура"?

дорман: Не могу сказать, что чего-то жду. Думаю, режиссер должен делать дело, а не зависеть от успеха и неуспеха. Мой успех - правильно сделать фильм. Скажу одно: мне особенно интересно впечатление людей, родившихся после 1991 года. Я примерно представляю, что могут сказать да и сделать люди, родившиеся раньше. Я сам один из них. А вот реакция 16-летнего зрителя для меня важна. Я очень хочу, чтобы они увидели, что такое человек. Конечно, видишь это прежде всего в своей семье. Но кроме семьи должна еще где-то быть возможность для одного человека увидеть другого. Потому что по другому человеку мы судим о том, чем могут быть жизнь, мы сами, любовь, храбрость, верность и правда ли то, что пишут в книжках. Для меня чудо, что молодые люди увидят на экране Лилианну Зиновьевну Лунгину. Я сам ни при каких условиях не мог увидеть ее в телевизоре. В этом смысле я жалею, что "Подстрочник" сделал я, а не кто-то другой, потому что если бы я, как зритель, увидел фильм про такого человека, то сошел бы с ума от счастья и готов был жить вечно в такой стране, среди таких людей.

и: Ориентировались ли вы на какие-то кинематографические образцы, избирая форму своего фильма? Или она родилась сама собой, из жизненных реалий?

дорман: Я не задумывался об оригинальности. Говорят, "Подстрочник" не похож на другие документальные картины. Чем-то - да, не похож. Но и Лиля Лунгина ни на кого не похожа.

и: Что объединяет "Подстрочник" с другими вашими картинами? Есть ли у вас своя тема?

дорман: Тема у меня ровно та же, что у каждого из нас. Мы все ищем человека, чтобы его полюбить, чтобы его уважать, чтобы ему доверять. Какая может быть еще тема? Если я что-то понял из своего зрительского опыта, то, наверное, только одно: есть человек - есть кино, нет человека - нет кино, есть герой - есть фильм, нет героя - нет фильма. "Ночи Кабирии" недостижимо прекрасны, потому что есть Джульетта Мазина, "Огни большого города" - потому что есть Чаплин. Бергман возможен, потому что есть Лив Ульман, Эрланд Йозефсон, вся его труппа. Магия фильма "Летят журавли" - в Татьяне Самойловой и Алексее Баталове.

и: Закончив мастерскую Марлена Хуциева и сняв в качестве дипломной работы игровой фильм, вы пришли в итоге в кино документальное. Почему это произошло?

%%VYNOS1%%дорман: Я не пришел, не перешел и надеюсь, это еще не итог. Для меня нет разницы между игровым, документальным или рисованным фильмом. Все они - средство. Хотелось показывать человека. Как только я видел такую возможность - я бросался на нее. И делал так называемые документальные фильмы - про Фаину Раневскую (вместе с Алексеем Евгеньевичем Габриловичем), про Евгения Аграновича, про разных малоизвестных людей, в том числе совсем молодых. Теперь вот о Лилианне Зиновьевне Лунгиной.

и: Какова была роль оператора Вадима Юсова в создании "Подстрочника"?

дорман: Я восхищенный зритель его работ. Вадим Иванович - из плеяды наших великих операторов. В его изображении операторская работа, техника, приемы не видны, он полностью растворяется в замысле, распахивает нам окно, через которое мы видим чудо. И это наивысшее мастерство. Сегодня в мире кино нет равного ему мастера.

Когда я решился к нему обратиться (это было на фильме "Свой голос"), то опасался, что Вадим Иванович будет подавлять своим авторитетом, опытом и т.д. Однако первое, что он мне сказал: "Вы режиссер, я оператор, моя задача - наилучшим образом воплотить ваш замысел". Он сделал в "Подстрочнике" замечательный портрет Лилианны Лунгиной. Вот такой я ее видел, такой, хотел бы, чтобы ее видели другие.

