Композитор Юрий Фалик: "Иногда хочется шарахнуть по телевизору молотком"
Пятый международный конкурс имени Прокофьева определился с лучшими композиторами и дирижерами. О том, почему среди лауреатов практически нет россиян и долго ли еще ждать новых Бахов, Моцартов и Мусоргских, корреспонденту "Известий" рассказал известный петербургский композитор Юрий Фалик, возглавлявший жюри по специальности "симфоническое дирижирование".
вопрос: Член жюри одного из музыкальных конкурсов признался, что его порадовало ассорти - были и трюфели, и батончики, и леденцы. А что у вас было?
ответ: Честно говоря, разнообразного ассорти не почувствовал, потому что в основном соревновались ребята петербургской школы и из Китая, Кореи, Японии. Как я выяснил, в Америке, например, о конкурсе просто не знали. Так что был шоколад и черный хлеб. Кстати, это сегодня характерная тенденция, когда Корея, Китай и Япония с невероятной мощью завоевывают престижные места на конкурсах, занимают рабочие места. Знаю много американских оркестров, где играют по 15-20 выходцев из этих стран.
в: Почему так происходит?
о: Я объясняю такую тенденцию, во-первых, как определял Лев Гумилев, пассионарностью. Это древние нации и в то же время молодые, из почти феодального состояния они сделали колоссальный рывок не только в исполнительском искусстве, но и в технике, науке, медицине. Во-вторых, молодые музыканты, в отличие от наших, много ездят по миру, посещают семинары, фестивали, мастер-классы великих дирижеров. Они видят разные стили, школы, общаются с разными музыкантами, это их раскрепощает. Наши общаются в основном со своими педагогами - пусть даже замечательными мастерами, варятся в собственном соку. Из-за чего они чуть-чуть закомплексованы. Допустим, если педагог скажет студенту: "Не делай этот жест", он его не будет делать. А если бы он поездил по миру, то увидел бы, что, по большому счету, дело-то не в жесте. И кроме того, философия, религия, эстетика Востока по отношению к музыке совершенно другие. Их исполнители ищут в музыке свет, радость, это наполняет их невероятными эмоциями, они раскованны. Наши ребята тем временем в основном с чем-то борются, что-то доказывают.
в: С чем борются?
о: Да все русское искусство с чем-то боролось. Чайковский - с судьбой, фатумом, Шостакович - с режимом. И вот эта постоянная борьба человека в какой-то мере закомплексовывает и не дает ему возможности раскрыться. Он сосредоточен на своей узкой проблеме. Я не заметил на конкурсе, чтобы наши молодые дирижеры полностью отдавались музыке. Не задумываясь о том - как взмахнул третью долю или ауфтакт. Это должно быть за скобками, а дирижер должен заниматься другим - сущностью музыкальной материи. Плюс - отдаться музыке, не искать в ней подтекста. Русское искусство всегда его искало и вкладывало, советское искусство вообще все на нем держалось. Западные музыканты не знают - что такое подтекст. Зачем? Вот она - гениальная музыка.
в: Среди лауреатов нынешнего конкурса нет ни одного российского дирижера. Хорошо хоть, что композиторы есть.
о: Хотя композиторский конкурс в этом году не показался мне очень ярким. Что касается наших, открою вам секрет - с большим трудом нам удалось провести в третий тур российского дирижера. Я выступил перед членами жюри с пламенной речью. Сказал: "Друзья мои, это несколько неловко. Мы проводим конкурс имени великого Прокофьева в городе, где он получил образование, стал известным и куда неоднократно возвращался. Боюсь, что нас не поймут не только в Питере, но и на Западе. Здесь всегда были великие педагоги, учителя, которые дали миру выдающихся дирижеров - Гергиева, Темирканова, Дмитриева, Янсонса". В общем, под нажимом коллеги согласились. И решили пропустить в третий тур Михаила Леонтьева, он в итоге стал дипломантом.
