Пришел Мефистофель к Господу...
Главным событием фестиваля в финском городе Тампере, в чьей программе значились работы Томаса Остермайера, Алвиса Херманиса, Эммы Данте и прочих хедлайнеров европейских форумов, стал "Фауст" Эймунтаса Някрошюса. Этот грандиозный спектакль повествует о тайне бытия, об искушении знанием и любовью, о человеке в его отношениях с Богом и дьяволом. Но в первую очередь он о самом Някрошюсе.
Если задуматься, "Фауст" Гете - произведение, которое великий литовец давно уже должен был поставить. Если задуматься еще крепче, он ставит его всю жизнь. Ведь что такое режиссура Някрошюса, как не фаустовское желание положить к ногам весь мир, превращая деревяшку в лес, синюю тряпку - в небо, воду - в море, рукотворные объекты - в природные, и наоборот. Все, что вы знали о Някрошюсе раньше, вы узнаете и теперь. Воплощенная им на сцене реальность, где каждая вещь наделена душой и именно поэтому так легко превращается из вещи в метафору, опять налицо. Но можно с уверенностью сказать, что протагонист этого спектакля (его играет выдающийся литовский артист Владас Багдонас) - alter ego режиссера в куда большей степени, чем Гамлет, Макбет, Отелло или Дон Гуан.
Так уж получилось, что "Фауста" Някрошюса я смотрела вскоре после того, как в Москву на гастроли приехал "Липсинк" Робера Лепажа. И случайное соседство обнаружило вдруг, что два гения современного театра - а сравнить по масштабу дарования можно сейчас только их двоих - словно выполняют две равно важные миссии. Лепаж стал театральным рупором действительности, в которой мы живем. Някрошюс зафиксировал мир, который на наших глазах превращается в воспоминание. Ту самую уходящую натуру, на смену которой спешит оцифрованная и глобализированная реальность. Только не спешите утверждать, что она хуже. В стремительно меняющейся жизни, где, стоя посреди широкого русского поля и держа у уха умещающийся в ладони приборчик, можно поговорить с Нью-Йорком, где "Войну и мир" можно запросто "сбросить" на флэшку, где в течение одного дня можно побывать в разных частях света, есть свои потери, но и свои обретения. Если бы Фауст (не гетевский, а Фауст народных легенд и Кристофера Марло) узнал, что подобные чудеса станут возможны всего спустя несколько столетий после его исторической встречи с хозяином преисподней, он, вероятно, попросил бы для себя не могущества (современникам Фауста каждый из нас показался бы магом и волшебником). Он попросил бы сохранить тот рукотворный, соразмерный человеку мир, который плохо уживается с научным прогрессом. Но Фауст ни о чем подобном не ведал, а потому милый сердцу патриархальный мир зафиксировал сам Някрошюс.
Как и Лепаж, он пытается на языке сцены рассказать о самых важных проблемах бытия, понять, что движет миром и куда движется мир. Но человек живет у него не в глобальной современной деревне, а просто в деревне, где конусообразные жестяные домики немного похожи на вигвамы. Господь Бог и его вечный антагонист живут тут же, неподалеку от Фауста. Бог Някрошюса ведает тяжести земного труда. Он работяга, изо всех сил вращающий колесо жизни, которое уподоблено детским качелям, сделанным из положенного на кубик бревна. Мефистофель, которому в спутники дан мелкий вертлявый бесенок, заходит к Господу по-свойски, иногда помогая крутить (у дьявола она идет легко - на холостом ходу) ось вселенной. Они решают свои проблемы на пятачке земли, где от церкви до кладбища расстояние не больше, чем от небес до преисподней. И в этой нарочитой патриархальности не только деревенский, в ней еще библейский дух. И потому борьба Фауста с проникшим к нему мелким и вертлявым субститутом Мефистофеля (сам Мефистофель на подходе) напоминает разом и деревенскую драку, и борьбу Иакова с Иеговой.
Тут все не могут друг без друга. Бог без дьявола. Дьявол без Бога. Фауст без них обоих. Они оба - без человека. Ближе к финалу два вечных антагониста будут поочередно брать на руки Маргариту (угловатая и трепетная Эльжбета Латенайте - новое актерское открытие Някрошюса) и баюкать ее, словно дитя, пытаясь понять, на чьих руках она упокоится. Но она все кричит и кричит. Ей, соблазнительной, лукавой, озорной, но и бесконечно хрупкой в своей любви, нужны оба. А еще больше нужен Фауст. И спор Бога и дьявола (осуждена-спасена), кажется, не имеет тут конца.
Някрошюс словно нарочно очищает свой пронизанный христианскими мотивами языческий мир от городской накипи. Он выкидывает из "Фауста" Гете и погребок Ауэрбаха, и кухню ведьмы, и вообще весь средневековый город с его обитателями. Но движения планет, обвалов на вершинах гор или Вальпургиеву ночь мы тоже тут не увидим. Тут человек оставлен наедине с главными своими собеседниками и с загадкой бытия.
Один из самых сильных образов спектакля - Фауст, бродящий по сцене с закрытыми глазами. Выставив руки вперед, он вслепую пытается нащупать смысл жизни. В финале точно так же блуждать вслепую будут все участники спектакли. Все, включая Бога и Мефистофеля. Ибо они не просто вершители наших судеб, но еще и наши собеседники. Ибо им тоже не все ведомо. Ибо мы, по Някрошюсу, вместе общими усилиями ищем истины и жаждем гармонии.
Великий литовец рисует нам во многом загадочный, но все же антропоморфный и единый мир, где клочок земли равен космосу. Где человек раздираем противоречиями, но человеческая личность не утратила своей цельности. Мир Лепажа совсем иной. Он, по слову поэта, дышит "осколочным воздухом века". Его персонажи живут не на клочке земли, а на самой земле, но все время ощущаешь, что земля эта заброшена в необъятные космические просторы. И Бог, если он и есть, растворен в мире и совсем не антропоморфен. И дьявол притаился в деталях, и его не распознать. И человек в этой огромной и фрагментарной реальности словно разъят на части.
Но когда в финале "Липсинка" герой спектакля берет на руки свою давно умершую и ожившую лишь в его воображении мать и приседает с ней на авансцене, повторяя мизансцену "Пьеты" Микеланджело, тот, кто видел спектакль Някрошюса, обязательно вспомнит Бога и Мефистофеля, которые, взяв на руки, прижимали к груди Маргариту. Он поймет, что и в антропоморфном мире, и в наш осколочный век лишь любовь и милосердие имеют цену. Лишь в них наше спасение...