и: Можете ли вы привести самый необычный отклик на ваш фильм?

дорман: Он пришел не мне, а через сайт "Одноклассники" Жене Лунгину - младшему из двух сыновей Лилианны Зиновьевны и Семена Львовича. Молодая русская женщина, живущая за границей, в Европе, написала: "Моя жизнь в последнее время складывалась таким образом, что я была склонна ее прекратить. Я была на грани. И вдруг услышала по телевизору вашу маму. Поверьте, я не истеричка и не сумасшедшая. Но не могу не сказать вам, что ваша мама спасла меня". Может быть, эта женщина поверила словам, которыми начинает Лилианна Зиновьевна свой разговор со зрителями. Она говорит: "Этим рассказом я хочу сказать: как бы ни было трудно, тяжело, не надо отчаиваться. Многое, что вначале кажется неудачей, проигрышем, потом может оказаться с другим знаком. Никогда не знаешь, как всё обернется". Эту простую мысль, которую все мы, в общем, знаем, слышали в разных вариантах, я и сам не раз вспоминал за последние одиннадцать лет. И очень хорошо понимаю, что произошло с той женщиной, написавшей Жене.

и: А чей отзыв стал для вас самым дорогим?

дорман: Конечно, для меня был особенно дорог отклик сыновей Лилианны Зиновьевны - Жени и Паши. Они не видели материала, не слышали ее рассказа. Не знаю, что было бы со мной, если бы кто-то принес мне фильм с рассказом моего отца, которого нет в живых уже двадцать два года... И, говоря кратко, отклик их был потрясающим.

и: Происходили ли какие-то мистические случаи, чудеса в процессе съемок?

дорман: Расскажу об одной удивительной находке. Я послал в краеведческий музей Полтавы - там родилась и училась в гимназии мама Лили - письмо со списком того, что ищу. В этом списке были и фотографии гимназисток начала прошлого века. Когда я приехал в Полтаву - всего на два дня, так как почти не было денег, - выяснилось, что работники музея, замечательные и очень милые женщины, нашли всё, что я просил. За исключением фотографий, о которых они забыли. А мне уезжать следующим утром. Они сказали, что будут искать ночью, хотя шансов мало, потому что в войну в Полтаве были фашисты и многое уничтожено. Я прихожу в музей на следующий день в семь утра, и мне говорят: вот, нашли одну-единственную фотографию на картоне, больше ничего не сохранилось. Смотрю на снимок, а с него в группе гимназисток-выпускниц на меня смотрит Лилина мама. И ее подруга Ревекка, которая потом прошла через всю Лилину жизнь, и с ее внучкой уже я сам встречался в Париже. Более того, выясняется, в какой именно гимназии они учились. Здание сохранилось, там и теперь школа, и перед самым отъездом я успеваю ее снять.

и: Какой момент, связанный с "Подстрочником", был для вас самым радостным?

дорман: Вы имеете в виду, кроме съемок и монтажа? Наверное, день, когда я показал законченный фильм моей жене Кате, которая, впрочем, знала его наизусть, потому что делала монтаж вместе со мной. Она по образованию режиссер, но, оставив свои собственные работы, села за компьютер. Нет ни одного миллиметра ни в одной фотографии, ни одного вздоха в фонограмме, которые не прошли бы через ее руки. Момент, когда мы вместе посмотрели фильм целиком, был абсолютным счастьем.

и: А какой момент был самым печальным?

дорман: Самым печальным моментом были одиннадцать лет. Десять - пока я искал возможность превратить материал в фильм, а затем еще год, когда искал, где его показать. Никак не могу найти гармонии между двумя мыслями: с одной стороны, уверен, что всё шло так, как должно было идти, и наилучшим образом. А с другой стороны, эти одиннадцать лет жизни никогда не вернутся. И я не могу не думать, что за это время мог бы сделать что-то еще...

и: Как вы относились к этим испытаниям?