в: Есть у вас пожелания к организаторам следующего конкурса?
о: Нужно кардинально изменить его программу. Чтобы не было таких вещей, когда в программе второго тура на выбор стоит Третья симфония Бетховена и Концерт для оркестра Бартока, это несравнимые вещи. Бетховена проходят в классах, а концерт Бартока в последний раз в Петербурге играли лет 15 назад. И, как назло, всем русским дирижерам достался Барток. Дальше: конкурсантам нужно предоставить хорошие оркестры. А то во втором туре оркестр не только не помогал им, а, наоборот, мешал.
в: Вы учились по классу виолончели у Ростроповича, но стали композитором и дирижером. Хотя бы для себя потом садились за инструмент?
о: В Америке я дирижировал университетским оркестром, и на репетициях какое-то место никак не получалось. Английский у меня был ужасающий, я не мог объяснить моих пожеланий. Тогда в отчаянии схватил у концертмейстера виолончель и сам показал - как надо. Музыканты просто онемели. Наверное, решили, что я так могу любой инструмент схватить и показать. После этого несколько квартетов попросили, чтобы я с ними провел мастер-класс. Когда ректор университета узнал об этом, он меня вызвал и говорит: "Маэстро, мы хотим, чтобы вы приняли участие в профессорском концерте. Я соглашаюсь: "С удовольствием. Надо продирижировать?" - "Нет, на виолончели играть". Думал, есть стопроцентный шанс откреститься: "Да у меня виолончели нет" - "А мы вам принесем". Принесли роскошную виолончель XVIII века, итальянскую. И я сел заниматься. После двадцатилетней паузы. Спасла хорошая физиологическая приспособляемость. Ростропович тоже мне признавался: "Знаешь, могу не заниматься месяцами, а потом выхожу и играю". Пальцы помнят и быстро приспосабливаются. Потом у меня руки безумно болели. Но ничего - вышел и играл с профессорами. Было это в 1991-м, больше за инструмент не садился. И виолончели у меня уже нет. Чтобы никакого соблазна, и чтобы не приставал никто.
в: Критики пишут, что композитор Фалик ставит перед хором интересные, но часто трудновыполнимые задачи. Вы намеренно это делаете, или само собой так выходит?
о: Все зависит от замысла. Если пишу обработку русской народной песни, то ищу простоты и ясности. И, естественно, нахожусь в стилистике русского фольклора. Если пишу, например, хоровой концерт на стихи Северянина, то пытаюсь приблизиться к стилистике автора. Не хочу быть отдельно, а Северянин - отдельно. Хочу написать музыку, которая не пойдет в разрез с его стихами. Или - хоровой концерт на стихи Пушкина, в нем последний номер - "Бесы". Разумеется, это сложная и для хора почти инструментальная вещь. Но когда хороший хор это выучивает, получается блестяще. Я заметил: чем труднее задачу ставишь, тем в итоге лучше результат. Одолев сложности, хор повышает свое мастерство на маленькую ступеньку.
в: Вас называют человеком оттепели. Вы ее почувствовали?
о: Школу закончил через два года после смерти Сталина. Студентом еще чувствовал "заморозки". Когда закончил Консерваторию, двери в искусстве распахнулись. В Ленинград приезжали американские звезды - филадельфийский, бостонский, нью-йоркский оркестры, дирижеры Бернстайн, Стоковский, Мюнш, Монтэ. В 62-м приехал Стравинский праздновать 80-летие на родине. Вот это была потрясающая веха - общение с великим музыкантом. В красной гостиной Филармонии он устроил встречу с молодыми композиторами. Я все время щипал себя - не сплю ли. Это все равно, если бы мне сказали: "Завтра у тебя будет встреча с Бахом". Стравинский произвел на нас грандиозное впечатление. Он тогда увлекался новой композиторской техникой - додекафонией. Помню, сказал нам своим низким голосом: "ПолюбИте додекафонию, и она вас полюбит". Потом была встреча в Союзе композиторов. Мария Юдина - гениальная русская пианистка - устроила фотовыставку. И Стравинский в свои восемьдесят останавливался возле каждого снимка и рассказывал историю: что было до съемки, что после.