дорман: За эти одиннадцать лет я не раз впадал в уныние, а точнее, в отчаяние, роптал на небеса, судьбу, карму, звезды, людей и искренне не понимал, за что мне всё это. И в то же время я совершенно спокойно воспринимал это как часть профессии, которую выбрал. Моя работа - делать кино. Обстоятельства всегда трудны. Надо терпеть, искать возможности, варианты, пути решения. Год - значит, год. Пять лет - значит, пять. Или одиннадцать. Кому нужен полководец, который не выигрывает сражения? Или золотоискатель, который устал искать золото?

и: Но сейчас, после успеха "Подстрочника", вы наверняка завалены предложениями?

дорман: Никаких предложений не поступало, за исключением одного. Сергей Леонидович Шумаков, нынешний главный редактор канала "Культура", который в свое время сделал всё необходимое, чтобы фильм вышел на канале "Россия", недели три назад позвонил мне, чтобы сказать, что "Подстрочник" покажут на "Культуре". А потом предложил: "Давайте сделаем что-нибудь еще". Я ему честно ответил: никогда я настолько не знал, что делать, как сейчас. Свои ощущения я могу сравнить с самочувствием водолаза, которого быстро вынимают из воды. Возникает перепад давления - кессонная болезнь.

и: Может быть, это страх не повторить "Подстрочник" - я имею в виду не внешний успех, а творческую сторону?

дорман: Нет. Скорее, это страх тонувшего при виде океана. Я понимаю, что мне опять предстоит войти в эту свинцовую, холодную, безбрежную воду и поплыть. Меня это угнетает - жалко сил, времени. Поэт может написать стихи, положить листок в письменный стол и время от времени читать друзьям. Результат его труда зависит только от него самого. А я не могу быть уверен, что сделаю фильм. Или - что на него не уйдет столько же времени, как на "Подстрочник". Меня угнетает не трудность предприятия, а зависимость и как следствие бесплодность, пустая трата жизни. Моя жизнедеятельность выражается в такой форме, что же делать? И я все время задаю себе один и тот же ужасный вопрос: в какой момент, с чего это вдруг ты решил, что должен стать кинорежиссером?

и: Но вам самому хочется снимать кино?

дорман: Нет, не очень. Но, кроме этого, мне не хочется ничего другого.

и: Вы вспоминали, что когда-то, увидев по телевизору фрагмент из фильма вашего отца, Вениамина Дормана, и не зная, что фильм снял он, вы интуитивно почувствовали его почерк и сказали: "Это сделал папа". Это значит, что вы точно и глубоко ощущаете его не только как отца, но и как творческую личность, понимаете, чем он дышал, когда делал свои фильмы. Проявляется это как-то в ваших картинах?

дорман: Мои отношения с отцом никогда не прерывались. Они, так сказать, замешкались в момент его смерти, во время всех этих неприятных процедур, но вскоре я обнаружил, что они будут еще более близкими, развивающимися, продолжающимися, в высшей степени живыми. Я учился у него всему, в том числе и отношению к профессии. В том числе и тому, что я сам сделал бы иначе, - ведь отношения включают и спор. А, кроме того, они подразумевают мою ответственность и мой долг. Дело в том, что отец очень многое сделал для того, чтобы мое детство было благополучным - во всяком случае, безбедным. И это налагает на меня огромную ответственность за то, что я делаю в кино. Я не могу посвятить свою жизнь благополучию - собственному, своей семьи. Я не могу сказать себе: "Сделаю какой-то фильм просто потому, что мне нужны деньги". Мне бы хотелось так себе сказать. Но эта ответственность неустранима. Я думаю, он очень переживает за то, что я не могу через это переступить. Но надеюсь, понимает меня.

и: Если бы не было кино, чем бы вы занимались в жизни?

дорман: Не знаю. Мечтал бы - музыкой. Я вообще считаю, что все люди должны заниматься только музыкой. Но, к счастью, это невозможно.