В оттепель для нас открылась нововенская школа - Вебер, Шенберг, Берг. На нас хлынул такой поток информации, что переварить его было безумно трудно. И мы решили, что это навсегда. Не тут-то было.
в: Лавочку прикрыли?
о: Ага. К концу шестидесятых мы в своем творчестве уже начали бороться. Католические стихи нельзя, православные вообще исключаются. Твардовского, Щипачева можно, а Ахматову, Северянина - нельзя. Блок, Есенин - осторожно. В русском искусстве мощные залежи второго дна и подтекста, вот и мы пришли к этому.
А сейчас молодежи никто ничего не запрещает. Все открыто, информации - бездна. Делай, что хочешь. В этом все и несчастье. Надо же что-то выбирать. А как выбирать из такого обилия? Когда существует только белое и черное - легче. То же самое в магазинах. На меня, например, сегодняшние магазины наводят тоску - причем везде: в России, Штатах, Европе. Мне становится скучно, разворачиваюсь и ухожу.
в: Никаких очередей, номерков на ладонях.
о: Да я сам стоял ночами за подпиской на Чехова.
в: И что - ностальгируете?
о: Нисколько. Просто хочу сказать, что именно оттепель заложила в нас понятие: это хорошо, а это - плохо. Ты сам себе судья, сам принимаешь решение. А сегодня у молодежи еще не выработался внутри некий судейский свисток, который бы сказал: стоп - так нельзя, так можно, так лучше, так хуже. Вот ребята и теряются. Здесь и нужен учитель, которому доверяешь. Причем чем талантливее человек, тем он больше доверяет. Чем бездарнее - тем меньше. Вот такой парадокс.
в: Снижение общего культурного уровня вас сильно раздражает?
о: Не только раздражает - бесит. Так вредить своей культуре, как вредим мы сами, ни один враг не может. Иногда хочется молотком шарахнуть по телевизору, но я понимаю, что это не поможет. Кстати, Черчилль, когда во время войны приехал на встречу со Сталиным, произнес гениальную фразу: "Эту страну победить нельзя, а разложить можно".
Трудно представить, что человек посмотрел какой-нибудь "Дом-2", а потом сел и написал симфонию. Ему, в лучшем случае, хочется пивка попить. А люди, которые выходят после органного концерта с музыкой Баха и Генделя, не пойдут бить витрины, сжигать автомобили.
в: Как у композитора у вас сейчас к чему душа лежит - к симфониям, балетам, мессам?
о: Года два назад занимался только симфонической музыкой, сейчас снова общаюсь с текстами и пишу хоровую музыку. Последнее мое сочинение - "Книга канцон" на стихи европейских поэтов XVII века. Там есть и легкая стилизация под музыку того времени, и джаз, и мотивы в духе "битлов". Уже накопал для второй книги канцон бездну гениальных стихов. Читаешь - будто они написаны вчера. Не знаю, что после нас в веках останется, а эти стихи останутся точно.
в: А что останется после поколений, которые идут вслед за вами?
о: Назвать кого-то из композиторов, кто мог бы сейчас вызывать интерес, не могу. Честно говоря, не знаю, что делается в этом смысле в крупных консерваторских городах, в Москве. Сейчас поеду председателем госкомиссии в Московскую консерваторию - может, там что-нибудь услышу. В Петербурге есть талантливые ребята, но они еще учатся, пока яркую продукцию не выдают. Некий провал в поколениях, наверное, неизбежен. Подождем пару десятилетий. Ну что это за период для вечности - 20 лет? Миг. А через двадцать лет Моцарт, Бетховен, Бах - все будут, я уверен. Так что потерпите.
